— Люба! Люб!
Ну конечно, Слава. Спешит, глаза круглые, и на лице написана важная новость.
— Знаешь что? Я сейчас к метрострою бегал, он опять там стоял. И его забрали. А я стоял. И видел, как его другой дядька повёл в контору. А Гусейн сразу пошёл, не сопротивлялся, не отстреливался, ничего.
— Ой, правда?
Любка только теперь поняла, что Слава рассказывает про Гусейна. И значит, они не зря на него подумали, раз его забрали. И они со Славкой молодцы, что сказали кому надо. Если бы не Славка, она бы и не догадалась нипочём.
Славка скромно смотрел в снег, как будто это и не он поймал шпиона. Молодец всё-таки этот Славка.
— Выйдешь гулять? — спросила Люба.
— Я и так гуляю, — с готовностью откликнулся Славка, — а чего?
— Ну, сначала домой, пообедать, — терпеливо объяснила Любка, — потом уроки, потом гулять.
— Ладно. — Славка не понимал такой жизни по порядку. Но он не спорил. Раз Люба живёт так, значит, так для неё правильно. — Когда выйдешь, я здесь буду.
Люба побежала домой. Хорошо, что они со Славкой разоблачили шпиона. И не пришлось для этого ехать за границу. Прямо в Москве попался, на Смоленской площади.
В коридоре Любке встретилась Устинья Ивановна. Она была в платке и надевала пальто. На Любку даже не взглянула, а вышла, громко хлопнув дверью.
И только тут Любка сообразила, что Устинья Ивановна расстроена, что Гусейна арестовали. Раньше ей не пришло в голову, что Гусейн — это не только сам Гусейн, а и Устинья Ивановна, и маленький Мэкки, и Нина. Они-то его любят, им-то он родственник. Наверное, какой ужас, если родственник — шпион. Что им теперь делать? Разлюбить его сразу? Заступаться за него? А как заступаться за шпиона?
Любка сидела в углу дивана. Она не стала обедать и не стала готовить уроки. Она сидела и думала. Было неспокойно, и радость прошла. Стройность, ясность жизни отступили куда-то, мысли не додумывались до конца.
В коридоре хлопнула дверь. Наверное, вернулась Устинья Ивановна. Любке захотелось увидеть её, и она вышла в коридор. С улицы, красный от мороза, с заиндевевшими усами вдруг вошёл Гусейн. Любка никак не ожидала его увидеть и потому не сразу узнала. А потом поняла: Гусейн!
Он снял пальто и, не обращая внимания на Любу, стал потирать руки. Он плохо говорил по-русски и, чтобы не говорить, не замечал соседей. Наконец Любкино оцепенение прошло:
— Дядя Гусейн! (Он обернулся, посмотрел выпуклыми чёрными глазами.) Дядя Гусейн! Значит, вы не шпион?
— Я? — Глаза Гусейна вытаращились ещё больше.
Он поморгал немного, лицо его вытянулось, как отражение в электрическом чайнике. И вдруг Гусейн захохотал. Он смеялся громко и долго. Он повизгивал и трясся и схватывал себя за сердце, как будто от смеха мог вот-вот умереть.
— Ой! Я — шпион! Ненормальный девошка Любка. Ха-ха-ха!.. Я нет шпион!
Как хорошо, когда человек окажется не шпионом. Любка улыбалась, стало легко и весело. И всё-таки она спросила:
— А зачем вы там около метростроя стоите? Каждый день. Зачем? И куда вас сегодня водили? Разве не в милицию?
— Я не ходил на шахту метро, нет! Я ходил в торгсин! Торговля с иностранцами, понимаешь? Сокращённое слово. Я иностранец, покупал покупки в этом магазине на свои иностранные деньги. И никакой милиции… Имею право. Поняла? Мои деньги, мои покупки! Я там встретил свой знакомый и пошёл. И выскочил сумашеший мальчик. Туда прибегал. Сюда прибегал. Гусейна повели, шпион, да? А я нет, не шпион. Ты смешной молодец, девошка Любка!
Гусейн постукал Любку по спине и ушёл к себе. Потом пришла Устинья Ивановна. Они пили с Гусейном чай на кухне. Любка долго мыла руки и поглядывала на Гусейна. А он прихлёбывал из большой чашки, от пара у него заблестел нос. Поверх чашки Гусейн улыбался Любке выпуклым чёрным глазом.
Любка забежала в комнату, поела прямо из кастрюли холодного супа, а котлету сжевала уже на ходу. Славка и так долго ждёт там, у ворот.
На Бережках
Он стоит на том же месте, покладистый человек Славка Кульков. Стоит и терпеливо ждёт Любку. Она подкралась сзади и прикрыла Славкины глаза ладошками.
— Любка! — сразу догадался Славка. — Я тебя враз узнал. А этот Гусейн домой пошёл, я видал. Ты не обижайся, он, значит, не шпион. — Славка виновато смотрел на Любку.
— Он не шпион. Это хорошо. Чего ж мне обижаться? Пойдём на Бережки на санках кататься?
— Ага! — обрадовался Славка. — Пошли. Там наших полно. И Лёва, и Рита, и Нинка. Стой, я салазки принесу. — И Славка убежал.
Люба стояла во дворе. На улице был ещё день, а во дворе готовился наступить вечер. Тени собрались в углах, у забора, за выступом серого дома. Прошёл торопливый Мазникер и на всякий случай ни за что ни про что погрозил Любе длинным пальцем. Любка не испугалась Мазникера и засмеялась.
