ерых, и Казанова не может этому воспротивиться, хотя только что понял, что позволил себя провести, приняв приглашение М.М. «Следствием всего этого могло быть охлаждение с моей стороны и к той, и к другой» (I, 791), – скупо заключает он. Однако уклониться невозможно: он прослыл бы ревнивцем, а это худший упрек для распутника, достойного этого имени.
Теперь можно ускорить рассказ, поскольку дверца ловушки опускается все быстрее. На следующий день Казанова встречает посла: «Он сказал мне, что если бы знал меня в Париже, то указал бы мне дорогу, чтобы получить известность при дворе, где, по его словам, я бы сколотил состояние» (I, 792). По меньшей мере, суть сделки ясна: Берни обещает ему продвижение по социальной лестнице в Париже за снисходительность в ближайшем будущем. У него на руках все карты, это он ведет игру через посредство М.М., держащей под контролем и Казанову, и К.К. Походя маленькая запоздалая месть Казановы: «Это возможно, говорю я себе сегодня, вспоминая о былом; но к чему бы привело меня это состояние? Я стал бы одной из жертв революции, как стал бы ею и сам посол, если бы должность не привела его в Рим, где он умер в 1794 году. Умер несчастным, хоть и богатым, если только не переменил своего образа мыслей перед смертью, что, на мой взгляд, было трудновато» (II, 792). Ехидные, злопамятные замечания, доказывающие, что он тяжело переживал этот венецианский роман и что у него сохранился зуб на Берни. М.М. явилась с К.К., удивившейся при виде Казановы в обществе посла. Джакомо ободрил ее, хоть и скрепя сердце, ведь он смотрел на К.К. как на создание, которое должно было принадлежать лично ему. Хотя он вовсе не горел желанием, чтобы Берни в нее влюбился, он все же предпочел распушить хвост и блеснуть, проявить элегантную беспечность, нежели выказать себя ревнивым. Он действовал против самого себя, расхваливая послу К.К., бывшую в восторге от такой чести: она, возможно, также надеялась на кое-какое продвижение в обществе. Под конец ужина все расстались. Казанова прекрасно сознавал, что в конце концов останется в дураках, хотя и не был расположен заходить в своем попустительстве слишком далеко. Однако удивительное на этом не закончилось: на следующий ужин посол не явился. Обе молодые женщины начинают ласкать друг друга, сравнивают свои груди. В яростной вспышке чувственности Казанова не пощадил ни той, ни другой, которые не противились, рискуя забеременеть.
«Опьяненные все трое сладострастием и самозабвением, отдавшись во власть нашему жару, мы не пощадили ничего, что природа дала нам видимого и ощутимого, вдоволь упиваясь всем, что видели, став все трое одного пола в тех трио, которые мы исполняли. За полчаса до рассвета мы расстались с истощенными силами, усталые, насытившиеся и униженные тем, что должны были это признать, хоть и без отвращения» (I, 796). Хотя Казанова получил удовольствие, высшее наслаждение, в глубине души он не одобрял эти буйства, запланированные М.М., сплошь обман и ловушки. Он был уверен, что отсутствие посла было предусмотрено. Теперь, когда ему предоставили столь чудесную ночь, как мог бы он противиться подобной ночи, какой, должно быть, страстно желает Берни? В общем-то, Казанова его должник. Его дорогой К.К. вдоволь насытятся, а она сможет только подражать М.М., чтобы не опозорить ее своим сопротивлением и стыдливостью. Ее развратят. Если он воспротивится, то будет действовать подло, утратит свою честь распутника. С К.К. все кончено. «Я чувствовал, – признает Казанова, – что больше не смогу ее любить и что уж наверняка не вернусь к мысли о женитьбе на ней» (I, 797). Он нашел предлог, чтобы больше не возвращаться в домик на Мурано. На следующий же день он получил двойное письмо от обеих женщин. Все произошло, как и предполагал Казанова: ужин закончился развеселым эротическим трио: М.М. – К.К. – Берни. Можно понять горечь Казановы, которому М.М. к тому же во всех подробностях рассказала о прошедшей ночи, считая его более вольнодумным и распущенным, чем он был.
Все завершилось в последний день карнавала ужином вчетвером, – последним, который Казанова разделил с К.К… Уже приближалась развязка. Сердце молчало. Раздел произведен раз и навсегда. Берни забрал К.К., Казанова сохранил себе М.М… Но К.К казалась запертой в монастыре, и Берни ее потерял. Продолжение любви М.М. и Казановы. Берни должен уехать в Вену с дипломатической миссией; он предоставляет им свободно распоряжаться своей холостяцкой квартиркой на Мурано. Только осторожно, – советует он Казанове. Их делишки известны государственным инквизиторам, которые из политических соображений закрывают на них глаза. Лучше не видаться с М.М. в домике, пока его нет.
В целом весь этот лихой эротический роман, который на первый взгляд может показаться легким и радостным в духе лучших вольных писателей XVIII века, отнюдь не весел. На самом деле, он полон горечи и разочарования для его обманутого героя. Нечего скрывать: Казанову обвели вокруг пальца. Я здесь столь подробно следовал линии различных эпизодов этой истории лишь потому, что она не сводится к простой любовной интрижке; она представляет собой суровый и жестокий урок нашему распутнику. Сильные мира сего всегда обладают властью, актерский сын никогда не станет французским послом, происходящим из древнего аристократического рода. Социальные страты проходят и через распутство. Даже секс связан с властью. Я уверен, что Казанова был гораздо более потрясен, чем можно предполагать по шутливому тону его повествования. Несомненно, этот честолюбец в будущем еще не раз вспомнит о полученном уроке, когда, без тени угрызений совести, станет водить за нос некоторых могущественных особ из высшего общества.
