Жители Чиппели и полукровные индейцы стали прибывать первыми на своих дворняжках, подобранных ими в пограничных с цивилизацией местах. Вслед за ними явились охотники с голых западных пустынь, привезя с собой массы лисьих и оленьих шкур на целой армии длинноногих, с широкими ступнями собак мекензиевой породы, которые тянули, как лошади, и визжали, как щенята, когда на них нападали простые эскимосские собаки. С Гудзонова залива прибыли стаи сильных лабрадорских собак, которых могла сломить одна только смерть. Запряжка за запряжкой подъезжали маленькие жёлтые и серые эскимосские собаки. Со всех сторон стягивались сюда эти жестокие враги, которые между собою дрались, кусались и рычали друг на друга и сгорали от страсти убить один другого, унаследованной ими от их волчьих прародителей.
Драки не прекращались ни на одну минуту. Они начались с первым же прибытием собак. Они продолжались с самого рассвета, весь день и всю ночь вокруг разложенных костров. Казалось, не будет конца этим собачьим дракам и ссорам между людьми и собаками. Весь снег был утоптан и залит кровью, и её запах ещё больше подбавлял задора собакам, происходившим от волков.
Каждый день и ночь с дюжину драк всегда кончались смертью. Погибали всегда южные переродки – смесь мастифов с крупной датской породой и овчарками – и неповоротливые собаки мекензиевой породы. Вокруг поста поднимался дым от сотен костров, и вокруг этих костров собирались жёны и дети звероловов. А когда прекращался наконец санный путь, то фактор Вильямс отмечал тех, кто не явился, и позднее вычёркивал их из своей главной книги, что означало, что они умерли от заразы.
Затем наступала ночь карнавала. Целые недели и месяцы жёны, дети и мужья готовились к этому празднику. В лесных хижинах, в закоптелых шалашах и даже в ледяных жилищах низкорослых эскимосов предвкушение удовольствий от этой дикой ночи придавало более смысла их жизни. Это был своего рода цирк, представление, которое два раза в год давала Компания своим служащим.
В этом году, чтобы сгладить неприятное впечатление, оставленное заразой и массою смертей, фактор особенно постарался. Его охотники убили четырёх жирных оленей. На расчищенном месте были навалены громадные кучи сухих дров, а в самом центре поставлены были восемь групп жердей, связанных вместе вершинами, и от одной вершины к другой тянулись сосновые брусья, привязанные к ним лыком; к каждому брусу было привязано по оленю целиком, так, чтобы они жарились в натуральном виде на огне костров, разложенных на земле. Костры были зажжены ещё в сумерки, и сам Вильямс первый выступил вперёд и затянул одну из диких песен Севера, а именно «Песню об олене», как только они разгорелись и осветили мрак ночи:
О олень, олень,
Ты прыгаешь высоко,
Ты бегаешь далеко,
Когда тебе не лень.
– А теперь, – воскликнул он, – подхватывайте все разом!
И, заражённые его энтузиазмом, лесные жители, долго молчавшие в течение целых месяцев, вдруг с диким рёвом подхватили эту песню и ревели так, что их слышали даже на небе.
За две мили на юго-запад этот первый гром человеческих голосов долетел до слуха Казана, Серой волчицы и бесхозных ездовых собак. Вслед за взрывом этих голосов до них донёсся возбуждающий вой собак. Ездовые собаки стали глядеть по направлению к этим звукам, засуетились, стали скулить. Несколько секунд Казан простоял неподвижно, точно высеченный из камня. Затем он повернул голову и в первый раз поглядел на Серую волчицу. Она держалась всё время в стороне, футах в двенадцати от него, и теперь лежала под ветвями можжевельника, вытянув по снегу ноги, шею и всё тело. Она не подавала ни малейшего звука, но губы у неё были оттянуты кверху и белые зубы были оскалены.
Казан подбежал к ней, обнюхал её слепую морду и заскулил. Серая волчица не двинулась. Он вернулся к собакам и стал раскрывать и сжимать челюсти, точно для того, чтобы схватить. В это время ещё слышнее долетели до них голоса с карнавала, и четыре ездовые собаки, не будучи больше в силах выносить свою зависимость от Казана, подняли головы и, точно тени, со всех ног пустились к людям. Казан всё ещё не решался и то и дело звал с собою и Серую волчицу. Но ни один мускул не шевельнулся в её теле. Она последовала бы за ним даже и в огонь, но к людям – ни за что. Ни один звук не ускользнул от её слуха. Она услышала быстрые прыжки Казана, когда он наконец оставил её одну. В следующий же момент она поняла, что он от неё убежал. А затем – и только теперь, а не раньше, – она подняла голову и жалобно завыла.
Это был её последний зов к Казану. Но зов людей и собак оказался для него сильнее, так как пронизывал всё его существо. Ездовые собаки были уже далеко впереди него, и он напряг все свои силы, чтобы обогнать их. Затем он ослабил бег и, опередив их на сто ярдов, остановился. За целую милю расстояния от себя он мог уже видеть огненные языки от громадных костров, окрашивавших небо в красный цвет. Он оглянулся, не бежит ли за ним и Серая волчица, и побежал далее, пока наконец не выбрался на широкий, хорошо утоптанный след. На нём оттиснулись следы людей и собак и стоял ещё запах от двух оленей, которых провезли здесь за день или за два перед этим.
