Немного погодя Любка совсем замёрзла и медленно поплелась домой. В квартире пахло палёными валенками от маминой завивки. Устинья Ивановна на кухне месила тесто для пирогов. Она мяла и шлёпала белый тугой шар, посыпанный мукой, и снова мяла и шлёпала. У маленького Мэкки был сегодня день рождения. Люба, отвернув кран, забыла, что пришла мыть руки, и смотрела, как ловко и сердито Устинья Ивановна тычет кулаком в тесто.
— Люба, с мылом, не забудь! — крикнула из комнаты мама.
Любка ничего не ответила. Не обязательно этому чужому коричневому дяде Боре знать, что она, Люба, иногда забывает мыть руки с мылом и мама за это сердится. Это было их с мамой дело, а совсем не дяди Борино.
В комнате на столе была белая скатерть и синие чашки. Электрический чайник блестел посреди стола. Любка придвинула стул и стала смотреть на своё отражение в никелированном выпуклом чайнике. Если немного покачать головой сверху вниз, лицо вытягивается в стороны и щёки получаются толстые, нос широкий, а рот, как у Буратино. А потом лицо становится вытянутым кверху, длинным. И всё это похоже на комнату смеха в парке культуры.
— Перестань трясти головой, — строго сказала мама, — пей чай. Хлеб маслом намажь. И возьми колбасы. Давай я тебе сама сделаю бутерброд.
Как всегда, у мамы не хватало терпения смотреть, как Люба медленно отрезает хлеб, намазывает масло. «Давай я сама сделаю». Мама часто говорит, что нет сил смотреть, как нескладно что-то делают, легче сделать самой. Она и папе так всегда говорила: «Смотреть не могу, как ты посуду моешь. Дай-ка я сама».
Дядя Боря не торопясь пил чай; он шумно тянул из чашки, наверное, ему было горячо. Когда Любка так тянула, мама обязательно говорила: «Люба не хлюпай». А дяде Боре она не говорила «не хлюпай».
— Возьми конфету, — сказал Любке дядя Боря и придвинул коробку с золотым кораблём на крышке. — Открой сама, это «Садко».
Любка нарочно откусила от хлеба с колбасой побольше, чтобы у неё был занят рот и не надо было говорить «спасибо».
— Угу, — промычала она, конфету брать не стала и на коробку не смотрела, а, пока мама заваривала свежий чай, немного покривлялась перед чайником.
— И вот что делается, — сказал дядя Боря маме, — идёшь по улице, и вдруг откуда-то из-за угла в тебя летит камень. Хорошо, что не в глаз. И не в висок.
Любке показалось, что мама внимательно взглянула на неё. Мама ничего не сказала, и Люба ничего не сказала. Она вышла из-за стола и отправилась в другую комнату, захватив по дороге с этажерки «Графа Монте-Кристо».
НАДО СПАСАТЬ ПАПАНИНЦЕВ
Если стул положить спинкой на пол, то из круглого сиденья получится руль. Любка садится поудобнее, берётся за руль двумя руками, и машина мчится куда захочешь. Проносятся мимо моря, и горы, и скалы, и Северный полюс. Лети вперёд, машина, вперёд, всё быстрее и отважнее! Любка сурово хмурит брови: такие лица и должны быть у бесстрашных путешественников.
Ей нравится иногда играть одной: можно быть кем хочешь.
— Товарищ шофёр, — говорит пассажир Любка шофёру Любке, — нельзя ли помедленнее, что-то у меня в голове мелькает.
— Никак нельзя помедленнее, — отвечает шофёр Любка, — надо успеть доехать до папанинцев именно в срок. А в голове у вас мелькает от рекордной скорости, это ничего. Би-би, кто там на дороге?
— Посадите и нас в машину! Мы тоже хотим спасать папанинцев! — Это кричат прохожие. — У них раскололась льдина, это опасно!
— Нет, не посажу, — отвечает Любка, — я везу врача. Остальные места будут для спасённых. Места в машине ограничены.
Мчится, мчится машина, всё вперёд, всё вперёд...
По радио играют марш лётчиков: «Всё выше, и выше, и выше...»
И машина мгновенно превращается в самолёт. Конечно же, это самолёт, самый быстрый, самый отважный!
— Вперёд! — кричит лётчица Любка. — Набираю высоту! Мама, не плачь, я не упаду, вот увидишь. Я выполняю важное задание, я вылетаю на спасение папанинцев. Отважная четвёрка в опасности...
Трудно лететь, оставаясь на одном месте. Любка двигается вместе со стулом по комнате, половик сбит, на полу остаются царапины. Вперёд! Бесстрашный самолёт мчится на важное задание. Бесстрашная лётчица ведёт его вперёд и не боится ни высоты, ни быстроты.
— Это что за ужас? — слышит Люба мамин голос.
Она хлопает глазами, не в силах вот так сразу, на полном ходу остановить игру. Но мама повторяет совсем сердито:
— Тебе не стыдно? Такая большая девочка. Могла бы в комнатах убраться или уж, во всяком случае, поддерживать порядок. А ты что? Всё разорила. Посмотри, на что похож дом.
Любка виновато переминается в углу. Мама ставит стул на место. И дорожку кладёт опять ровно, и меховую шапку, которая считалась лётчицким шлемом, мама снимает с Любки и отправляет на вешалку. Мама очень любит, чтобы всё было на своих местах. Как будто это самое главное. Чайник — на место. Книгу — на место. Полотенце — на место.
— Я играла в папанинцев. У них научная экспедиция. Люди на льдине. — Любка сильно сердится на маму и поэтому ни капельки её не боится. Она знает, что права. — Я спасала, я летела...
