Казан вернулся на солнечный свет и растянулся у самого входа в пещеру. Он раскрыл рот и высунул язык, что означало в нём полное удовлетворение.
Глава XVIIВоспитание Бари
И Серая Волчица, и Казан чувствовали бы себя совершенно иначе, если бы в своё время в их жизнь не вторглась рысь, лишив их родительских радостей после происшествия на Солнечной Скале. Они вспомнили лунную ночь, когда рысь ослепила Серую волчицу и загрызла её щенят, точно это было только вчера. И теперь, чувствуя около себя своего мягкого, маленького детёныша, старавшегося подобраться к ней ещё ближе, Серая волчица сквозь слепоту видела трагическую картину той ночи ещё живее, чем когда-либо, и вздрагивала при малейшем звуке, готовая броситься на своего невидимого врага и растерзать всякого, кто был не Казаном. И Казан, с своей стороны, ни на минуту не переставал следить за каждым долетавшим до него малейшим звуком и был настороже. Он не доверял двигавшимся теням. Малейший треск ветки уже заставлял его оскаливать зубы. Чуть только лёгкий ветерок доносил до него какой-нибудь незнакомый запах, как он тотчас же угрожающе обнажал клыки. Воспоминание о Солнечной Скале, о смерти их первых щенят и о слепоте Серой волчицы родило в нём какой-то новый инстинкт. Ни на одну секунду он не покидал своего поста. С такой же уверенностью, как люди ожидают, что солнце всё-таки взойдёт, ждал и он, что рано или поздно к ним приползёт из лесу их смертельный враг. Ведь приползла же тогда рысь! Ведь принесла же она с собой слепоту! Итак, день и ночь он ожидал, что к ним пожалует снова рысь. И горе тому созданию, которое осмелилось бы подойти к валежнику в эти первые дни материнства Серой волчицы!
Но мир уже распростёр над болотом свои крылья, полные солнечной ласки и изобилия. Никто не вторгался, если не считать шумных лягушек, большеглазых соек, болтливых воробьёв и полевых мышей да горностаев, если их только можно было назвать врагами. С первых же дней Казан почасту стал входить в логовище под валежником, и хотя всякий раз тщательно обшаривал Серую волчицу носом, но никак не мог обнаружить около неё более одного щенка. Дальше на западе индейцы-собачники назвали бы этого щенка Бари по двум основаниям: потому что у него вовсе не было братьев и сестёр и потому что он был помесью собаки с волчицей. Это был гладенький, весёлый с первой минуты своего появления на свет щеночек. Он развивался с быстротой волчонка, а не так медленно, как развиваются щенки у собак. Целых три дня он не отрывался от матери, всё время сосал её, когда чувствовал голод, подолгу спал и беспрестанно охорашивался и обмывался языком преданной Серой волчицы. С четвёртого дня он стал проявлять инициативу и с каждым часом становился всё любознательнее. Он разыскал морду матери, с невероятными усилиями переползал через её лапы и однажды совсем растерялся и попросил помощи, когда ему пришлось скатиться дюймов на пятнадцать с её тела вниз. А ещё некоторое время спустя он уже стал понимать, что Казан – это часть его матери, и дней через десять уже подполз к нему, примостился у него между передними лапами и заснул. Казана это удивило. Тогда и сама Серая волчица положила свою голову ему на передние лапы, глубоко вздохнула и, коснувшись носом детёныша, тоже в безграничном довольстве задремала. Целый час Казан не пошевельнулся.
На десятый день Бари уже находил большое удовольствие в возне с кусочком шкурки от кролика. А потом для него настали целые открытия: он увидел свет, а затем и солнце. Солнце в это время находилось на такой послеполуденной высоте, что целиком могло быть видно через отверстие логова. В первую минуту Бари в удивлении уставился на его золотой круг. Затем ему захотелось поиграть с ним так, как он играл с кроличьей шкуркой. И с этой поры он с каждым днём стал всё ближе и ближе подходить к отверстию, через которое Казан перелезал изнутри в громадное светлое пространство. В конце концов настало время, когда он добрался-таки до самого отверстия и лёг около него, мигая глазами и испытывая страх перед всем, что ему пришлось увидеть. И Серая волчица теперь уже не оттаскивала его назад, но стала выползать на солнышко и сама звать к себе и его. Это было за три дня перед тем, как глаза его окончательно окрепли и он мог смело следовать за матерью. Очень скоро после этого Бари полюбил солнце, и тепло, и радость жизни и стал бояться мрака и глубины пещеры, в которой родился.
А что этот внешний мир был не так уж хорош, как показался ему с первого взгляда, он очень скоро узнал. При первых же мрачных признаках надвигавшейся бури Серая волчица однажды погнала его назад в глубину логова. Это было её первым предостережением для Бари, но он не понял его. Первый урок, который не удалось провести Серой волчице, дан был самой Природой. Бари был застигнут внезапным проливным дождём. Он поверг его в настоящий ужас и залил бы и потопил его совсем, если бы Серая волчица не схватила его в зубы и не отнесла в глубь убежища… И раз за разом после этого ему приходилось испытывать на себе странные капризы жизни, и постепенно в нём стали развиваться его инстинкты. Но самым великим из всех последовавших затем дней был для него тот, когда он впервые сунул свой любопытный нос в только что убитого и кровоточившего кролика. Это было его первое знакомство с кровью. Она показалась ему восхитительной. Она наполнила его каким-то странным возбуждением, и после этого он уже знал, что должно было означать то, что Казан приносил с собой в зубах. Затем он стал устраивать целые сражения с палками, кусая их так же, как и мягкие шкурки, и с каждым днём его зубы от этого становились такими же острыми, как иголки.
