выработает себе сообразную сферу идей, на основании новых для него данных в природе. За сферою религии должно следовать знакомство с природою: надобно написать для народа арифметику, космографию, географию и удобочтимые сочинения, которые бы знакомили его с важнейшими сторонами естествознания вообще. Вместе с тем надобно составить грамматику родного языка, по которой бы народ ознакомился с построением человеческого слова. Наконец, надобно написать книжечку, в которой сообщить народу главные основания его положения в государстве и его юридических прав. Этим пока можно ограничиться.' Истории, вопреки некоторым, мы не считаем нужным вводить в этот план первоначального воспитания. История есть такая наука, которая требует уже большого запаса предварительных сведений и значительной степени развития: без того '— она бесполезна. Книги, сочиненные для народа, должны быть написаны так, чтоб они читались, а не вызубривались, — понимались, а не вдалбливались; сведения пусть укладываются в голове учащихся процессом часто повторяемого чтения, размышления, пересказывания другим, и толков о прочтенном.
Вот, по нашему мнению, чем бы следовало заняться теперь южнорусским писателям, а люди состоятельные, живущие в Малороссии — пусть покажут свою любовь к народу на деле, приняв на свой счет издание таких сочинений и заведение училищ, где бы дети поселян приобретали воспитание на родном языке.
Против нашего проекта восстанут те защитники государственного единства, которые думают, что для спокойствия государства необходимо насильственно подвести к одному знаменателю все народные обычаи и приемы жизни. Но государство и народ — не одно и то же. Государство есть необходимая внешняя форма соединения обществ и может быть составлено из многих народов, которые, в государственном смысле, все вместе составляют одно тело, но во внутренней жизни каждый пребывает самобытным целым. Не смешивая себя с народом, государство не должно предпочитать одного из нескольких подвластных себе народов и ставить его выше других, но равным образом охранять порядок их взаимных отношений и не мешать свободному развитию каждого из них. Для власти, выражающей государственное начало, обычаи и особенности народов должны быть в равной степени законны, и нравственные требования жизни каждого из них не должны встречать препятствий. Ложно думают, будто при таком разнообразии может порваться связь, соединяющая народы. Если государство станет на точку сознания права народностей, то каждая народность б удет естественно в вдеть в связи с другими залог своего благосостояния. Зачем народу желать отторгаться от государства, когда это государство его удовлетворяет? Ведь без власти обществу существовать нельзя; вырвавшись из государства, нужно будет творить новое государство ... Для чего же ломать прежнее, когда оно удовлетворительно? Коль скоро государственное начало, соединяя под собою несколько народов, будет соблюдать только взаимную связь между ними с одинаковым уважением ко всем народностям вместе, и к каждой относиться не как ко второстепенной, подчиненной, низшей, выше которой есть — господствующая, а как к самобытной, самоправной: тогда не может быть недовольство к государству, ни вражды к другим, вместе соединенным, народностям, если бы даже в коренных основаниях народностей не было органической связи. Но такого расторжения никак нельзя ожидать между южнорусской и великорусской народностями, потому что они соединены не только по принципу государственной необходимости, но связаны и духовным родством веры и происхождения. Возможно ли ожидать расторжения там, где разделенные насильственными обстоятельствами в продолжении веков стремились к взаимному соединению? Возможно ли это расторжение тогда, когда во всем славянском мире чувствуется и сознается братская взаимность и стремление к соединению? Только при глубоком незнании смысла нашей прошедшей истории, при непонимании духа и понятий народных, можно дойти до нелепых опасений расторжения связи двух русских народностей при их равноправности.
Русское государство, в его первобытном зачине, возникло не по насильственным побуждениям, и хотя впоследствии чуждое завоевание вызвало элемент насильственной централизации, но древние свободные начала самоправно-сти народов, входящих в государственный круг, не оставались мертвыми. После соединения Украины с Москвою, московское государство оказывало уважение к принципам местной своеобразности Малороссии и признавало, что малороссияне должны пребывать <<по их черкасским обычаям». Отклонений, правда, было много; некоторые были очень резки; но принцип признания малороссийской народности оставался и признавался. Только уже в поздние времена влияние европейских идей — сочетание государственного единства с единством народности, заронило и у нас несправедливую мысль, что поддержка южнорусской народности и развитие южнорусского языка могут быть вредны для государственной цельности. Откинуть принятое извне (и там уже, откуда оно заняло, сделалось оно-несостоятель-ным и признается таким), не будет опасно в настоящее время. Народ южнорусский своим уважением к законности и порядку, своим постоянным сознанием необходимости органической связи с великорусским, заслужил, кажется, от власти столько доверия, чтобы не считали его языка и саморазвития зловредными для цельности государства.
