— «Что-ж, ваше высокоблагородие, понравилось им? «спрашивали меня с живейшим интересом казаки.
Им так хотелось произвести хорошее, доброе и лихое впечатление на иностранцев, прославить имя русское, казачье, на берегах средиземного моря.
3-го (15-го) ноября, понедельник. С семи часов вечера ожидаем парохода французского общества «Messageries maritimes» — «Pei-ho». Все вещи упакованы и сложены на ручные тележки подле отеля. Подле ящика с деньгами стоит часовой, двое бродят около имущества, теплая лунная ночь царит над Порт-Саидом. С моря дует сильный ветер, большие желтые волны, покрытые на вершинах пеной, с глухим рокотом несутся на берег. Ночью, при лунном, свете они особенно грозны. Люди конвоя спят на бурках в пустом номере. Парохода нет до самого утра.
4-го (16-го) ноября, вторник. В шесть часов утра ко мне зашел г. Пчельников и сказал, что пароход входит в порт. Я спустился вниз. При бледном свете наступающего дня я нашел все, как было: нагруженные телеги и часовых на бурках. Пришел квас русского консульства и привел носильщиков. Вещи перевезли на пристань и стали грузить на маленький пароход. Было семь часов утра, когда 10,000-тонный пароход «Pei-ho» величественно вошел в канал. На нем масса пассажиров. Капитан, к которому я отправился, объявил мне, что в третьем классе имеется только 21 место, тогда как у нас было всего 24 человека, считая прислугу начальника; пошел смотреть.
Помещение людей сносно: это две маленькие каюты, одна на пять, одна на восемь мест и восемь мест в общей каюте. Разместиться можно. Люди будут получать в девять часов утра завтрак и в пять часов дня обед.
На пароходе около 15-ти французских офицеров, направляющихся на остров Мадагаскар. Они все в форме. Для охраны денежного ящика, помещенного в каюте действительного статского советника Власова, временно выставлен пост. Часовому внушено отдавать честь всем французским офицерам.
Кругом парохода суматоха, бездна лодок, пароходов, барж, нагруженных углем, лодок, перегруженных черными, как угол людьми. Наши друзья — музыканты-итальянцы приехали нас проводить. Ария тореадора несется из колеблемой волнами лодки — «Addio!»
В 11 1/2 часов сняли канаты и около 12-ти медленно потянулись по каналу. Вскоре пустыня залегла по азиатскому берегу. Бесконечные пески, ровные, как доска, без признака растительности, скучные и томительные.
По африканскому берегу показались мелкие озера, громадная стая пеликанов белела на одном из них.
Пароход медленно движется. Вправо бесконечная пустыня, влево те же пески, местами покрытые мелкой зеленой травкой.
В два часа ночи вошли в Суэц. При свете электрических фонарей погрузили палатки и ящики с винами идущие из Бомбея. Как только кончилась нагрузка, тронулись дальше.
5-го (17-го) ноября, среда. Мы в Суэцком заливе. Погода довольно холодная, градусов 12 R. тепла не больше. О тропических костюмах и думать нечего, не пришлось бы одевать пальто. Время на пароходе проходит в еде. От 6–9 ч. — утренний чай, кофе, или шоколад, от 9-11- завтрак, блюд из четырех, в 1 час — lunch, блюд из четырех же, в 6 1/2 — обед из восьми блюд и в 9 — чай. Несмотря на свежую погоду, все на палубе. Да и как не любоваться на причудливые очертания берегов. Розовато желтые горы вздымаются ломаной линией на горизонте. To и дело торчат остроконечные их вершины, утопая в прозрачном лиловом воздухе. Вон, доминируя над длинною цепью высоких гор, высится гора Синай. Она совсем затянута синевой дали и вторым планом декорации рисуется на небе. Дика и своеобразна картина первозданной страны. На этих голых утесах, среди высоких, песчаных скал, одиноко вздымающих к небу вершины свои, в ровном песчаном подъеме пустыни без признака растительности, на многие версты зародился Бог мстительный, Бог евреев — Саваоф. Здесь разверзлось Красное море перед толпой евреев. здесь в голубой глубине его поглощены таинственными волнами колесницы египетские. Страна фантазии, страна волшебных замыслов! Разве не позади этих странных гор, залитых розовыми лучами полуденного солнца, стоят роскошные сады и цветут невиданные цветы; разве не здесь в роскошных дворцах томятся черноокие красавицы — награда отважному мореплавателю; не на Красном разве море арена действия арабских сказок?
Горы уходят дальше и дальше — ниже спускается солнце. Азиатский берег подернулся дымкой. Тень закрыла его. Исчез рельеф гор и скал, осталась плоская декорация синеватых зубцов. Африканский берег еще освещен. Розовый закат задернул пол неба, там выше он побелел, перелился перламутром, посинел и темнее, выше и выше слился с чернотой аравийских гор. Ниже спустилось солнце. Уже только один край его виден за горами, пропал рельеф высоких гор, еще минута и на розоватом небе еле рисуются их серые зубцы. Быстро темнеет. Сумерек почти нет. Не прошло и получаса, как зажглись уже таинственные звезды юга, загорелись тысячью мелких огоньков в черноте неба и разлили свой кроткий свет по морской зыби. Берега исчезли- море и небо; небо, сверкающее чужими звездами, море таинственное, светящееся мелкими искорками фосфоресцирующих животных…
Начинается легкая качка.