Великая Тайна открылась для него, когда однажды Казан принёс в зубах ещё живого кролика, но настолько уже потисканного, что он всё равно не мог убежать, будучи брошенным на землю. Тогда Бари понял, что кролики и куропатки содержали в себе именно то, что он уже успел полюбить больше материнского молока, а именно вкусную, тёплую кровь. Но до сих пор он видел их только мёртвыми. Он ни разу ещё не видел этих чудовищ живыми. И вот кролик, которого Казан бросил на землю с переломанными членами, стал прыгать и бороться за жизнь и в первую минуту сильно испугал этим Бари. Несколько времени он с удивлением следил за умиравшей добычей Казана. И Серая волчица, и Казан поняли, что это было для Бари первым уроком в его воспитании как хищного и плотоядного животного, и они стояли около кролика, совершенно не собираясь положить конец его мучениям. Несколько раз Серая волчица нюхала кролика и затем поворачивала слепую морду к Бари. После третьего или четвёртого раза Казан растянулся на животе в двух-трёх футах в стороне и с большим вниманием стал следить за происходившим. Каждый раз, как Серая волчица опускала голову, чтобы понюхать кролика, ушки у Бари настораживались. Когда он убеждался, что не случилось ничего и что его мать от кролика не пострадала, он придвигался к нему ближе. Скоро он мог его уже касаться, но всё ещё готовый каждую минуту бежать и осторожный, и наконец ухватил пушистое животное, которое ещё проявляло признаки жизни. В последнем судорожном движении кролик удвоил силы и сделал задними ногами прыжок, которым отбросил Бари далеко в сторону. Щенок в ужасе завизжал. Потом он вскочил на ноги и в первый раз за всю свою жизнь почувствовал вдруг гнев и желание отомстить. Этот удар, полученный им от кролика, дополнил первые его уроки. Он возвратился к кролику уже смелее, хотя и не без готовности в случае надобности удрать, и в следующий за тем момент вонзил ему свои зубёнки в шею. Он слышал, как под ним забились последние остатки жизни, как мускулы кролика вытянулись под ним в последней агонии, и вонзал в него зубы всё глубже и глубже, пока не прекратился последний жизненный трепет в жертве первого совершённого им убийства. Серая волчица была довольна. Она стала ласкать Бари языком, и даже Казан снисходительно одобрил своего сына, когда тот возвратился к кролику. И никогда ещё тёплая кровь не казалась Бари такой вкусной, как в этот день.
Быстро развился Бари из смаковавшего только кровь во вполне плотоядное животное. Одна за другой тайны жизни усваивались им – отвратительная ночная брачная игра серых сов, треск упавшего дерева, раскаты грома, рёв бегущей воды, вой водяного кота, мычанье лосихи и отдалённые зовы волков. Но самой высшей тайной из всех, которая уже сделалась в нём частью его инстинкта, была тайна обоняния. Однажды он зашёл за пятьдесят ярдов от логовища под валежником, и его маленький носик уже различил запах кролика. И вдруг, без всякого рассуждения и без малейшего дальнейшего процесса в его воспитании, он постиг, что для того, чтобы добыть мясо и кровь, которые он так полюбил, необходимо было руководствоваться именно обонянием. Он медленно заковылял вдоль следа, пока не добрался наконец до большого упавшего дерева, через которое учился перепрыгивать взад и вперёд кролик, и от этого дерева он повернул обратно. Каждый день после этого он самостоятельно стал отправляться на экскурсии. В первое время он походил на исследователя, попавшего в незнакомую и неизведанную ещё страну без компаса. Каждый день он наталкивался на что-нибудь новое, то приводившее его в удивление, то наводившее на него страх. Но его страхи становились всё меньше и меньше, а уверенность в самом себе всё росла и росла. Когда он убедился, что ни одно из тех существ, которых он боялся, не причиняло ему зла, он всё более и более наглел в своих похождениях. Изменилась в нём и его наружность соответственно с его взглядом на вещи. Его круглое, как барабан, тело выровнялось и приняло другие формы. Он стал гибким и быстрым. Желтизна его шерсти побурела, и вдоль затылка обозначилась серовато-белая полоса, как это было у Казана. Он унаследовал от матери подбородок и красивые формы головы. Во всём остальном он представлял собою точную копию Казана. Его члены давали надежду на будущую силу и массивность. Он был широкогруд. Глаза у него были широко открыты, с небольшой краснотой во внутренних углах. Лесные жители отлично знают, чего можно ожидать от маленьких щенков, которые в таком раннем возрасте уже имеют в глазах подобные красные точки. Это было доказательством того, что здесь не обошлось дело без дикого зверя и что либо мать, либо отец такого щенка обязательно должен был быть волком. А в Бари эти точки другого значения иметь не могли: ведь он был только полусобакой и дикая кровь осталась в нём навеки.