Я объяснил Маяковскому, как пройти в театр. Хорошо ориентируясь даже в незнакомых городах, он обычно находил дорогу без расспросов.
Пора начинать, а Маяковского нет. Странно и на него не похоже!
Наконец, догадавшись, что он не может попасть на свой собственный вечер, я взываю к милиции. Его извлекают из толпы уже изрядно помятого. Но он приятно возбужден: ему, пожалуй, нравится все это, он энергично шагает по сцене, раздвигает театральную мебель, чтоб просторнее было. Нашлись «энтузиасты», которые проникли и под сцену. Их удаляют. Маяковский уговаривает оставить их, но безрезультатно. И «зайцы», топоча и крича, взмыли из подземелья в небеса. Казалось, рушатся лестницы: втиснулись меж сидящих, заполнили все пространство, нависли с третьего яруса, того и гляди, грохнутся эти человечьи гроздья вниз, на партер.
Маяковский поднял голову, вперив взор в верхний ярус, открыл от удивления рот и застыл в такой позе на несколько секунд. Зал пуще прежнего расшумелся. <…> Маяковскому долго не давали начать: буря аплодисментов, которую не могла остановить ни его поднятая рука, ни призывы.
Фабрика Алафузова (в советское время льнокомбинат). 1910-е
21 января днем Маяковский выступал в университете, в актовом зале. Зал тоже был переполнен.
В третий раз Маяковский посетил Казань в 1928 году, и он снова выступал в здании Татарского театра и в университете.
Это нашло свое отражение в строках стихотворения 1928 года «Казань»:
Входит татарин:
«Я
на татарском
вам
прочитаю
“Левый марш”».
Из стихотворения «Казань» мы узнаем, как Маяковскому читали «Левый марш» на трех языках: на татарском, чувашском и марийском.
А начинается стихотворение такими словами:
Стара, коса стоит Казань. Шумит бурун: «Шурум… бурум…»
А вот строки из стихотворения «Три тысячи и три сестры»:
А здесь,
где афиши
щипала коза,
– «Исполнят
такие-то арии»… —
сказанием
встает Казань,
столица
Красной Татарии.
А это уже из стихотворения «По городам Союза» – про В.И. Ульянова (Ленина), учившегося в Казанском университете:
Университет —
горделивость Казани,
и стены его
и доныне
хранят
любовнейшее воспоминание
о великом своем гражданине.
В апреле 1970 года, во время празднования 100-летия со дня рождения Ленина, знаменитый советский поэт Евгений Александрович Евтушенко впервые представил свою поэму «Казанский университет». Эту поэму можно считать своеобразным учебником по истории Казани и Казанского университета.
Казань, Казань, татарская столица,
предположить ты даже не могла,
как накрепко Россия настоится
под крышкою бурлящего котла.
И в пахнущий казарменными щами,
Европою приправленный настой
войдут Державин, Лобачевский [8], Щапов [9],
войдут и Каракозов [10], и Толстой.
Шаляпина ты голосом подаришь
и пекаря чудного одного
так пончиками с сахаром придавишь,
что после Горьким сделаешь его.
Казань – пекарня душная умов.
Когда Казань взяла меня за жабры,
я, задыхаясь, дергался зажато
между томов, подшивок и домов.
Читал в спецзалах, полных картотек,
лицо усмешкой горькой исковеркав,
доносы девятнадцатого века
на идолов твоих, двадцатый век.
А это строки о молодом графе Льве Николаевиче Толстом, и мы уже прекрасно понимаем, о чем тут говорится:
Юными надменными глазами
глядя на билет, как на пустой,
держит по истории экзамен
граф Лев Николаевич Толстой.
Знаменит он – едок и задирист —
только тем, что граф и вертопрах,
тем, что у него орловский выезд,
тем, что у него шинель в бобрах.
Граф молчит, угрюмый, диковатый,
как волчонок, худ, большеголов,
ну а перед ним дундуковатый
враг его – профессор Иванов.
А это строки о казанских годах Алексея Пешкова (Максима Горького):
По Казани купецкой, кабацкой,
азиатской, такой и сякой,
конокрадской, законокрадской,
полицейской и шулерской.
По Казани крамольной, подпольной,
где гектографы и бунтари,
по рабочей и подневольной,
ну а все-таки вольной внутри —
мимо щелкания орешков,
мимо звонких пролеток господ
Алексей по фамилии Пешков
хлеб в корзине студентам несет.
Он идет по Проломной, Горшечной,
и, не зная о том ничего,
каждый встречный и поперечный
заграбастан глазами его.
