него ко мне в славной стан армии вашего императорского величества уполномоченные: первым кегая бей, на сие время одеянный чином нишанджи, ресми Ахмет ефендий, вторым Ибраим мюниб рейс ефендий.
Я предуведомлен быв от визиря об отправлении оных, перешел с двумя полками пехотными и пятью эскадронами кавалерии к деревне Кучюк-Кайнардже, лежащей на дороге Шумлинской, давая тем наиточнейшее удостоверение, что я сам иду соединиться с корпусом генерала-порутчика Каменского, под Шумлею действовавшим.
Вышереченные от стороны Оттоманской Порты уполномоченные прибыли 4-го июля в деревню Кучюк-Кайнарджи и, узнав о моем движении, нетерпеливо домогались меня увидеть, коих я на завтрее, то есть 5-го июля, допустил к себе в лагерь, которой взял я с упомянутым отрядом войск при деревне вышеименованной. И сколь визирь сам, так и они убеждали меня чем наискорее приступить к делу, тем паче я отговариваясь, по мере обнажения их истинных намерений, моим предприятием, что оное, как сами они меня видят на дороге, не дозволяет мне дня тут мешкать, понудил их в первом разе и со дня в день непременяя того же виду и моих слов, отдалить все претительности и согласиться с уполномоченным с моей стороны генералом-порутчиком князем Репниным заключить без отлагательства вечной мир.
Нужные переговоры, объяснения и сочинение мирного трактата продолжались чрез пять дней. Я быв тут во все время не отлучен и смотря глазами на дела полномочных, вседневно преподавал им способ и путь, ближайший к окончанию, что и свершилось 10-го июля подписанием чрез взаимных полномочных трактата вечного мира между Империею Всероссийскою и Портою Оттоманскою.
В первых моих разговорах с полномочными, когда ими кондиции от меня предложенные для миру были приняты, я уведомил тогда ж о том визиря и в ответ получил от него письмо со благопризнанием оных, так равно и по заключении трактата в срочное время, то есть 15 сего месяца, чрез полномочных с их стороны предъявлено было утверждение, от самого визиря присланное, что он по обязательству, в трактате израженному, все артикулы оного трактата приемлет и утверждает по силе полной мочи, данной ему от своего государя так властно, как бы им самим в личном присутствии со мною постановлены были.
Я равногласной сему инструмент во укрепление мирного трактата разменял в тот же день с сими полномочными, принимая от них визирем подписанной трактат и отдавая на их руки взаимным моим подписом и печатью утвержденный, возгласил я: “Да многолетствуют наши государи, и да благоденствуют их подданные”; при сих словах моих началась пушечная стрельба во ознаменование торжественным образом совершившегося обоих империй примирения…
…Я не имел других людей сведующих, кроме единого князя Репнина, практикованного в делах сего рода, ибо тайный советник Обрезков по моему предуведомлению не мог с своею канцеляриею поспешить за разливом рек на левом берегу Дуная и прибыл ко мне, как трактат уже был заключен и подписан полномочными.
Пункт мореплавания и при нынешнем трактовании весьма беспокоил полномочных турецких. Я, приметя их подозрение и недоверство, в образе страха и предосуждения, для существенной безопасности самой их империи, о чем они наибольше говорили и на прежних конгрессах, обратился к руководству инструкции, данной послом на конгресс Фокшанской, чтоб в генеральных терминах изразить сие постановление; и так в артикуле о том не именовано ни число пушек, ниже ограничено вооружение купеческих кораблей, но присвоив вообще капитуляции цветущей коммерции англичан и французов, по всей их точности нашему кораблеплаванию и торговле на всех водах без изъятия, доставлена тем нам свобода в сооружении таковых нам кораблей, каковы те нации употребляют в Белом и других морях, что самое служит нашему кораблеплаванию и на Черном море, как равно и умолчание в трактате о сооружении флота на сем море дает право неограниченное к построению нам оного…»[891]
Визирь всегда считал, что война начата безумцами. Вскоре после подписания трактата он умер. Ресми-эфенди писал, что это был «человек наблюдательный, любил вникать во все, что вокруг него происходило, прилежно читал ведомости, приобрел значительные познания в науках, и между визирями отличался обширной опытностью, благочестием, почтенным видом и образованностью»[892].
Известия о заключении мира до других театров военных действий дошли не сразу. Турки успели высадить десант у деревни Алушта, но десант в глубь Крыма не пропустили, а деревню сожгли. Да в 15 верстах от Карасу-Базара у речки Зуя Донецкий пикинерный полк разогнал толпу конных татар. Но все эти кровавые события не могли уже ни в коей мере повлиять на заключенный мир.