Есть другая опасность для нашего проекта: — это наша уже не южнорусская только, но всероссийская лень и апатия к истинно-полезному труду и действительно-высокому подвигу. Писать повести и стишки часто бесцветные, пустые <<з чорнобровими дивками, буйним витром, могилами, степами и зозулями» гораздо легче, нежели предаться предварительному изучению и трезвому труду для составления научных книг, необходимых народу. Так же точно и наши состоятельные народолюбцы охотнее оденутся, для забавы, в quаsi-национальный костюм, ввернут в свою речь два-три малороссийских выражения, поспорят о достоинствах Шев-ченка, чем уделят рубль-другой из своих доходов на дело общественного образования. Дай Бог, чтоб мы ошиблись; дай Бог, чтоб нас обличили в несправедливости этих слов — не словами, а делом. Тогда и все предыдущие сочинения наших даровитых писателей будут иметь важное значение предварительной обработки народного слова и приготовления его для народного образования. Если же, сохрани Бог, станется так, как мы опасаемся, — тогда наше стремление к возрождению народности не более как мода на народность, не имеет корня в жизненных потребностях, и нашей южнорусской народности суждено погибнуть...
КНЯЗЬ ВЛАДИМИР МОНОМАХ И КОЗАК БОГДАН ХМЕЛЬНИЦКИЙ!
В протекшей жизни южной Руси светлеются две исторические личности — великие вожди судеб народных, их память не умерла в потомстве. Хотя, по общему печальному, закону, не так сталось, как думалось; но правда никогда не погибает, незаметно зреет, пробираясь скромными путями посреди заметных людских заблуждений. Не погибло в истории нашей внесенное в нее этими личностями. Первая — это Владимир Мономах, вторая — Богдан Хмельницкий.
Чтоб оценить значение этих личностей в нашей истории, надобно на минуту перенестись в отдаленную эпоху, разъединенную с нами целым тысячелетием — к половине IX века. На пространстве,- занимаемом западною половиною нынешнего русского материка, с давних времен обитали славянские племена, не связанные между собою ничем, кроме единого происхождения, и находившиеся в постоянной вражде, которая мешала и развитию их цивилизации, и сохранению их независимости. Они подпадали игу чуждых завоевателей. Тогда возникло у них сознание необходимости взаимной связи, и они, до понятиям своим, нашли эту связь в призванном извне княжеском роде, с тем, чтоб в лице своих членов он должен править ими всеми сообща. Народы хотели иметь одну общую защиту, но не думали утрачивать каждый ни своей самобытности, ни своего зем-
ского народоправства, хотя и сознавали необходимость такой власти, которая бы в своей части сдерживала увлечение массы. С этих пор наша русская история, ее главный' смысл, заключается в колебании между единством всех земель вместе и' самобытностью каждою порознь, между разнообразием народоправления и централизациею единовластия. Одна половина ее до XVI века представляет постепенно упадающее господство первого рода стихии, другая — первенство второго рода.
_ Идеал нормального сочетания того и другого не был никогда достигаем; даже история представляет более отклонений от него, чем приближений; но были исторические личности, которые сознательно для своего времени вели к тому свой народ, и если не совсем успешно, то оставляли плодотворные начала для будущих времен. К таким личностям принадлежат упомянутые выше. Владимир Мономах жил в то время, когда связь удельно-вечевого строя, под цивилизующим началом христианства, должна была облечься в осязательные гражданственные формы. Этому мешали натиски кочевых племен, нападавших беспрестанно на южные земли, и недоразумения в правах княжеского рода в связи с земельными отношениями. Владимир умел подвигнуть князей и ополчения русских земель на взаимный отпор врагов, и если не избавил совершенно отечества от враждебного соседства, то, по крайней мере, на будущие времена дал в борьбе с ними первенство русскому христианскому и цивилизующему элементу. Оно стало для русского народа живительною традициею даже и в страшную эпоху татарской неволи. Владимир постоянными попытками и стараниями прекратить междоусобие князей утвердил в их потомстве нравственный долг единства и согласия, хотя беспрестанно нарушаемый силою страстей, но никогда не искорененный, а тем самым — и политический долг взаимности и родства всех русских земель, которых местно-народные побуждения всегда тесно связывались с княжескими побуждениями; он установил обычай, что князь должен иметь свою волость, и тем самым уяснил значение княжеского рода, призванного управлять русскими землями; он способствовал и автономии частей, не допускавшей их до взаимного слития; он пытался учредить правильные княжеские съезды, где бы князья-правители земель общим своим собранием представляли единство всего удельна-вечевого-строя русской державы. Владимир поддерживал древний принцип славянского вечевого народоправства: это показывается участием народа — смердов на княжеском съезде,