[100]. Гарнизоны крепостей были обеспечены всем необходимым. «Полевые же войска имели только то, что успевали сами добыть себе посредством грабежа»[101].
Фельдмаршал А.А. Прозоровский был очень невысокого мнения о турецком командном составе. «Турецкий командир никогда противной ему армии движениев, к какому концу они делаются, не понимает»[102].
Турки сами признавали за собой «медленность сборов», которым мешали стужа зимой и жара летом. В походе они двигались беспорядочно, особенно по мостам и в дефиле.
В бою турки не демонстрировали «ни порядка в построениях, ни единства в действиях»[103]. Как считали военные специалисты, «совершенное разбитие обыкновенно бывает следствием их беспорядочных нападений»[104]. Во время боя они постоянно ломали строй, чтобы отрезать голову у убитого врага (за каждую голову им отдельно платили), вынести с поля боя своих убитых и раненых. При этом сказывалась слабая устойчивость войск – «если первый натиск не удался, то уже все потеряно»[105]. Командование никогда не требовало от войск строгой дисциплины, поскольку грабеж населения избавлял государство от траты лишних средств на содержание войска.
Специалисты считали, что многие турки воюют под воздействием опиума, поэтому «первые их атаки чрезвычайно стремительны», но они «теряются при неожиданном нападении на них»[106]. Кроме того, войска находились под воздействием самых разных суеверий. «Если первый убитый турок падает головой к своим, армия падает духом»[107].
Кстати, после войны 1768–1774 годов турки изменили тактику: стали готовить свои войска к общей атаке всеми силами на весь фронт неприятеля.
Стратегия турецкого командования была примитивна, но утилитарна – отрезать противника от рек, чтоб ему не подвозили продовольствия; отрезать от лесов, чтоб не спрятались от турецкой конницы. Верхом стратегического искусства считалось заставить противника двигаться по открытым местам, чтоб утомить его, а потом внезапно напасть, или ждать в засаде, чтоб противник перешел реку, а потом атаковать, сбросить противника в воду и утопить[108].
Польский фактор
В 1763 году умер польский король Август III. Во время выборов нового короля русские войска были введены в Варшаву, и под их давлением на польский престол в следующем году польский Сейм выбрал Станислава Понятовского. За эту поддержку российская императрица потребовала у нового короля восстановить в правах диссидентов – притесняемых католиками православных и протестантские меньшинства. Сейм ответил отказом.
Русский посол в Варшаве князь Репнин арестовал главарей сеймовой оппозиции и выслал в Калугу.
Как писал французский посол в Порту, «по смерти короля Августа III русский двор возвел известными средствами на польский престол свою креатуру и возжег усобицу между поляками для своих выгод, наполнивши страну своими войсками»[109].
Французы подбивали турок и татар вступиться за поляков. То же самое делал австрийский посол.
В октябре 1767 года молдавский господарь донес Порте, что в Подолию вступили русские войска и приблизились к турецкой границе. Тогда же в Турцию ушли три письма из Польши – от киевского воеводы Потоцкого, от краковского епископа Каэтана Солтыка и от каменского епископа Красинского. В письмах поляки просили Турцию вступиться за Польшу, дать об этом приказ крымскому хану. Турки ответили, что не потерпят приближения русских войск к турецким границам, но чтоб и поляки не беспокоили турок на границе.
Масла в огонь подлили крымские татары. Ресми-эфенди писал, что татары всегда становились причиной разрыва мира между Турцией и Россией[110]. И сейчас, когда русские войска вступили на территорию Польши, крымский хан обратился к султану, что русские нарушили имеющиеся договоры между Россией и Турцией. Естественно, татары хотели разрыва мира с Россией, что позволило бы им грабить русское и польское пограничье и вновь заняться работорговлей, и «…бессмысленность их козней была яснее солнца»[111]. Сам Ресми-эфенди, опираясь на опыт Оттоманской империи, считал, что русские содержали слишком большую армию и ввели свои войска в Польшу, чтобы «найти для всех ратников корм и помещения»[112].
В феврале 1768 года недовольные польские шляхтичи собрались в Баре на Подолии, образовали конфедерацию и объявили Сейм низложенным.
Станислав обратился за помощью к Екатерине. Та поручила усмирение конфедератов Репнину.
Поляки, собравшие конфедерацию, обратились в свою очередь к Франции. Министр иностранных дел Франции Шуазель послал им деньги и инструкторов и подбил Турцию в 1768 году объявить войну России.