Это горьковские истоки —
собирательство лиц и судеб.
Пахнут хлебом горячим листовки
и листовками свежими хлеб.
А заканчивается поэма следующими словами:
Спасибо, стены города Казани,
за то, что вы мне столько рассказали.
Мне вновь планида оказала милость,
и, вновь даря свой выстраданный свет,
как в Братской ГЭС,
Россия мне раскрылась
в тебе, Казанский университет.
Фантазия моя весьма слаба.
Я верю только фактам. Я не мистик.
История России есть борьба
свободной мысли с удушеньем мысли.
История – не в тезоименитствах,
а в скрытых соках матери-земли,
и сколько ни рождалось бы магницких [11],
в России Лобачевские росли. <…>
Люблю тебя, Отечество мое,
не только за частушки и природу —
за пушкинскую тайную свободу,
за сокровенных рыцарей ее,
за вечный пугачевский дух в народе,
за доблестный гражданский русский стих,
за твоего Ульянова Володю,
за будущих Ульяновых твоих.
Как известно, русский писатель В.П. Аксенов родился в 1932 году в Казани, и от него мы узнаем о существовании совсем другого города – не такого, как у Маяковского или Евтушенко.
Очень важно отметить, что Казань – литературный город, и я несколько раз писал об этом тысячелетнем городе в своих книгах.
Творчество писателя очень часто бывает связано с его биографией, и вот, например, слова В.П. Аксенова о своем месте рождения:
Я родился на улице тишайшей, что Комлевой звалась в честь местного большевика, застреленного бунтующим чехословаком. Окошками наш дом смотрел в народный сад, известный в городе как Сад Ляцкой, что при желании можно связать и с ляхом.
Поляк и чех присутствовали здесь, и стало быть, Центральная Европа каким-то образом тут прогулялась. Мы говорим «Центральная», поскольку Татарское Заволжье, господа, географически еще Европа.
Наш скромный дом соседствовал с шикарнейшим модерном в три этажа. Там на фронтоне зиждилась скульптура, ошеломлявшая дитя, когда бы ни взглянул. Скульптура такова: стеклянный шар земной в широтах и меридианах, а на нем верхом орел, простерший два крыла отменной бронзы. Не понимая, что к чему, ребенок застывал перед фронтоном, и всякий раз при взгляде на орла ему хотелось пить.
Дом, в котором жил В.П. Аксенов, до сих пор стоит на том же месте, на пересечении улиц Карла Маркса и Муштари (бывшая улица Комлева).
Детство и юность Аксенова прошли в центре Казани: улицы Карла Маркса, Комлева, Лядский садик… До 16 лет он жил у своей тети, восемь лет учился в школе № 19 имени В.Г. Белинского, которая располагалась на улице Горького. В этой школе одновременно с Аксеновым учились будущий литератор Р.А. Кутуй и будущий академик Р.З. Сагдеев, с которыми он был знаком.
Площадь Свободы. 1910-е
Очень своеобразная была школа, был в ней какой-то особый дух… Там много училось интеллектуальных ребят.
В 1950 году Василий Аксенов стал студентом Казанского медицинского института. По воспоминаниям писателя, ребята жили студенческой коммуной из трех человек на задворках улицы Баумана, снимали комнату. Иногда они устраивали нечто вроде социальных экспериментов, например, замирали на улице Баумана у здания Госбанка, задрав головы и тыча пальцами в небо. Когда вокруг них собиралась толпа, они внезапно убегали, оставляя людей в полном недоумении. А еще тогда, в начале 50-х годов, в Казани обосновался… джазовый оркестр.
В начале пятидесятых годов в Казани обосновался оркестр репатриантов из Шанхая, известный сейчас всем оркестр Олега Лундстрема, «короля свинга восточных стран», как его называли в шанхайском сеттльменте. Я тогда учился на первом курсе медицинского института, был прилежным студентом и на танцы не ходил, так как не мог освоить сложнейших падепатинеров, вальс-гавотов и миньонов, которые танцевала в те времена передовая молодежь. Но вот по городу пошли слухи о таинственных, сказочно-романтичных «шанхайцах». <…> Разумеется, исполнялись в основном танцевальные вещи, но по тогдашним временам и это было чудом. Приезжие москвичи хватались за головы: в Казани существовал джаз!
Аксенов с товарищами ходили слушать оркестр в Дом офицеров, в кинотеатры, рестораны. По сути, Василий был одним из первых казанских стиляг.