Бережками ребята называли Бережковскую набережную. Никакой набережной, правда, не было, просто берег. Летом — заросший травой. Зимой — занесённый снегом. Крутая длинная гора. Любка со Славой пришли сюда, на гору, заполненную визгом и смехом. Особенно звонко разносятся голоса в сумерках. И по всему белому склону чёрные фигурки на санках, на лыжах, на коньках, на портфелях — кто на чём — скатываются, кувыркаются, барахтаются в снегу и, очутившись внизу, долго ещё скользят по льду Москвы-реки.
Слава поставил санки у самого края обрыва:
— Садись.
Любка уселась на низкие деревянные санки, ноги покрепче поставила на полозья, а верёвку натянула, как вожжи. Страшновато, и от страха весело. Любка зажмуривается и набирает побольше воздуха, чтобы визжать.
— Любка! Давай поехали! — Это кричит Лёва Соловьёв.
Он взбирается на гору на лыжах, ловко взбирается, прыгает вверх, как по ступенькам. А никаких ступенек нет — твёрдая накатанная гора.
— Люба-а! Давай к нам!.. — Это Рита кричит снизу, а рядом с ней Нина барахтается в снегу и машет Любке варежкой.
Счастливая лихость захватывает Любку. Все тут, всем весело, все любят её и зовут. И Славка стоит сзади и ждёт, когда она поедет вниз. Славкины санки, но он уступил Любе первую очередь.
Люба отталкивается ногой, и санки летят вниз. С какой бешеной скоростью они мчатся!
Ветер не даёт дышать, на глазах появляются слёзы. Сани подскакивают на твёрдых снежных буграх. И Любка визжит. Не от страха, хотя и страшновато, а от скорости, от счастья.
Почти вся гора уже осталась позади. Вот санки выскочили на реку. Ровный снежный простор. И мчится Любка почти до середины Москвы-реки. По ровному и совсем не страшно. Теперь ей кажется, что там, на горе, она сильно боялась. Оглядывается и смотрит снизу вверх на гору. Гора отсюда не такая уж высокая. Незнакомый мальчишка разогнался на лыжах и упал — шапка в одну сторону, сам в другую. Все хохочут над мальчишкой, и сам он смеётся. А Лёва Соловьёв пронёсся мимо Любы, длинно свистнул на ходу. Повернул круто, только снег сверкнул.
— Любка! Санки давай! — Это Славка подпрыгивает от нетерпения там, наверху.
Он кажется отсюда маленьким. Нет, всё-таки высокая гора.
Любка идёт вверх не спеша, она тащит санки за верёвку. Лёгкие санки, несколько тонких реек. А когда едешь на них, кажется, что летишь на самолёте. Синий вечер радостно пахнет антоновкой.
— Ну, теперь поехал я! — Славка уселся на санки. — Подтолкни меня посильней. Сразу разгон возьму.
Люба толкает Славку в спину, санки срываются вниз и летят так, что снег под ними свистит. Любка смотрит вслед. Потом ей становится скучно стоять и ждать. Она садится на снег — и кувырк вниз, с боку на бок! Завертелась гора, закружились в глазах снег, и небо, и фонари. Снег забился в варежки, в валенки, за шиворот. Но Любка катится не останавливаясь, всё быстрее и — до самого конца.
Внизу кто-то подхватывает её:
— Стой! Псих какая-то! — Это Славка. Он схватил Любку за воротник и поднял. — Хуже парня, честное слово! Голову сломать хочешь?
— Ты, Славка, не ругайся. Я совсем тихонько скатилась, аккуратно.
Славка сопит сердито.
— Повернись, отряхну! Мать убьёт…
— Меня мама не бьёт.
— Совсем никогда? — Славка смотрит круглыми глазами: он не верит. — Ну хоть не ремнём, а так, ладонью, тоже не бьёт?
Любке становится жалко Славку. Ему, наверное, здорово попадает, если он даже поверить не может, что человека дома не бьют. И Любка говорит:
— Ну ладонью-то, конечно. Ладонью сколько хочешь.
Славка, сняв варежку, колотит Любку по спине, по шапке, даже по валенкам.
Потом они идут на гору.
— Давай вдвоём съедем, — предлагает Славка. — Ты вперёд садись, а я сзади.
Они едут сквозь ветер.
Со свистом летят санки. Что это впереди? Зазевалась девочка. Ой, сейчас они столкнутся! Любка закрывает глаза. Слава тормозит ногой, сани сворачивают в сторону и летят дальше.
— Поймаю — убью! — кричит Славка девочке.
— Не убьёшь! — отвечает девочка. — Не поймаешь!
Любке смешно. Она хохочет так, что боится свалиться.
И когда санки уже внизу, Любка всё ещё смеётся и приговаривает:
— Ой, мамочки! Ой, помру!..
— Ты чего? — не понимает Славка.
Ну как объяснить ему, что всё кажется смешным: и как не наскочили на чужую девочку, и как Славка на неё заругался, и как она весело ответила. Всё смешно, а не объяснишь. Самое смешное всегда трудно объяснить. Просто хорошо в этот вечер на Бережках.
Они катались долго. Ребят на горе стало меньше. Ушёл Лёва со своими лыжами под мышкой. И Рита ушла. Нина ушла ещё раньше. А Люба со Славкой всё решали: последний раз скатимся — и домой.
Но, поднявшись снова на гору, они опять садились на санки и ехали вниз, твёрдо решив, что теперь уж последний раз.
А потом они рядом шли домой. Слава вёз за верёвку санки. Они легко катились за ними, а на поворотах санки не успевали заворачивать и продолжали ехать прямо.
Тогда Славка поддёргивал их за верёвку, как непослушную собаку.
Улица была почти пустая. Оранжевым светились окна. От булочной через улицу пахло свежим хлебом, наверное, только что тёплый привезли. Во дворе Славка сказал: