Разве можно было себе представить существование настоящего свингового оркестра в те годы, когда даже танго кодировалось наименованием «танец медленного темпа»! Лундстремовцы группами играли на танцах в Доме офицеров, в кинотеатрах и ресторанах, а мы ходили их слушать, потому что они иногда играли не только падепатинеры. Вся моя юность была слегка озарена этими «шанхайцами», как огнями далекого ночного мира.
Фрагменты произведений, осколочные текстовые образования позволяют говорить о художественном облике города Казани в творчестве писателей в русской и татарской литературах в целом как устойчивом идейно-художественном лейтмотиве, поднимающемся до статуса собирательного образа.
В любом литературном произведении, помимо человеческих образов, могут присутствовать образы природы или предметов, которые дополняют, а порой и заменяют образы людей. То же самое – и образ города. Вспомним в русской литературе, например, мистический образ Санкт-Петербурга в пушкинском «Медном всаднике». Совершенно другой предстает Москва в творчестве В.А. Гиляровского: «Вонь, грязь, кабаки, притоны, вонючая Неглинка, общественные бани, протухший насквозь охотный ряд и все время темно или сумеречно».
Порой для создания образа города достаточно одной фразы. И Казань тут не исключение. У кого-то это национальный образ, символ. У кого-то – миф о Казани. У кого-то – что-то вообще глубоко личное…
Татарский народный поэт Габдулла Тукай родился в 1886 году и прожил всего 26 лет. Для него Казань – это было место, объединяющее всех татар, духовный их центр. Вот, например, фрагмент его стихотворения «Пара лошадей» в переводе Анны Ахматовой:
Вдруг ушей моих коснулся голос звонкий, молодой:
«Эй, шакирд, вставай скорее! Вот Казань перед тобой!»
Вздрогнул я, услышав это, и на сердце веселей.
«Ну, айда, быстрее, кучер! Погоняй своих коней!»
Слышу я: призыв к намазу будит утреннюю рань.
О, Казань, ты грусть и бодрость! Светозарная Казань!
Здесь деянья дедов наших, здесь священные места,
Здесь счастливца ожидают милой гурии уста.
Здесь науки, здесь искусства, просвещения очаг,
Здесь живет моя подруга, райский свет в ее очах.
Габдулла Тукай. 1908
В творчестве Габдуллы Тукая Казань олицетворяет родную землю и является городом его детства. Например, в его стихотворении «Родной земле», переведенном Анной Ахматовой, это ощущение ярко проявляется:
Хоть юнцом с тобой расстался, преданный иной судьбе,
Заказанье, видишь, снова возвратился я к тебе.
Эти земли луговые, чувства издали маня,
Память мучая, вернули на родной простор меня.
Пусть несчастным сиротою в этом я возрос краю,
Пусть томили униженья юность горькую мою, —
Времена те миновали, птицей улетели прочь,
Дни былые вспоминаю, как с дурными снами ночь.
Хоть твои хлестали волны – не пошел мой челн на дно,
Хоть твое палило пламя – не сожгло меня оно,
И поэтому я понял, край мой, истину одну,
Что душа равно приемлет и огонь твой, и волну.
Я постиг, что все священно: и овин твой, и ручей,
И гумно твое, и степи, и дороги средь полей,
И весна твоя, и осень, лето знойное, зима,
Белые чулки, да лапти, да онучи, да сума.
И овчарки, и бараны – вся родная сторона.
Любо мне и то, что плохо, даже то, чем ты бедна.
Или, например, замечательное стихотворение «Казань и Заказанье» в переводе Рувима Морана:
О, Казань, ты – как светильник на горе горишь в ночи,
Словно свечи – минареты, колокольни, каланчи!
Ярко светишь ты уездам захолустным и глухим.
Возвышаясь горделиво, путь указываешь им.
В Спасск и Чар лучи доходят, озаряешь ты Малмыж,
Чистополь и Чебоксары, Тетюши и Мамадыш.
Оглянись, Казань, получше, погляди разок окрест:
Все уезды осветила, лишь забыла свой уезд!
Говорят: «Хоть светит лампа, но под ней самой темно»,
Оправдалась поговорка, черт бы взял ее давно!
Заказанье (Арская сторона) – это родные места поэта. Но безземелье там было настоящим бичом. И там никогда не было ни больших рек, ни бескрайних лугов, ни скалистых гор. Однако именно в Заказанье в маленьком Габдулле зародился великий Тукай. Именно там он «постиг, что все священно».
Улица Пушкина. 1910-е
Образ Казани занимает одно из центральных мест в творчестве татарского поэта и журналиста Мусы Джалиля. Он погиб 25 августа 1944 года, и в военный период Казань для него была домом, Родиной, местом, где остались его родные.
