Он был тощ, с низкими плечами и бледным, измождённым лицом – небольшого роста человек, вся фигура которого и впалые щёки только говорили о том, что он долгие годы провёл почти у самого Северного полюса. Теперь уже заговорил он, в то время как сержант всё ещё стоял с поднятой рукой.
– Я предлагаю собственникам этих собак пятьсот долларов, – сказал он, – и беру их себе.
Все находившиеся в этой комнате слышали это предложение. Гаркер посмотрел на Санди. С минуту они пошептались.
– Это не боевые собаки, – продолжал маленький человек. – Это собаки исключительно ездовые. Я предлагаю за них собственникам пятьсот долларов.
Гаркер поднял руку.
– Идёт шестьсот? – спросил он. – Давайте шестьсот и берите собак себе.
Маленький человек помедлил с ответом. Затем кивнул.
– Хорошо, – согласился он. – Я даю вам за них шестьсот.
Ропот недовольства пронёсся в толпе. Гаркер выбрался на платформу.
– Мы не виноваты, – крикнул он, – если они сами не захотели драться! А если кто из вас желает получить деньги обратно, то они будут выданы вам при выходе. Собаки подвели нас – вот и всё! Мы не виноваты!
Маленький человек пробрался между стульями к собакам в сопровождении сержанта полиции. Приложив своё бледное лицо к жердям клетки, он стал осматривать Казана и громадного Дэна.
– Я думаю, что мы будем друзьями, – сказал он, и при этом так тихо, что его могли слышать одни только собаки. – Это довольно высокая цена, но мы наверстаем на покупке смитсоновских. Мне именно и нужны два таких четвероногих друга, и именно таких моральных качеств.
И никто не понял, почему Казан и Дэн подошли к самым жердям своей клетки с той стороны, около которой стоял учёный профессор, достававший в это время банковские билеты и отсчитывавший в пользу Гаркера и Санди Мак-Триггера шестьсот долларов.
Глава XXIIIОдна во мраке
Никогда ещё ужас одиночества и слепоты не дали так почувствовать себя Серой волчице, как в те дни, которые последовали за выстрелом в Казана и за пленением его Санди Мак-Триггером. Целые часы она пролежала под кустом вдали от реки, ожидая, что вот-вот он к ней придёт. Она верила, что он прибежит к ней, как прибегал уже и тысячи раз пред этим, и она лежала на животе, нюхала воздух и скулила, когда ветер не приносил ей его запаха. День и ночь прошли для неё точно в бесконечном хаосе темноты, но она знала, когда зашло солнце. Она знала, что густые вечерние тени уже потянулись по земле, и поняла, что должны были уже взойти звёзды на небе и река осветиться от сияния луны. Наступала ночь, и, значит, можно было отправиться бродить, и спустя некоторое время, полная беспокойства, она стала делать по равнине небольшие круги и в первый раз позвала к себе Казана. От реки донёсся до неё едкий запах дыма и огня. Она инстинктивно догадалась, что именно этот дым и около него человек отняли у неё Казана. Но кругов она не сокращала и не подходила ближе, чем был её первый круг. Слепота научила её ждать. С самого того дня на Солнечной Скале, когда рысь выцарапала ей глаза, Казан ни разу не обманул её ожиданий. И она три раза позвала его в самом начале ночи. Затем она устроила себе гнездо в прибрежном кустарнике и прождала до рассвета.
Как она узнала, что наступила ночь, так же точно она догадалась, что наступил уже и день. Как только она почувствовала на своей спине теплоту солнца, так тотчас же беспокойство пересилило в ней всю её осторожность. Потихоньку она отправилась к реке, нюхая воздух и скуля. В воздухе уже не пахло больше дымом, не могла она уловить в нём и запаха человека. По своему же собственному вчерашнему следу она спустилась к песчаной отмели и в чаще густого кустарника, свесившегося над береговым песком, остановилась и стала прислушиваться. Через несколько времени она спустилась ниже и дошла прямо до самого того места, где она с Казаном лакала воду, когда грянул выстрел. И здесь её нос упёрся в песок, который был ещё влажен и густо пропитан кровью Казана. Она поняла, что это была кровь именно её друга, потому что всюду здесь на песке пахло им одним да человеком, который был Санди Мак-Триггером. Она дошла и до следа, который остался после всего его тела, когда его волочил Санди по берегу до лодки. Нашла она и то бревно, к которому он был привязан. Набрела она и на палки, которыми, в помощь дубине, два или три раза колотил Санди раненого Казана. Они были в крови и в шерсти, – и Серая волчица тотчас же села на задние лапы, подняла слепую морду к небу, и вдруг из её горла вырвался крик, который понёсся на крыльях южного ветра за целые мили вперёд к Казану. Никогда ещё не кричала так раньше Серая волчица. Это не был зов, которым в лунные ночи волки сзывают волков, не был это и охотничий крик; это был вопль волчицы к своему супругу. В нём слышалось оплакивание покойника. И после одного только этого крика Серая волчица забралась обратно в береговые кустарники и там пролежала всё время мордой к реке.