— Горе ты моё, иди умойся, — устало говорит мама. — Без тебя не спасут, думаешь? Взрослых лётчиков разве нет? Героиня...
Любка видит, что мама всё-таки поняла, и опять любит маму.
— Я, когда вырасту, буду лётчицей. И тебя, мама, на самолёте покатаю обязательно.
Любка бежит на кухню умываться. На кухне Гусейн поставил ногу на табуретку и трёт ботинок щёткой. На кухне пахнет гуталином и жареной рыбой. Гусейн ничего не говорит Любке, он с удовольствием начищает блестящий ботинок и напевает нерусскую песню.
— С мылом! — кричит из комнаты мама.
Гусейн почему-то смеётся и начинает так же аппетитно чистить второй ботинок. И снова поёт монотонную, непонятную песню.
Любка с мамой доедают ужин. И вдруг случается неожиданное и долгожданное — радио громким и каким-то звенящим голосом говорит:
«Спасение научной экспедиции папанинцев завершилось! Отважная четвёрка на борту самолёта! Курс — на Москву!»
Любка вскакивает ногами на стул. Она визжит от радости, прыгает по стулу. И мама смеётся, и глаза у мамы совсем молодые. Она подхватывает Любку на руки и кидает на диван.
— Вот видишь! Вот видишь! — повторяет мама. Она радостная и очень красивая.
— Ура! Ура! Ура! — кричит Люба самым громким голосом.
Можно больше не тревожиться о папанинцах, можно спокойно и надёжно ждать. Они выполнили свою важную научную работу, они успели её сделать. Потом случилась беда: льдина треснула, пришла опасность. Но папанинцев спасли, они едут в Москву. Любка всегда знала, что их спасут. И мама знала. И все ребята во дворе и во всём классе, и вообще все люди знали.
В окно постучали. Белка!
— Мама, я выйду. Ненадолго! На свежий воздух, мама.
— Иди. На полчасика.
Стоит в тёмном дворе Белка в тапках на босу ногу. И Славка Кульков бежит к ним. Прибежали Лёва и Рита. Все собрались вместе и говорят одновременно: «Полярные лётчики... Трудная трасса. Ценные научные сведения»... И называют имена смелых папанинцев: Папанин, Кренкель, Фёдоров, Ширшов. Все ребята говорят возбуждённо и радостно. Любка думает: «До чего хорошо жить на свете! Хорошие люди сняли других хороших людей со льдины. И хорошо, что все вместе собрались и все вместе стоят тут и радуются. Лёва Соловьёв знает больше всех».
— Самолёт «АНТ-25», — говорит Лёва.
И все повторяют: «АНТ-25».
КАК ЛОВИЛИ ШПИОНА
Славка Кульков остановил Любу во дворе и сказал хриплым голосом:
— Слыхала новость?
— Нет. — Любка вся вытянулась вперёд... Чувствовала, что новость не пустяковая, а важная. — Скажи, Слава, какая новость?
— Отойдём.
Славка отвёл Любку от её окна с приоткрытой форточкой, оглянулся и, только убедившись, что никто не подслушивает, вытаращил свои светло-серые глаза и прошептал:
— Гусейн — шпион!
Любка пошатнулась:
— Что?!
— Шпион. — Славка боится, что она успеет не поверить и возразить, заговорил быстро-быстро: — Все ребята догадывались немного, а я первым до конца догадался. Утром в школу шёл и задумался. Иностранец — раз. Во- вторых, зачем в своей стране не живёт, а к нам приехал?
— Да ну тебя, Славка, не может так быть, — говорит Любка. — Ну какой же он шпион? Щи ест и ботинки чистит, как все люди обыкновенные.
Любка верила и не верила Славке. В газетах писали, что шпионы хитры и коварны, что они ловко маскируются... А вдруг?..
— А по-твоему, шпион не может щи есть? — Славкины глаза сузились, теперь они были не круглыми, а как щёлочки. — Он нарочно, может быть, их ест, чтобы никто не догадывался, глаза отводит. А вот скажи, зачем он тогда у шахты метро ходит? А? Зачем ему там ходить?
— А он ходит? — Любка никогда не видела, чтобы Гусейн ходил у шахты.
— Он ходит! — твёрдо сказал Слава. — Он вчера ходил и сегодня ходил. И может быть, даже сейчас ходит.
— Пойдём посмотрим! — Любка побежала за ворота. Славка — за ней. Они бежали по улице, и все сторонились, словно знали, что этот мальчик и эта девочка не балуются, а спешат по важному делу.
Шахта метро была на Смоленской площади. Они пробежали две трамвайных остановки без передышки. Люба летела впереди, Славка — за ней. «Шпион в нашей квартире». И она не догадалась. А он может в любую минуту сделать вред стране. «Зачем он ходит около шахты?» Мысли обрывками скакали в голове. Надо было что-то предпринять, и немедленно. Хорошо, что можно бежать и стараться бежать как можно быстрее. Самое главное — что-то делать. Ничего не делать было нельзя. К шахте они примчались одним духом. Начинались ранние сумерки, снег лежал на досках, ограждавших шахту. А внутри светили мощные лампы, слышался гул и стук: люди работали. Метростроевцы. Это было такое гордое, особенное слово. Метростроевцы ходили по городу в больших шляпах с полями, лежащими на спине, и в высоких сапогах. И были они почему-то все высокие, или так Любке казалось, потому что они были метростроевцы. Вот и сейчас вышел человек — высокий, не очень молодой, и метростроевская шляпа заляпана глиной, и лицо усталое и серьёзное.