Казаков рассредоточили по периметру армии, по побережью, чтобы всюду иметь зоркие глаза и чуткие уши. Так полк Ефима Кутейникова стоял по реке Салгир. А.А. Прозоровский в 1774 году отмечал: «Что ж принадлежит до донских казаков, то из-за раскомандирования на посты с небольшим только 100 человек состояло, да и сие число… оставлены в горах»[893].
По мирному договору, Крым получил независимость от Турции. Однако татар довольно необдуманно оставили под религиозным влиянием турок. России отходили Керчь и Еникале, Кинбурн, степь между Бугом и Днепром. Туркам оставили Очаков, Молдавию и Валахию. Зато содрали с них 4 500 000 рублей контрибуции.
К востоку от Черного моря граница между Россией и Турцией отныне пролегала по Кубани, и турки отказались от претензий на Грузию и Имеретию.
«Кабарда, татары и Чечня, не смея повторять открытых нападений без поддержки Турции, занялись своими, искони неразрешимыми и нескончаемыми распрями…»[894]
Россия выиграла войну. «С этой эпохи начинается могущество ее и нынешнее значение в Европе»[895].
После подписания мира изменилось отношение к Турции со стороны Австрии. Канцлер Кауниц заявил: «Турки вполне заслужили несчастье, которое их постигло, частью своим слабым и глупым ведением войны, частью недостатком доверия к державам, которые, особенно Австрия, желали высвободить их из затруднительного положения… Но этот народ предназначен к гибели, и небольшое, но хорошее войско может, когда угодно, выгнать турок из Европы»[896].
Австрийцы ввели войска в Буковину, и Екатерина прокомментировала это событие следующим образом: «А сбывает(ся) часто по моему желанию; вот и цесарцы ссорятся с турками; готова об заклад биться, что первые биты будут, а я, руки упираючи в бока, как ферт, сидеть буду и на них погляжу, а в устах везде у меня будут слова: добрые официи»[897].
Так вообще-то закладывался фундамент новой войны с теми же турками.
Россия с трудом выходила из очередной внутренней смуты – пугачевщины. По всему опустевшему Дону собирались отставные и калечные и, выпив на станичном сборе пенного, шли с лихими полковниками навстречу благосклонной (к полковникам) судьбе. Походным атаманом посланных против Пугачева казачьих полков стал с 20 мая 1774 года Амвросий Луковкин, за что и вошел он после поимки Пугачева в самую верхушку войска, стал третьим в войске человеком после Дмитрия Мартынова. Первым человеком, войсковым атаманом, стал Алексей Иловайский, непосредственно поймавший Пугачева.
Новоявленного героя Матвея Платова отправили против Пугачева, как только закончилась война, 17 июля 1774 года.
Сменивший Ефремова атаман Василий Маньков, передав власть Сулину, ушел с полком 25 сентября против Пугачева за Волгу.
Наличных сил на Дону еле-еле хватило против Пугачева, а на Кубань стали перебрасывать с Дунайского театра. Так, из послужного списка Попова Григория Леонтьевича, сына обер-офицера, родившегося около 1753 года, казака Пятиизбянской станицы, видно, что оный Г.Л. Попов в службе казаком числился с 13 октября 1772 года, а службу нес в полку полковника Алексея Ребрикова с 1 декабря 1773 года по 1775 год, и место службы значится: Задонская сторона. Впрочем, полк Алексея Ребрикова на Задонскую сторону перебросили в 1774 году. Всего, по мере окончания военных действий, против Пугачева было направлено 14 донских полков, взятых из действующей армии[898].
Вдобавок к полыхавшему Поволжью и Уралу в 1774 году вспыхнул мятеж в Воронеже, и Долгоруков-Крымский послал туда Мусина-Пушкина с 1 пехотным полком, 2 карабинерными, тремя эскадронами драгун и десятью гусарскими…
Война закончилась. «В эту войну казакам не пришлось действовать целыми полками, не пришлось и особенно отличиться крупными победами над неприятелем. Они несли невидную, но страшно тяжелую службу мелкими партиями. На этой службе каждый казак был героем. Имена отличившихся перечислить невозможно», – писал об этой войне П.Н. Краснов[899].
Румянцев профессионально оценил казачью службу: «Они составляли зимой и летом первую стражу армии, не утомляясь ни нуждой, ни невыгодами, особенно в необитаемых местах. Их бдению и врожденному в них военному искусству мы особенно обязаны тем, что неприятель нигде не мог во вред наш скрыть своего движения, но был часто самими казаками отбит. Казаки, побуждаемые доброй волею и рвением к службе всюду, где было столкновение с неприятелем, в мелких и больших стычках и в самых генеральных сражениях, пускались в огонь первые, отличаясь храбростью чрезвычайной, повиновением власти и жертвованием самой жизни обретали многие над неприятелем победы. Доказательства их мужества, военного искусства, старания и послушания в действиях, которые я или генералы, командовавшие отрядами, им поручали – так велики, что описать их трудно и нельзя достаточно похвалить»