Муса Джалиль. 1930-е
С образом жены поэта, Амины, связано стихотворение «Прощай, моя умница»:
Я видел тебя, покидая Казань,
Кремлевские белые стены,
Казалось – с балкона ты машешь платком,
И облик твой гас постепенно…
И образ Казанского кремля здесь – это не только и не столько знаковый объект города. Как очень верно замечает литературовед Р.Х. Шаряфетдинов, «он приобретает символику исторического и культурного объекта татарского народа».
Анализ образа Казани в татарской литературе XX века и нашего времени дает основание сделать вывод о том, что Казань – основополагающий образ в литературе татарского народа, который предстает в ней как олицетворение родной земли, города детства, науки и просвещения, родной природы, как один из центров российского ислама, символ веротерпимости и толерантности. Отдельного внимания в данном контексте заслуживает и русскоязычная татарская литература, раскрывающая не только историю города и традиционную культуру татарского народа, но и являющаяся примером синтеза многовековых традиций и литературных тенденций современности.
Рустем Кутуй (Рустем Адельшович Кутуев) родился и умер в Казани, и в его творчестве Казань присутствует повсеместно. Вот лишь несколько его образов родного города:
Моя Казань! – горбатая, многоокая…
Мне Казань – бархатистые губы коня!
Глажу голову – млею…
Казань-прародительница,
и корой пожухлой не вычесть
меня из тебя.
Ой, Казань моя, знай пошумливай!
Мы играем легко, мы – не шулеры.
Хоть и старые, все твои дети.
Каждый лоб луч косящий пометил.
Поэт показывает нам многогранный облик Казани, находя каждый раз некий особый жанрово-стилистический ключ: тут и мотив воспоминаний, и торжественный гимн красоте и величию города, и исповедальность, сопряженная с глубоко личными переживаниями. И Казань у Рустема Кутуя всегда разная. Например, в стихотворении «Март» Казань выступает в образе молодой женщины-красавицы:
Шумит Казань, березовая,
бирюзовая,
не «стара», не «коса»,
от румянца розовая.
В творчестве Рустема Кутуя Казань очень часто предстает городом, имеющим тысячелетнюю историю, обладающим неповторимым обликом.
У грозы глаза раскосы.
Древняя Казань мочит косы.
Зудят осы.
Обжигаются щеки оспы.
Плач Сююмбике
повис вдалеке.
Казань – это особое ценностное пространство, в котором дорого все: и озеро Кабан, и Булак, и Суконка… Человеку, далекому от Казани, этого не понять.
Вот, например, стихотворение Рустема Кутуя «Февраль»:
Карниз навис, как полоумный,
грозится вниз – не шапкой оземь – тумбой!
У снега замер дух, таится барсом,
а день уже в саду в простынках разметался.
Спит озеро во льдах воспоминаньем.
Кружат, кружат лета восколыханьем.
Небесною полой запахнут город древний,
вокруг белым-бело, и тем напевней.
Что скажут имена: «Кабан», «Булак», «Суконка»…
По грудь заметена, а дышится как звонко!
До краешка налит сам город с чудным верхом
и слабо шевелит собольим скользким мехом.
Казань в лирике Рустема Кутуя не только объект изображения, но и субъект, причем субъект особого типа, занимающий по отношению к «я» позицию «вненаходимости» и внежизненной активности. Диалог с этим сверхсубъектом выполняет структурообразующую функцию в произведениях поэта, раскрывая самосознание и самоопределение его лирического героя.
Глава двадцать восьмая. Казань в жизни и творчестве писателя Аксакова
Сергей Тимофеевич Аксаков не был уроженцем Казани, однако провел в этом городе свои годы учебы в гимназии и университете. Он родился 1 октября 1791 года в Уфе. Зимой 1799 года его мать, Мария Николаевна Аксакова, впервые привезла восьмилетнего Сережу в Казань и записала его в одно из старейших учебных заведений города – первую Казанскую мужскую гимназию.
Сергей Аксаков. 1901
Преподаватель, принимавший вступительный экзамен у Аксакова, пришел в восхищение от столь развитого во всех отношениях мальчика, и Аксаков был принят в число казенных воспитанников гимназии.
В середине зимы 1799 года приехали мы в губернский город Казань. Мне было восемь лет. Морозы стояли трескучие, и хотя заранее были наняты для нас две комнаты в маленьком доме капитанши Аристовой, но мы не скоро отыскали свою квартиру, которая, впрочем, находилась на хорошей улице, называющейся Грузинскою.