Несмотря на настойчивые советы Берни, Джакомо и М.М. продолжали встречаться раз в неделю, хотя понемногу их любовь утихла и ослабла. Какая неосторожность! Однако складывается впечатление, что Казанова в то время всеми силами стремился в тюрьму. Некоторые его поступки самоубийственны, вероятно, это явилось следствием пережитого. Девять месяцев спустя Берни сообщает им из Вены, что больше не вернется в Венецию. Он велит продать все, что находится в его домике, который ему больше не пригодится. Прибыль от распродажи поступает к М.М., отнюдь не утешенной финансовой компенсацией. Наверное, этим был поставлен крест на ее мечтах о великолепной карьере в Венеции, а может быть, и в Париже, пробужденных связью с могущественным Берни. Они с Казановой поделили наличность и разошлись. Дело близится к концу: «мы теперь видались только у решетки; но она заболела, жизнь ее была в опасности. Я видел ее сквозь решетку 2 февраля, на челе ее была печать близкой смерти» (I, 815). Он снял скромную квартирку на Мурано – две комнаты с кухней. Письма к К.К. и к М.М., которая хворает все сильнее, слабеет, бредит, умирает: ее можно понять. Упустить такой случай, как Берни! В отчаянии Казанова обещает похитить ее и жить с ней, если она решится выздороветь. Это обещание вернуло ей здоровье, хотя, по правде говоря, оказалось пустым: Казанова тем временем влюбился в Тонину, хорошенькую пятнадцатилетнюю девушку – дочь той самой Лауры, которая раньше передавала ему письма от К.К.! Однажды вечером, очень поздно вернувшись от Брагадина, он попал в объятия едва прикрытой Тонины и немедленно излечился от своей печали. Краткая и жаркая связь, длившаяся двадцать два дня, возымела превосходное целебное действие: после извращенных и сложных махинаций М.М. – лечение простотой: девушка, не умеющая ни читать, ни писать. Хорошее настроение вернулось к нему в тот момент, когда переписка с К.К. и М.М. уже наскучила.
История М.М. завершается любопытным эпизодом. Джон Мюррей, британский посол в Светлейшей республике, заявил Казанове, что уже переспал с М.М. за пятьсот цехинов. Задетый за живое, Казанова ответил ему, что это невозможно. Тот стоял на своем. Они даже заключили пари и замыслили целую махинацию, чтобы проверить, действительно ли с М.М. занимался любовью английский посол. На поверку оказалось, что это была не прекрасная монахиня с Мурано, а шлюха, поставленная гнусным сутенером по имени Капсучефало. Ф. Марсо, всегда готовый сделать своего героя лучше, чем он был, восхищается тем, «в какие хлопоты вошел Казанова, чтобы спасти М.М. В этом человеке был рыцарь»[61]. На самом деле Казанова так долго и любовно пересказывает этот малоприглядный эпизод, что поневоле задаешься вопросом, не доставляет ли ему это удовольствие. Да, он упорно защищает М.М., но, на мой взгляд, более из неприятия, нежели из рыцарских побуждений. Может быть, ему просто хотелось убедиться, что она в конечном счете обычная потаскуха, которой каждый может распорядиться за деньги? В нем жило темное желание мести…
25 июля, вернувшись в свой новый дом на восходе солнца, Джакомо увидел, что дверь открыта, замок взломан, а все семейство уже на ногах в тот час, когда обычно еще спят. Под невнятным предлогом поиска контрабандной соли, спрятанной в дорожном сундуке, ищейки под руководством Великого Мессира Маттио Варутти провели обыск в его квартире, перевернув все вверх дном. Уверенный в своих правах, поскольку в сундуке находилась только одежда, принадлежащая графу Секуро, Казанова ничтоже сумняшеся решил отправиться к г-ну Брагадину, чтобы выразить протест против такого обращения и добиться возмещения ущерба. Он собирался подать жалобу, даже не подумав, что он и есть главный обвиняемый. Более прозорливый г-н Брагадин сразу же увидел в этом обыске почерк государственных инквизиторов, каким и сам был целых восемь месяцев, и посоветовал ему как можно скорее отправляться сначала в Фузину, а потом во Флоренцию. Не чувствуя за собой никакой вины, Казанова отказался. И зря, потому что на следующий же день, 26 июля, на рассвете его разбудил Великий Мессир в сопровождении тридцати – сорока полицейских и приказал передать ему все находящиеся у Джакомо личные бумаги и письма, принадлежащие другим лицам, одеваться и следовать за ним. Как всегда, Казанова не отказался от показухи, несмотря на серьезные обстоятельства. Возможно, именно в тот день показное было необходимо как никогда, если он не хотел упасть в собственных глазах. Он побрился, причесался, надел сорочку с кружевами и красивый камзол, накинул плащ, подбитый шелком, надел шляпу с белым плюмажем, словно отправлялся на праздник или на свадьбу. Его посадили в гондолу, отвезли в дом Великого Мессира и четыре часа продержали в комнате одного. Там было так жарко, что он наполнил мочой два больших ночных горшка. «Какое свинство!» – будут впоследствии восклицать прекрасные дамы, когда он станет приводить эту тривиальную физиологическую деталь, рассказывая в обществе о своем заключении и побеге. «Общество – не дама», – возражает он в своих «Мемуарах». Шутка неплоха, но не в этом главное. Надо подчеркнуть, что, по своему обыкновению, Казанова внимательно и объективно следит за реакцией своего тела. Удивление, вызванное угнетением, повергало его в сон, однако, доведенное до высшей степени, подействовало как мочегонное.