На баке слышу веселое пение. Подхожу ближе. Толпа казаков, матросов, вольных третьеклассных пассажиров, негров — занзибарцев в их красных плащах-одеялах тесно обступила поющих и танцующих матросов. Это все молодой и веселый народ — бретонцы по происхождению. Босые, в фуражках, своих и наших казаков, они с увлечением отплясывали матросский танец — среднее между кадрилью, полькой и канканом. Танцевало четыре пары. Один затягивал куплет про какую-то Виолетту, другие хриплыми, усталыми, запыхавшимися голосами подхватывали и все кружились.
— «Интересно, ваше высокоблагородие», говорит тут же стоящий вахмистр, давая мне дорогу.
— «Что же, подружились вы с ними?» спрашиваю я.
— «Так точно. Только чудной народ, ваше высокоблагородие. Подойдет он к тебе, кивнет головой и засмеется, ну и сам кивнешь головой и тоже смеешься. Рюс-франсе, говорит, и пожимает руку. И хочется с ним объясниться и нельзя, потому он ничего по-нашему, а мы по-ихнему не разумеем. Даве взял гармонику и «Боже, Царя храни» сыграл — мы им «Марсельезу» пропели, все в ладошки так и захлопали: здорово обрадовались они. Все к нашим пристают — сыграйте, дескать на гармонике, только больше им протяжные песни нравятся.
Увидев, что я разговариваю с казаком, толпа дала мне место и веселый молодой матрос, весело подмигнул мне и сказал — «russe bоn…»
Так на баке происходило франко-русское слияние на почве музыки и пения ни в то же время на юте в кают-компании при посредстве женщины, офицеры дружественных наций знакомились между собой.
С офицерами ехала жена одного капитана, служащего на Мадагаскаре, молодая еще женщина в изящном костюме парижанки. Вечером Г. В. К-ий подошел к пианино и заиграл. Французская военная дама оказалась певицей. Сейчас один из офицеров представился К-му и представил его певице. He прошло и пяти минут, как все перезнакомилась и в кают-компании раздались звуки французских романсов.
6-го (18-го) ноября, четверг. Что за скучная, надоедливая история-качка. Неужели она продолжится все пять дней нашего перехода, неужели нельзя к ней привыкнуть, неужели еще пять дней будет эта томительная головная боль, эта пустота желудка, отсутствие аппетита, волн, полная апатия!?.
В конвое трое больных.
Я лежу в душной каюте и тяжелые мысли идут в. голову. Смотрю газеты из России и, как на зло, натыкаюсь на всякие неприятности. «Новое Время», по поводу гибели Гангута, ополчается на современный тип судов из железа и находит его небезопасным для плавания, а наш «Pei-ho» весь из железа… Черт возьми, скучно. Вагнер убил ни в чем неповинную жену, и суд смакует по обыкновению интимные подробности дела. На суше — это все пустяки, но на море, да особенно в качку, это порождает черные тягостные мысли…
Выйдешь на палубу. Кругом море небо. Небо светло-синее, прозрачное, море, покрытое грядами волн; по большим синим волнам рассыпаны маленькие волнышки, они налетают на борт, ударяются об него, шумят и рассыпаются в тысячу брызг. Скучная, однообразная картина.
Вчера французы угощали нас шампанским, сегодня вечером мы зовем их к себе. Позднее на юте, на палубе, под тентом, иуд ласкающим дыханием пассата, слышно пение «Si tu m'aimais», звучит над волнами Красного моря известный романс, слышны мягкие аккорды и воспоминания далекой родины толпятся в мозгу.
Тепло. Половина конвоя ночует на палубе. Тропики дают себя чувствовать, не даром сегодня в полдень даны были под 24® 13 северной широты и 34®00 восточной долготы (от Парижа).
7-го (19-го) ноября, пятница. Сегодня все с утра облачились в фланелевые костюмы и пробковые каски. Термометр показывает 25® R… в тени. Mope, покачавшее было нас третьего дня, успокаивается. Большие волны улеглись, осталась только одна мелкая безвредная зыбь. В полдень мы прошли 19®46 северной шпроты и 36®44 восточной долготы. Каждый день приходится переводить часы мы быстро подаемся на восток. Днем все на палубе. Тепло, как в самый жаркий день у нас в Петербурге. Хорошая погода заставляет общество немного скучать, приходят в голову неожиданные остроты, французы придумывают развлечения.
— «Вы будете представляться?» спрашивают офицеры у нашего секретаря А. А. О-ва; речь идет о знакомстве с французскими офицерами.
— «Зачем же мне представляться, я могу и натуральным быть» — следует быстрый ответ. Французские офицеры придумывают устроить на юте «une soiree de bienfaisance». К нам является депутация с просьбой пожертвовать какую либо вещь для лотереи-томбола в пользу сирот французских моряков; в пользу их вдов устраивается концерт. Жена мадагаскарского офицера под аккомпанемент К-ого исполнила несколько романсов, одна французская и одна английская дамы с играют на пианино, Л. К. А-в споет романс Чайковского: «Но то был сон»; один французский офицер продекламирует стихи на несчастную belle-mere, кандидат на классную должность К-ов, пропоет под гитару русскую песню, японец продекламирует японское стихотворение, — словом, вечер ничем не хуже, чем те благотворительные вечера, которыми порой развлекаетесь и вы, глубоко-уважаемые читатели.