«Мы за вас, и вы за нас, мы справедливы в своей борьбе и не боимся врагов» — вот что такое «Рот Фронт».
Во дворе стало совсем темно, а Любка всё сидела в досках. А что, если записаться в испанский детский дом? Спросить у кого-нибудь адрес и пойти. Чужой язык не беда: язык можно выучить, она способная. Вера Ивановна не раз говорила: «Способная, но любишь лениться». Если её примут в испанский детский дом, она тоже получит испанскую шапочку с кисточкой. Такую шапку надо носить немного набок, как у той девочки с длинными волосами. Любка с ней подружится и с тем мальчишкой.
Рядом с досками остановилась мама. Теперь на ней были не тапочки, а белые фетровые боты, над ними виднелись розовые чулки и край пальто.
— Вот ты где! Что за наказанье!..
— Я, мам, сейчас вылезу. Ты иди, я приду.
— Нет уж, голубушка, вылезай сию же минуту! Забралась в доски... А если придавит? Мало ли что! Всегда выдумываешь дурацкие игры, как маленькая.
Мама отряхивала Любкино пальто, мама сердилась, и Любке показалось, что она нарочно так крепко шлёпает ладонью по спине и пониже. Но Любка сделала вид, что не заметила. Так хорошо было стоять около своей мамы.
ПАПА ВЕРНЁТСЯ
Мама шла впереди, а Люба перепрыгивала по жёлтым квадратам, которые отбрасывали на снег освещённые окна.
Дядя Боря сидел за столом и помешивал чай, глядя в потолок.
— А, барышня нашлась наконец, — встретил он Любу. — Как поживаешь?
«Барышня. Как буржуй разговаривает». Любка хмуро промолчала, но почувствовала ухом мамин взгляд и буркнула:
— Здрасте.
Она нарочно здоровалась с дядей Борей тихо, чтобы мама услышала, а он — нет. Но дядя Боря тоже услышал, он закивал и заулыбался.
— Ну? Какие у тебя отметки?
Ещё чего не хватало. Какое его дело? Но мама смотрит и смотрит.
— Хорошие отметки, — отвечает Люба. Она старается сказать так, чтобы мама не заметила, что она отвечает не очень вежливо, а дядя Боря чтобы заметил и отстал.
Но он не отстаёт:
— А поведение отличное?
— Да, отличное, — отвечает Люба покорно.
Никак не понять, куда клонит дядя Боря. Лицо у него расплылось от улыбки, глаз не видно, а щёки разошлись в стороны. Дядя Боря сунул руку внутрь пиджака, порылся в кармане и вынул голубой бумажный квадрат.
— Два билета на «Синюю птицу» во МХАТ. — Дядя Боря от удовольствия прищурился. Он получал удовольствие от своих подарков. — За хорошую учёбу и отличное поведение. Дарю. — И подвинул билеты Любе. — Бери, бери. Позовёшь подружку. Или, может быть, дружка? — Дядя Боря раскатисто рассмеялся. Он так сильно хохотал, что закашлялся и кашлял очень громко. Кашляя, он всё показывал пальцем на билеты: бери, мол, что же ты, бери.
Любка шагнула к столу и взяла билеты. Мама кивнула в знак того, что Люба поступила правильно, и сказала:
— Ужинать тебе пора.
На столе лежали золотистые бублики, нанизанные на верёвочку. Даже издали было видно, что бублики тёплые. Любка почувствовала, что очень хочет есть. Дядя Боря перестал кашлять и смотрел на Любу слезящимися глазами. Мама вышла на кухню.
— Рада, что пойдёшь в театр? — спросил дядя Боря.
— Да, рада, — ответила Люба.
Она не могла ему сказать, что была бы в сто раз больше рада, если бы билеты дал не он, а кто угодно другой. Хоть Мазникер. Хоть даже Анька Панова. А у него она бы и не взяла, если бы не мама.
— Дядя Боря... — сказала Люба, ещё сама не совсем зная, что скажет дальше.
Она почувствовала на макушке ветер. Так бывало всегда, когда она совершала решительный поступок, который не успела обдумать, но думать было некогда. Прыгала в речку у бабушки на даче. В затылке становилось холодно, и она уже знала, что не сделать этого она не сможет. Такие поступки совершались сами. И сейчас, пока мамы не было в комнате, Люба сказала:
— Дядя Боря, знаете что?
Он поднял брови и уставился на неё. Почему ей показалось, что слишком удивлённо он смотрит и слишком уж высоко поднял брови. Как будто сам в глубине души знает, о чём она скажет.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу спросить. Вы с моей мамой ведь не будете жениться? Вы не надо жениться, ладно, дядя Боря? Вы же старый холостяк. А папа вернётся обязательно.
Он полез под стол и стал завязывать ботинок. Долго он его завязывал. Пришла мама и принесла сковородку. На всю комнату запахло котлетами.
Дядя Боря вылез из-под стола и сидел, очень прямо держа спину. Лицо у него было красное. На Любу он не смотрел.
МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК МЭККИ
Люба опять опаздывала в школу. Даже если всю дорогу бежать, всё равно еле-еле успеешь, а может, и нет. Она схватила пальто, сунула руку в рукав, а другой рукав натянула уже во дворе. Перепрыгнула через лужу, прокатилась по скользкой дорожке чуть не до самых ворот.
— Люба! Подожди!
Её догнал Мэкки. Он смешно спешил на своих коротких ногах. Вид у него был озабоченный. Люба остановилась, но от нетерпения перебирала ногами на месте.
— Знаешь, — запыхавшись, проговорил Мэкки, — я тебе только скажу, а ты никому не говори. Ладно?
— Ладно. Только ты поскорее, а то я в школу совсем опаздываю.
Мэкки махнул рукой. То, что он хотел сообщить, было важнее школы.
— Я из дома убежал совсем. Поняла? Вот смотри.
Мэкки достал из кармана свёрнутое комком полотенце, развернул. В полотенце оказался игрушечный пистолет и кусок сахару. Сделав своё сообщение, маленький Мэкки стал смотреть в сторону. Он молчал и ждал, что скажет Люба. Глаза у него были напряжённые, он изо всех сил запихивал в карман полотенце, а оно не лезло.
— Почему ты убежал? — наклонилась к нему Люба. — Обидел кто-нибудь?
— Ещё пока нет. Но вечером бабка отлупит. Я христосное яйцо разбил, которое на комоде лежало.
Любка всплеснула руками:
— Ой, яйцо — это ужас! Что же делать?
Устинья Ивановна тряслась над этим голубым стеклянным яичком и всегда говорила Любке: «Не трожь! Разобьёшь, не дай бог. Оно дорогое».
Мэкки стоял опустив руки и грустно смотрел на Любу.
— Может, склеим как-нибудь? — Люба сказала, а сама не верила, что можно склеить. Что разбивалось, никогда не склеивалось. Но ей очень хотелось утешить маленького Мэкки. Совсем недавно он был маленьким р ходил с мокрыми штанами по коридору. А теперь он всё понимает. Он надеется, что Люба поможет. От этой его надежды она чувствует себя большой и сильной.
— Склеить нельзя. — Мэкки вздохнул прерывисто, как человек, который недавно плакал. — Я осколки в уборную спустил, они мелкие были.
Люба погладила Мэкки по беретке:
— Ну и ничего. Ты не бойся. Подумаешь, разбил. Ты же не нарочно? И не тронет она тебя, не имеет права. Ты никуда не убегай. Будешь большой, тогда убежишь. А сейчас не надо.
Мэкки кивнул. Ему и самому не очень хотелось бежать от мамы, от тёплых пирогов в холодную Арктику. Если не обязательно, он готов остаться. Круглые чёрные глаза в упор смотрели на Любу. Они смотрели чуть веселее. Мэкки поверил, что Люба найдёт выход. Она сказала:
— Ты домой пока не ходи, спрячься и жди меня. Понял? У нас всего четыре урока, а я на первый опоздала, осталось всего три. Скоро приду. Сядь вон туда, за помойку, и жди.
Люба прибежала в школу, когда уже звонил звонок на перемену. Первый раз в жизни она пропустила урок вот так, без болезни. И почему-то ей совсем не было страшно. Даже если Вера Ивановна будет ругать, пускай, всё равно не страшно.
Вера Ивановна шла навстречу. Она посмотрела удивлённо:
— Пришла? Что-нибудь случилось?
— У нас часы отстали, — сказала Любка.
— Я так и думала, — мягко ответила «Вера Ивановна; хорошо спрятанная насмешка была в её голосе. — Когда в следующий раз ты захочешь прогулять урок, прошу тебя, придумай другую причину. Любую другую, только не часы. Хорошо?
— Хорошо, — попалась Любка. И только потом поняла, что попалась.
Вера Ивановна заспешила к учительской. На ходу обернулась и сказала:
— А лучше всего не прогуливай!
Это она сказала уже без насмешки, строго. Любке стало легче.
В классе, как всегда, был ералаш. Генка Денисов размахивал деревянной саблей, он делал вид, что срубит голову Аньке Пановой. Анька визжала так, что у Любы заложило уши, но далеко от Генки не отходила. Соня тихо читала растрёпанную книгу на своей парте, а Серёжа Артемьев целился в неё железной трубкой, которая стреляла жёваными бумажками.
— Соня! — крикнула Люба. — Смотри, он в тебя стрельнёт!
Соня подняла близорукие глаза, огляделась, щурясь, как спросонок, и, ничего не поняв, опять уткнулась в книгу. Почитала некоторое время, потом словно очнулась и уставилась сквозь очки на Любу:
— Ты где была? Я думала, ты заболела, хотела после школы к тебе зайти.
— А я не заболела. У тебя какая книга?
— «Том Сойер». Ой, Люба, какая книга! Оторваться невозможно.
— Дашь почитать? Ну хоть на день?
— Дам, дам, — сказала Соня и снова уткнулась в растрёпанную желтоватую страницу с загнутыми краями.
Люба села на своё место рядом с Митей. Он, как всегда, посмотрел хмуро:
— С ума, что ли, спятила? Ко второму уроку вваливается.
— Тебя не спросили! — весело огрызнулась Любка. — Дай арифметику списать... Ну дай, не жадничай, а то у Никифорова попрошу.
— И по шее получишь, — пообещал Митя. Он достал из портфеля тетрадь и подвинул Любе.
Люба наспех писала задачку, а Митя недовольно сопел: он не любил давать списывать. Но Люба редко просила.
Вера Ивановна пришла на урок не одна. С ней вошёл новенький. Он был худой, держался несмело, втягивал голову в плечи и смотрел в пол. Волосы на макушке торчали рожками. В руках новенький держал не портфель, а сумку, сшитую из мешковины.
— Это новый ученик, — сказала Вера Ивановна, — его зовут Ваня Литвинов.