Положение страны и правительства стало весьма трудным: войны с Турцией и Польшей истощили казну и оттянули главные военные силы, и внутренние губернии остались почти без защиты. Например, из трех гарнизонных батальонов, стоявших в Казани, большая часть была откомандирована для набора рекрутов и для конвоирования арестантов, отправляемых огромными партиями в Сибирь. Оставшихся в городе солдат было так мало, что, по словам фон Брандта, «не только поиску и истребления сильной злодейской шайки, но и обороны против их воровского нападения делать некем».
Всю надежду генерал фон Брандт возлагал на поселения отставных солдат, которые, «забыв военные обряды, совсем сделались мужиками». Эти профессионально подготовленные люди могли стать защитниками Казанской губернии, и таких «солдат-земледельцев» удалось собрать 730 человек. Что касается запасов оружия, то по всей Казани нашли всего 143 исправных ружья и 100 пар пистолетов. Тогда губернатор приказал собрать все негодное оружие и отдать его в ремонт слесарям. При таком практически безвыходном положении фон Брандт просил московского главнокомандующего князя Волконского прислать ему оружие и войска, но тот нашел возможность отрядить в Казань не более 300 человек с одной-единственной пушкой.
Между тем в Санкт-Петербурге информация о происходящем дошла до императрицы Екатерины II и вызвала у нее тревогу. Наскоро были собраны несколько рот и эскадронов, и их отправили против бунтовщиков под начальством генерал-майора Василия Алексеевича Кара. Оренбургскому и казанскому губернаторам было предписано оказывать ему «всякое вспоможение». Плюс Екатерина II пообещала за поимку Пугачева награду в 10 000 рублей, и был обнародован манифест о появлении самозванца и о том, что против мятежа приняты самые решительные меры.
Между тем генерал Кар, отправившийся против мятежников, мечтал о лаврах Цезаря и боялся только того, чтобы разбойники не разбежались до его появления. Но мечты разрушились: при первой же стычке с пугачевцами он был разбит (в 100 верстах от Оренбурга).
Что же произошло? Авангард генерала Кара был атакован мятежными казаками под командованием атаманов Андрея Овчинникова и Чики Зарубина у деревни Юзеевой. В ходе боя башкирские отряды перешли на сторону восставших, которые, ко всему прочему, еще и имели преимущество в артиллерии. В.А. Кар докладывал потом в Военную коллегию: «Во время сего следования со всех сторон, а особливо из деревни Юзеевой от Оренбурга наскакало сих злодеев на меня верхами более двутысячи человек, и подвезя артиллерии 9 орудий начали стрелять ядрами и гранатами, но как по неимению при мне легких войск не можно мне было ничего с ними зделать, кроме что отстреливатца по их батареям, из имевшихся со мною одного 8-фунтового единорога, под которым напоследок подбили лафет, и четырех 3-фунтовых пушек из коих три весьма безнадежныя <…> И так я, по множеству случившихся дефилеев маршируя 17 верст, отстреливался восемь часов <…> Артиллериею своею чрезвычайно вредят; отбивать же ее атакою пехоты также трудно, да почти и нельзя; потому, что они всегда стреляют из нее, имея для отвозу готовых лошадей, и как скоро приближатца пехота станет, то они отвозя ее лошадьми далее на другую гору и опять стрелять начинают, что весьма проворно делают и стреляют не так, как от мужиков ожидать должно было».
В ходе трехдневного боя правительственные войска потерпели поражение, и 9 ноября В.А. Кар был вынужден отступить к Бугульме. Получив известия о пленении под Оренбургом еще одного крупного правительственного отряда под командованием полковника П.М. Чернышева, генерал Кар, по словам А.С. Пушкина, «совершенно упал духом и думал уже не о победе над презренным бунтовщиком, но о собственной безопасности». Сдав командование генерал-майору Федору Юрьевичу фон Фрейману, В.А. Кар под предлогом обострившейся болезни уехал в Москву. Императрица Екатерина II была страшно разгневана таким поведением генерала и повелела «исключить его из службы».
В Казани, конечно же, немедленно узнали о неудачах правительственных отрядов, и тогда толкам и всевозможным слухам не было конца. Даже гимназисты принимали участие в распространении всевозможных слухов, так что начальство сочло необходимым запретить им передавать друг другу «такие речи, которые подлый народ на площади говорил».
Николай Каразин. Бой с пугачевцами. Из альбома художника. 1891
Естественно, городские власти приняли определенные меры для укрепления города. Казань тогда состояла преимущественно из маленьких деревянных домиков. Улицы города были узкими и кривыми, за исключением Арской, выводившей на Арское поле. Эта улица была не только шире других, но еще и вымощена бревнами. На выезде к Арскому полю стояла большая караульная изба, где жили выбранные из обывателей на полугодичное время сотники и десятники, в обязанности которых входило несение караульной службы. Но что у них было за оружие? Точеные окрашенные дубины…
В ночное время Арская улица около караульной избы перекрывалась рогатиной на колесе, конец которой прикреплялся к столбу железным болтом. На всех остальных улицах стояли ворота, которые по ночам запирали на замок, так что проезд по улицам ночью прекращался.