Странный ужас напал на неё. Она уже давно привыкла к темноте, но ни одного ещё раза она не была во мраке одна. Всегда при ней был её вожак – Казан. До неё доносилось кудахтанье водяной курочки где-то недалеко, тут же в кустарнике, а ей казалось, что оно было где-то чуть не на том свете. Полевая мышь пробралась в траве у самой её передней лапы, и она бросилась на неё, но в слепоте вонзила зубы в камень. Плечи у неё дрожали, и вся она трепетала, точно от невыносимого холода. Она пугалась теперь темноты, которая скрывала от неё внешний мир, и она тёрла себе лапами глаза, точно могла этим открыть их для света. Перед вечером она опять отправилась на равнину. Она вдруг как-то вся для неё переменилась. Она испугала её, и Серая волчица тотчас опять побежала к реке и там прикорнула под бревном в том самом месте, где лежал Казан. Здесь ей было не так страшно. Запах от Казана всё ещё здесь держался, и она чуяла его. Целый час она пролежала неподвижно, держа голову на палке, покрытой его кровью и его шерстью. Ночь застала её всё ещё здесь. А когда взошла луна и зажглись на небе звёзды, то она свернулась калачиком в той самой ямке на песке, которую вырыл для себя Казан.
На рассвете она спустилась к реке, чтобы попить. Она не могла видеть, что день потемнел, как ночь, и что на небе был целый хаос из мрачных туч, предвещавших бурю. Но она чуяла её наступление по отяжелевшему воздуху и даже могла чувствовать острые вспышки молний, надвигавшихся вместе с густыми тучами с северо-запада. Отдалённые раскаты грома становились всё громче, и она заторопилась обратно под бревно. Целые часы буря ревела над ней и дождь лил как из ведра. А когда всё это прекратилось, то она вылезла из своего убежища с таким видом, точно её избили. Напрасно она искала теперь хоть малейшего запаха после Казана. Даже палка омылась и была теперь чиста. На том месте, где оставалась кровь Казана, теперь лежал чистый песок. Даже на самом бревне не осталось никаких о нём воспоминаний.
До сих пор Серую волчицу угнетал только один страх остаться одинокой в окружавшей её непроглядной тьме. Теперь, с полудня, к ней пришёл ещё и голод. Этот самый голод заставил её расстаться с берегом и отправиться снова бродить по равнине. Несколько раз она чуяла присутствие дичи, и всякий раз дичь ускользала от неё. Даже полевая мышь, которую она загнала под выступивший из-под земли корень и прижала лапой, всё-таки убежала из-под самых её зубов.
Тридцать шесть часов тому назад Казан и Серая волчица оставили недоеденной целую половину своей последней добычи за милю или за две отсюда. И Серая волчица побежала в том направлении. Ей не требовалось зрения, чтобы найти эту добычу. В ней до высшей своей точки было развито то шестое чувство в мире животных, которое называется чувство ориентации, и подобно тому, как почтовый голубь возвращается к себе домой по прямому направлению, – и она напрямик бежала через кустарники и болота к тому самому месту, где находилась эта недоеденная добыча. Раньше её здесь побывал уже песец, и она нашла только одну шерсть да кожу. А то, что оставил песец, растаскали хищные птицы. Так голодная Серая волчица и вернулась обратно к реке ни с чем.
Эту ночь она спала опять на том же самом месте, на котором лежал Казан, и три раза звала его, но не получила ответа. Сильная роса выпала за ночь и ещё основательнее уничтожила на песке последние признаки её друга. На четвёртый день её голод достиг таких размеров, что она стала обгладывать с кустов кору. В этот же день она набрела и на находку. Она лакала воду, когда её чуткий нос коснулся в воде чего-то гладкого, имевшего отдалённый запах мяса. Это была большая северная речная устрица. Она выгребла её лапой на берег и понюхала твёрдую скорлупу. Затем раскусила её. Никогда она ещё не ела более вкусной пищи, как то, что оказалось внутри этой раковины, – и тогда она принялась за ловлю этих устриц. Ей удалось найти их много, и она ела их до тех пор, пока не насытилась. Целых три дня она прожила здесь на берегу. А затем, в одну из ночей, до неё донёсся зов. Она задрожала от странного, нового для неё возбуждения, показавшегося ей неожиданной надеждой, и нервно забегала взад и вперёд по узкой полоске берега, ярко освещённого луной, внюхиваясь то в север, то в юг, то в восток, то в запад, точно в лёгком ночном ветерке хотела по шёпоту определить знакомый голос. И то, что вдруг осенило её, пришло к ней с северо-востока. Там, далеко, по ту сторону Барренса, далеко за северной границей лесов, находился её дом. Своим диким инстинктом она чуяла, что только там она сможет найти Казана. Этот внутренний зов, который вдруг пробудил её, пришёл к ней не от логовища под валежником на болоте. Он пришёл к ней из отдалённого далёка, и, как молниеносное видение, перед её слепыми очами вдруг предстала крупная Солнечная Скала и спиральная тропинка, которая вела к её вершине. Именно там она приобрела эту слепоту. Именно там для неё кончился день и началась вечная ночь. Там же она испытала в первый раз счастье материнства. Природа так зарегистрировала все эти события в её памяти, что она никогда не могла о них позабыть, и когда она вдруг услышала внутри себя зов, то ей показалось, что он исходил от того самого залитого солнцем места, где она в последний раз видела свет и жизнь и где в ночных небесах для неё в последний раз светили звёзды и луна.