Конфедераты тоже изо всех сил склоняли турок к войне с Россией, туркам они писали, что в Каменце, главной польской крепости на турецкой границе, размещены 50 тысяч польских войск и на 6 месяцев провианта, все это присоединится к туркам. 4 июня 1768 года конфедераты сообщали хотинскому паше, что уже очистили от русских целые воеводства. Они обещали передать туркам Волынь и Подолию, которые отошли к Польше после польско-турецкой войны по Карловацкому трактату 1699 года. Они сообщали туркам, что русские призывают молдавских бояр к восстанию[113]. 22 марта 1768 года в Молдавии действительно был повешен русский офицер, который под видом живописца находился в пограничном районе.
Французский представитель в Турции Сен-При предлагал туркам, чтоб татары напали на русские и польские земли без объявления войны со стороны Порты. Но русский посол в Турции А.М. Обресков, узнав о французских предложениях, заявил 6 (17) июля, что вступление татар в Польшу будет рассматриваться как объявление войны России.
Турки колебались и считали, что война станет неизбежной, если прольется мусульманская кровь.
Султан Мустафа III, не вылезавший из сераля, попал под обаяние каких-то шарлатанов, которые предсказали ему победу, а французы спровоцировали волнение янычар в Стамбуле с требованием войны. 12 янычар явились в столицу из Хотина, 12 – из Бендер, с ними прибыло несколько татар, и столичный гарнизон заволновался. И тут нашелся повод к войне…
Поводом послужил казачий набег. Якобы казаки, преследуя поляков, въехали в селение Балту, принадлежащую крымскому хану, лежащую на польской границе, убили несколько татар, молдаван и турок. Потом казаки якобы дошли до Дубоссар, и здесь вроде бы погибло 1800 татар, молдаван и турок.
Указанные казаки, в подавляющем большинстве – польские подданные, были втянуты во всеобщую смуту на территории Речи Посполитой из-за имений князя Любомирского. Один из князей Любомирских страдал душевным расстройством и находился под опекой. Его супруга по совету своего любовника, некого Сосновского, вывезла князя из Варшавы и усадила за карточный стол. Огромные проигрыши должны были погашаться в виде продажи княжеских имений, находившихся на Волыни и в Подолии. Опекуны выступили против шайки карточных шулеров, те и другие привлекали на свою сторону местных казаков, а поскольку казаки колебались, им пригрозили барскими конфедератами.
Втянутые в эти карточные разборки казаки ушли за Днепр, на русскую территорию, якобы от Барской конфедерации и заявили, что конфедерация против православной веры и поляки зверствуют над православными.
«В Мотронинском монастыре находился старый запорожец Максим Железняк. Он был послушником, готовился принять постриг. Услышав об их зверствах, он покинул обитель и призвал крестьян к восстанию… Вокруг него собралась толпа, провозгласила его гетманом Правобережного войска Запорожского»[114]. Игумен-эконом Переяславского архиерея, лицо духовное, чьего племянника поляки некогда посадили на кол, стал склонять малороссийских казаков и запорожцев бороться за веру. В итоге казаки с русской стороны вторглись за Днепр и попытались повторить новую «хмельничину», начавшуюся некогда под лозунгом «Бей панов и жидов».
Репнин был недоволен гайдамацким бунтом, а король Станислав дал явлению следующую характеристику: «Фанатизм греческий и рабский борется огнем и мечом против фанатизма католического и шляхетского»[115]. Естественно, против гайдамаков выступили конфедераты. Барская конфедерация мобилизовала против Железняка заднепровских казаков, их возглавили сотники Дуска, Гонта и Ярема.
Из Умани против гайдамаков выслали отряд Ивана Гонты – он был сотником «надворного войска Потоцкого (личных вооруженных слуг). Но он перешел на сторону Железняка»[116]. Отряд повстанцев вырос до 800 человек.
Объединенные силы Железняка пошли на Умань. Умань капитулировала, но все равно была вырезана. Поляки выговорили себе безопасность, а пункт 2-й гласил: «2) в жидах и их имении казаки вольны»[117]. Казаки сначала выбили евреев, потом перебили и поляков. Всего в Умани было «убито около 2 тыс. католиков, евреев и случайных людей»[118].
Гонта провозгласил себя воеводой брацлавским, а Железняк – киевским. Русские власти не стали потворствовать этим беспорядкам. Железняк и Гонта были схвачены войсками генерал-майора Петра Никитича Кречетникова. Железняка схватили казаки донского полка Михаила Поздеева. Сын командира, есаул Григорий Михайлович Поздеев, отметил в своем послужном списке – местечко Умань, «взятие в плен полковника Железняка»