з в день, так что она насильно заставила себя съесть завтрак из сухаря и ломтика мяса и выпить немного чаю.
Затем наступил страшный момент, которого она так боялась. Она обернула тело отца в одеяла и обмотала его верёвкой. После этого она уложила на сани, у самого огня, все шкуры и одеяла, которые оставались ещё не уложенными, и зарыла в них маленькую Иоанну. Свернуть же палатку оказалось для неё нелёгким делом. Верёвки были натянуты и промёрзли, и когда она покончила с укладкой, то из одной руки у неё сочилась кровь. Она уложила палатку на сани и затем, закрыв ладонями лицо, обернулась и посмотрела на отца.
Пьер Радисон лежал на своей постели из можжевеловых веток, и над ним теперь уже не было ничего, кроме неба и сосновых вершин. Казан стоял неподвижно на всех четырёх ногах и нюхал воздух. Его спина ощетинилась, когда она подошла к трупу и опустилась перед ним на колени. А когда она опять возвратилась к собаке, то лицо её было бледно и неподвижно. Затем она окинула взором расстилавшийся перед ней Барренс, и глаза её засветились страхом. Она впрягла в сани Казана и нацепила и на себя ту самую лямку, за которую тянул и её отец. Так они добрались до реки, увязая до колен в свежевыпавшем и ещё не осевшем снегу. Целые полдороги Иоанна всё спотыкалась о сугробы и падала, причём её распустившиеся волосы веером рассыпались по снегу. Казан шёл рядом с ней и тянул изо всех сил, и когда она падала, то касался её лица своей холодной мордой. В такие минуты она хватала его голову обеими руками.
– Бирюк!.. – стонала она. – О, Бирюк!..
На льду реки снег оказался не таким глубоким, зато дул очень резкий ветер. Он дул с северо-востока прямо ей в лицо, и, таща за собой сани вместе с Казаном, она низко нагибала голову. Пройдя с полмили по реке, она остановилась и уже не смогла больше сдерживать в себе отчаяние и разразилась рыданиями. Ведь ещё целые сорок миль! Она скрестила на груди руки, стала спиной к ветру и задышала так, точно её побили. Маленькая Иоанна спала спокойно. Мать подошла к ней и заглянула к ней под меха. То, что она там увидела, заставило её снова напрячь все свои силы. На пространстве следующей четверти мили она два раза проваливалась до колен в сугробы.
Затем потянулись целые пространства льда вовсе без снега, и Казан тащил сани уже один. Иоанна шла сбоку от него. Грудь у неё захватывало. Тысячи иголок, казалось, вонзались ей в лицо, и вдруг она вспомнила про термометр. Когда она взглянула на него, то оказалось, что было уже тридцать градусов мороза. А ведь ещё было целых сорок миль впереди! А отец говорил ей, что она должна была их пройти и не должна была теряться! Но она не знала, что даже её отец побоялся бы сегодня отправляться в путь при тридцати градусах ниже нуля и при резком северном ветре, предвещавшем метель.
Теперь уж лес остался далеко позади неё. Впереди уже не было ничего, кроме негостеприимного Барренса и далёких, терявшихся в серой мгле дня лесов, лежавших не по пути. Если бы вблизи были деревья, то сердце Иоанны не билось бы так от страха. Но кругом не было ничего, положительно ничего, кроме серых угрюмых далей да неба, сходившегося с землёй всего только в миле расстояния.
Опять снег стал глубоким у неё под ногами. Всё время она опасалась тех предательских, затянутых лёгким ледком полыней, о которых предупреждал её отец. Но теперь ей казалось всё одинаковым, и снег, и лёд, и к тому же начинали у неё болеть глаза. Холод становился нестерпимым.
Река расширялась в небольшое озеро, и здесь ветер задул ей прямо в лицо с такой силой, что выбивал её из упряжи, и Казан должен был везти сани один. Снег толщиною в два-три дюйма теперь уже затруднял её путь так, как раньше не затрудняли целые футы. Мало-помалу она стала отставать. Казан тащился рядом с ней, напрягал все свои неистощимые силы. Случалось и так, что Казан шёл впереди, а она брела за санями позади, будучи не в силах ему помочь. Всё более и более она чувствовала, что её ноги наливались свинцом. Была только одна надежда – на лес. Если они не дойдут до него как можно скорее, через полчаса, то она совсем уже будет не в состоянии идти дальше. И всё-таки она свалилась на сугроб. Казан и сани стали казаться ей только тёмным пятном. А затем она убедилась, что они оставили её одну. Они были от неё всего только в двадцати футах впереди, а ей казалось, что это пространство было в несколько миль. Она использовала все остатки своей жизни и напрягла все силы своего тела, чтобы догнать сани и на них – маленькую Иоанну.
Пока она к этому стремилась, время показалось ей бесконечным. Когда между нею и санями осталось пространство всего только в шесть футов, то ей показалось, что она провела в борьбе со снегом целый час, прежде чем могла ухватиться за сани. Со стоном она добралась до них и повалилась на них всею тяжестью своего тела. Теперь уж она больше не чувствовала тревоги. Засунув голову в меха, под которыми лежала маленькая Иоанна, она вдруг почувствовала радость и уют, точно оказалась вдруг дома и в тепле. А затем чувство дома и уюта исчезло, и наступила глубокая ночь.