Наконец он добрался до редкой опушки леса, окружавшего расчистку, и пламя от костров блеснуло ему прямо в глаза. Хаос из звуков завертелся у него в мозгу, как огонь. Он услышал песни и смех мужчин, звонкие крики женщин и детей, лай, вой и драки сотен собак. Ему хотелось выскочить и побежать к ним и опять сделаться частью того, к чему он принадлежал раньше. Шаг за шагом он проползал сквозь редкий лесок и наконец дополз до края расчистки. Здесь он остановился в тени молодого сосняка и посмотрел на жизнь, которой однажды уже жил, и задрожал, сгорая от нетерпения и в то же время всё ещё никак не решаясь войти.
Дикая смесь из людей, собак и огня находилась от него всего только в ста ярдах. Его ноздри были полны роскошного аромата жареных оленей, и когда он высунулся вперёд всё ещё с той волчьей осторожностью, которой научила его Серая волчица, то люди на длинных жердях пронесли мимо него громадного оленя и бросили на оттаявший вокруг огней снег. В одном порыве вся дикая масса праздновавших бросилась на него с обнажёнными ножами, и множество собак с ворчанием ринулось вслед за ними. В следующий за тем момент Казан забыл уже о Серой волчице, забыл обо всём, чему научили его люди и пустыня, и серым пятном прокатился через площадку.
Собаки откинулись назад, когда он добежал до них, так как человек пять из служащих фактора стали хлестать по ним длинными плетями из оленьих ремней. Конец плети больно прошёлся по плечу одной из эскимосских собак, и в намерении схватить зубами за плеть она вонзила свои клыки в зад Казану. С молниеносной быстротой он возвратил ей этот укус, и в тот же момент челюсти обеих собак сошлись. Затем они сцепились, и Казан схватил эскимосскую собаку за горло.
С криками люди бросились их разнимать. Опять и опять их плети замелькали в воздухе, как ножи. Удары пришлись как раз по Казану, так как он находился наверху, и едва только он почувствовал жгучую боль от стегавших плетей, как к нему тотчас же возвратилось воспоминание о минувших днях – днях плети и дубины. Он заворчал. Пришлось разжать челюсти и выпустить горло эскимосской собаки. А затем из толпы собак и людей вдруг выскочил человек с дубиной. Он ударил ею Казана с такой силой, что он отлетел прямо на снег. Дубина поднялась в воздухе ещё раз. За дубиной показалось лицо со зверским выражением, всё красное от огня. Это было точь-в-точь такое же лицо, благодаря которому Казан убежал в пустыню, и, как только дубина опустилась, он увернулся от её тяжёлого удара и оскалил клыки, сверкнувшие, как ножи из слоновой кости. В третий раз поднялась дубина, но теперь уже Казан был вне её удара и, схватив человека зубами за руку, разодрал её во всю её длину.
– Ой-ой-ой! – заревел человек от боли. Увидев, как сверкнуло дуло ружья, Казан со всех ног бросился к лесу. Раздался выстрел. Что-то похожее на раскалённый уголёк пролетело вдоль всего тела Казана, и уже в глубине леса он остановился, чтобы зализать сгоревшую шерсть в том месте, где пуля пролетела настолько близко, что контузила его и сорвала с него шерсть.
Серая волчица всё ещё поджидала его под можжевельником, когда он возвратился к ней обратно. Она радостно выбежала к нему навстречу. Второй раз человек возвращал ей Казана. Он стал лизать ей шею и морду и несколько времени простоял, положив ей на спину голову и прислушиваясь к долетавшим до него издали звукам.
Затем, опустив уши, он побежал на северо-запад. Теперь уже Серая волчица следовала за ним охотно, бок о бок, как и в то время, когда он вёл за собой собак; потому что та удивительная способность, которая далеко оставляла за собой разум, говорила ей, что она опять была другом и женой и что путь, который оба они держали в эту ночь, приведёт их к прежнему жилищу под валежником.
Глава XVIСын Казана
Так случилось, что Казан, эта собака-волк, из всего им пережитого особенно помнил только о трёх событиях. Он никогда не мог забыть о тех минувших днях, когда он ходил в упряжи, хотя по мере того, как проходили зимы и лета, дни эти в его памяти становились всё тусклее и неразборчивее. Только во сне представлял он себе, как он познакомился с цивилизацией. Точно во сне, проходили пред ним образы первой женщины и тех его хозяев, у которых он когда-то жил. Никогда он не мог совершенно позабыть о пожаре, и о драках с человеком и животными, и о своих долгих охотах при лунном свете. Но воспоминание о двух событиях было при нём во всякую минуту, точно они случились только вчера; они были так ярки и так незабываемы для него среди других событий, как две северные звезды, которые никогда не теряют своего блеска. Одно из них касалось женщины. Другое – посещение рысью Солнечной Скалы, когда была ослеплена его Серая волчица. Третьей незабвенной вещью было для него жилище, которое он и Серая волчица подыскали для себя на болоте под валежником и в котором они пережили вместе стужу и голод.