Посчитав эти обычные меры охраны недостаточными, городские власти поспешили подремонтировать казанскую крепость, или, точнее, ее развалины. Комендант города Баннер распорядился конных служивых татар распределить по частям – для дневных и ночных разъездов. Из них же составили пикеты у рогатин в концах улиц. Отряды татар должны были передвигаться под начальством обер-офицеров и следить за тем, чтобы на улицах не было «скопищ подлых людей», ни шума, ни песен, ни других непристойностей, а ослушников было приказано приводить куда следует…
Короче говоря, Казань была поставлена на военное положение: после семи вечера позволено было ходить по улицам только по особым разрешающим документам. Предписано было также соблюдать «осторожность от огня», а больше всего «наблюдать, чтобы не последовало от каких-нибудь злодеев зажигательного пожару».
События, происходившие в Оренбургском крае, произвели на казанцев самое устрашающее впечатление. Беспокойство в городе усиливалось, и оно достигло предела после того, как из Казани выехали семейство губернатора фон Брандта и семьи некоторых других высокопоставленных чиновников. Вслед за повозками первых эмигрантов к Москве потянулись бесконечные обозы прочих казанских обывателей – тех, кто мог себе это позволить.
Губернатор 30 ноября 1773 года обратился к народу с воззванием, в котором уверял, что Казани ничего не угрожает, что нет никаких бунтовщиков и что по дорогам разъезжают лишь мелкие воровские шайки калмыков да уфимских башкирцев, которые не имеют никакой связи с объявившимся самозванцем, о котором уже шептались на всех углах.
Конечно же, народ не поверил губернатору, и бегство казанских обывателей продолжилось. «Казань погибает, – говорили все в один голос, – и нет ей никакого спасения, ибо злодеи уже в 30–40 верстах и даже ближе».
По словам очевидцев, в конце ноября в Казани происходило такое смятение, что, казалось, настало светопреставление. «Все свое имение с торопливостью забирают, укладывают в воза, без порядка мечутся во все стороны, яко бешеные, и спасаются, не зная притом, куда бегут и что делают».
А тем временем восстание развивалось с удивительной быстротой и охватило уже Поволжье до Казани. Мелкие отряды из Москвы, Твери и с западной границы стали подходить к Казани не раньше января 1774 года. Примерно в то же время прибыл и назначенный главным начальником сборных команд генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков, незадолго до этого командовавший русскими войсками в Польше.
Прибыв в конце декабря 1773 года в Казань, Бибиков нашел ее «в большем страхе, нежели Москву… великое число чиновников, дворян и знатнейших жителей с женами и детьми удалились из города». Губернатор фон Брандт счел за благо перебраться в Козмодемьянск. Бибиков оказался в затруднительном положении: опираться ему было не на кого. Между тем успехи народной армии быстро росли, и Бибиков писал графу Чернышеву 24 января 1774 года: «Зло распространяется весьма далеко… Не неприятель опасен… но народное колебание, дух бунта и смятение».
А.И. Бибиков был человеком серьезным, и его появление несколько ободрило казанцев. Опустевший город стал оживать, начали съезжаться дворяне и другие начальствующие лица. Бибиков при первом же случае «объявил свое неудовольствие» администрации за то, что дали возможность Пугачеву так усилиться. Он сказал, что «следует истреблять злодея повсюду», а не ограничиваться только защитой какой-нибудь губернии, как это предлагал фон Брандт.
Энергичные слова Бибикова подбодрили казанцев, но они не могли сразу поправить общий беспорядок в крае. Если судить по письмам Александра Ильича, администрация была настолько в плохом состоянии, что в местах, где не было еще бунта, уже господствовал полнейший развал. Яков Ларионович фон Брандт был человеком честным, но по тем временам весьма пожилым (ему было 58 лет), и он не мог уследить за всеми злоупотреблениями и удержать своих подчиненных от произвола, нарушения законов и лихоимства.
Бибикову, прежде всего, приходилось вступить в борьбу с чиновниками – борьбу, едва ли не более трудную, нежели с мятежниками. Он поручил наиболее важные должности лицам, ему хорошо известным, – с тем, чтобы они заново создали распавшийся порядок. Пока шли из Польши полки, Бибиков принужден был прибегать к полумерам; за недостатком кавалерии, он не мог воспрепятствовать развитию бунта: волнения начались уже близко от Казани. Необходимость заставила Бибикова поторопиться приглашением дворян вооружить своих поселян, но не иначе, как узнав сперва их настроение.