Казан как был в упряжи, так и остановился. Он вылез из неё, подошёл к Иоанне и сел около неё на задние лапы, ожидая, что она двинется или заговорит. Но она не шелохнулась. Он сунул нос в её распустившиеся волосы. Затем он завыл и вдруг поднял голову и стал внюхиваться в дувший навстречу ветер. Он что-то ощутил в этом ветре. Он опять облизал Иоанну, но она всё ещё не шевелилась. Тогда он побежал вперёд, стал в упряжь, готовый потянуть сани далее, и оглянулся на неё. Она всё ещё не двигалась и не говорила, и Казан уже больше не выл, а стал громко и беспокойно лаять.
Странная вещь, которую он ощутил в дувшем ветре, с каждым моментом становилась для него всё значительнее. Он потянул. Сани примёрзли к снегу, и ему понадобились все его усилия, чтобы сдвинуть их с места. В течение последних пяти минут он два раза останавливался и нюхал воздух. В третий раз он должен был остановиться потому, что увяз в снегу, подошёл к Иоанне и стал выть, чтобы разбудить её. Затем потянул опять за самые концы постромок и шаг за шагом вытянул сани из сугроба. За сугробом следовал уже голый лёд на большом пространстве, и здесь Казан отдохнул. Когда ветер затихал немного, то запах становился сильнее, чем раньше.
В конце голого льда находилось в берегу узкое ущелье, по которому тёк ручей, впадая в реку. Если бы Иоанна находилась в сознании, то она непременно погнала бы Казана далее вперёд, он же свернул именно к этому ущелью и целые десять минут без устали боролся со снегом, воя всё громче и всё чаще, пока наконец его вой не превратился в радостный лай. Перед ним, около самого ручья, виднелась маленькая хижина. Дым поднимался из трубы. Именно запах этого дыма и долетал до него по ветру. Тяжёлый, постепенный подъём доходил до самой двери этой лачуги, и, напрягшись уже до последнего изнеможения, Казан дотащил до неё наконец свой груз. Затем он сел около Иоанны, задрал голову к тёмному небу и стал выть.
Через несколько минут дверь отворилась. Из неё вышел человек. Красные залепленные снегом глаза Казана измерили его с ног до головы, когда он подошёл к саням. Он услышал, как этот человек воскликнул от удивления, когда нагнулся над Иоанной. В последовавшее затем затишье ветра из массы шкур на санях послышался жалобный, полусдавленный плач маленькой Иоанны.
Казан вздохнул глубоко, с облегчением. Он дошёл уже до изнеможения. Силы отказались ему служить. Все ноги его были исцарапаны, и из них шла кровь. Но голос ребёнка наполнил его какой-то странной радостью, и он улёгся прямо в постромках на снег, в то время как человек занялся переноской Иоанны и её ребёнка в свою тёплую и гостеприимную избушку.
Через несколько времени человек снова вышел. Он не был так стар, как Пьер Радисон. Он близко подошёл к Казану и посмотрел на него.
– Вот так штука! – воскликнул он. – И он дотянул всё это один!
Он безбоязненно нагнулся над ним, отвязал его от упряжи и повёл его к избушке. В нерешительности Казан остановился на пороге и быстро и подозрительно посмотрел назад. Ему показалось, что вместе с рёвом и плачем непогоды до него вдруг донёсся голос Серой волчицы.
Затем дверь избушки затворилась за ним. Он улёгся в тёмном, заднем её углу, а человек что-то стал готовить на горячей печке для Иоанны. Прошло порядочно времени, прежде чем Иоанна смогла встать с постели, на которую её уложил человек. Потом Казан услышал, как она плакала; затем человек заставил её поесть, и они разговорились. После этого неизвестный разостлал на скамье одеяло, а сам сел поближе к печи. Казан тихонько пробрался вдоль самой стены и заполз под скамью. Долгое время он мог слышать, как стонала во сне молодая женщина. Затем всё стихло.
На следующее утро, как только человек отворил дверь, он прошмыгнул в неё и со всех ног бросился в лес. В полумиле расстояния он нашёл след Серой волчицы и стал её звать. Со стороны замёрзшей реки послышался ответ, и он побежал к ней.
Напрасно Серая волчица старалась увести его обратно, в свои прежние места, подальше от этой избушки и от запаха людей. А когда утро уже прошло, то человек запряг своих собак, и с опушки леса Казан увидел, что он устраивал на санях Иоанну и её ребёнка и укрывал их мехами, как это делал и старый Пьер. Весь этот день он бежал вдалеке за санями, и Серая волчица сопровождала его. Путешествие продолжалось до самого вечера, а затем, когда после непогоды опять засияли звёзды и луна, человек снова отправился в путь. Была уже глубокая ночь, когда они наконец добрались до какой-то другой избушки и человек стал стучаться в её дверь. С того места, где в это время притаился Казан, он увидел свет, отворившуюся дверь и услышал радостное восклицание вышедшего навстречу мужчины и рыдания Иоанны. Затем Казан возвратился к Серой волчице.
Целые дни и недели с тех пор, как Иоанна возвратилась к себе домой, этот свет от избушки и рука женщины не выходили из головы у Казана. Как он терпел Пьера, так теперь терпел этого молодого человека, который жил в одной избушке с Иоанной и её младенцем. Он знал, что этот человек был дорог для Иоанны и что ребёнок тоже был для него так же дорог, как и для неё. Только на третий день Иоанне удалось заманить Казана обратно в избушку, и это было в то самое время, как молодой человек возвратился домой с замёрзшим трупом Пьера. Это он, муж Иоанны, первый увидал на его ошейнике надпись, что его имя Казан, и с этих пор они стали звать его Казаном.