Около 20 января 1761 года Казанова уезжает в Неаполь, где его принял герцог де Маталоне и отвел к своей любовнице Леонильде; любовница чисто формальная, чтобы пускать пыль в глаза, поскольку герцог уже не способен заниматься любовью с никакой иной женщиной, кроме своей законной супруги, да и там не на высоте! Эта неаполитанка, семнадцатилетняя красавица со светло-русыми волосами и черными глазами, настолько мила, что Казанова немедленно в нее влюбился, причем так, что решил на ней жениться. Нет проблем. Герцог согласен. Составили брачный договор. Получили избавление от публикации извещений о свадьбе, чтобы не тянуть с самим торжеством. Все готово. Леонильда извещает свою мать, та тотчас приезжает. Двойной сюрприз! Она не кто иная, как та самая донья Лукреция, то есть Анна Мария Валатти, которая в 1744 году была любовницей Казановы в Риме. А Леонильда, выходит, – дочь Джакомо. «О небо! Мой муж!» на сей раз заменено на «О небо! Твоя дочь!» Леонильде остается лишь почтительно поцеловать в лоб отца, за которого она собиралась выйти замуж. Вместо брачной ночи – семейная встреча, и Казанова отнюдь не обрадован резкому переходу от вожделенной плотской любви к любви отцовской. Могу себе представить физиономию несчастного Джакомо, когда на следующий день Леонильда бросилась ему на шею, назвав дорогим папочкой. Просто кошмар!
Едва разминулись с инцестом, который, возможно, и был его единственным желанием. Ибо рассуждения об этом предрассудке, которые Казанова приписывает герцогу, – наверняка его собственные, и притом довольно двусмысленные: «Если отец овладевает своей дочерью силой отцовской власти, он осуществляет тиранию, противную природе. Естественная любовь к порядку также побуждает разум находить такой союз чудовищным. В потомстве будет лишь смешение и неподчинение; наконец, такой союз отвратителен во всех отношениях; однако он таковым не является, когда оба любят друг друга и совсем не знают, что причины, чуждые их взаимной склонности, должны помешать их любви. Кровосмешение, вечный сюжет греческих трагедий, вместо того чтобы вызвать у меня слезу, вызывает у меня смех, и если я плачу над “Федрой”, то тому виной лишь искусство Расина» (II, 636). Рассуждение смутное на первый взгляд, однако столь же неясное в последствиях. Запрет на кровосмешение не установлен ни законом природы, ни нравственным принципом, ни каким-либо религиозным каноном. Это общественный договор, правило игры, чисто формальный кодекс, который, тем не менее, принято соблюдать.
Странным образом Казанова, хоть и обжегшись, не отказывается от мысли о браке. Раз он не может жениться на дочери – своей собственной дочери, то предлагает матери, донье Лукреции, связать с ним свою судьбу. Такое чувство, что к тому времени Джакомо, несколько пресыщенный и уставший, хочет упорядочить свою жизнь. Но по всей очевидности, красотка остерегается хронического непостоянства Джакомо: она согласится, только если он решит поселиться с нею в Неаполе. Казанова, наверняка мечтавший о более спокойной и стабильной жизни, приходит в ужас, как только ему предоставляется возможность вести оседлое существование. Он тотчас отказывается от брака. Нужно сказать, что к отказу его побудил и другой фактор, который Казанова предпочитает не указывать в своих мемуарах. В отличие от того, что он пишет, Анна Мария Валатти была на десять лет его старше. Все закончится удивительной семейной сценой, трио в постели. Отец, мать и дочь раздеваются. Джакомо станет заниматься только Лукрецией, но Леонильда – и той, и другим. Пара занимается любовью под строгим присмотром дочери: «Трахай маму», подбадривает девочка, обожающая родителей. Кровосмешения удалось избежать. Нравственность (почти) не пострадала, правда, чудом. Казанова наверняка не совершил инцеста лишь благодаря другим, а не по собственной инициативе. Вечно этот нравственный вакуум Джакомо, хотя он и не стремится к никаким нарушениям. Просто никакое чувство запретного не может устоять перед велениями его собственной свободы.
С Неаполем все кончено, в конце января 1761 года Казанова оттуда уезжает. Всего несколько дней в Риме. Presto! В путь! Болонья в начале февраля, Модена, Парма, Турин в марте – апреле. Череда городов. Остановки, зачастую чересчур короткие из-за все более частых выдворений. Хотя Казанова выгораживает себя, ссылаясь на несчастные недоразумения, невероятное невезение или подлую несправедливость к нему, правда в том, что он, как всегда, вращается по меньшей мере в сомнительных кругах, вступает в подозрительные сделки и участвует в карточной игре «на интерес». В мае – июле – Шамбери, где он во второй раз встречает М.М.-бис, Лион, наконец, Париж, куда он приезжает в июле в третий раз в жизни. На сей раз – и в кои-то веки – Казанова, испытывающий срочную необходимость поправить свои финансовые дела, составил четкий план, обусловивший его возвращение во французскую столицу: как можно скорее вытянуть максимум денег из госпожи д’Юрфе. Он в самом деле решился осуществить мужскую регенерацию, столь желаемую маркизой. Но прежде чем полностью посвятить себя величайшему и великолепнейшему мошенничеству всей своей жизни, он должен выполнить более официальное поручение. Став на сей раз участником переговоров, он должен отправиться на конгресс в Аугсбург. Поездка не удалась, и это еще мягко сказано. Вернее было бы сказать – стала полным провалом. В самом деле, перед отъездом Казанова сумел вытянуть у герцогини д’Юрфе кругленькое пособие, еще увеличенное целым ворохом часов и табакерок якобы для презентов в случае надобности. Чтобы она расщедрилась, он пояснил, что «операция, через которую она должна возродиться в облике мужчины, будет произведена тотчас же, как Кверилинт, один из трех руководителей ордена розенкрейцеров, будет исторгнут из узилища лиссабонской инквизиции» (II, 695), и именно для этой цели он должен отправиться в Аугсбург, где проведет совещание с графом Стормонтом, чтобы освободить адепта. Разумеется, ее желание возродиться было таковым, что она клюнула и на все согласилась. Джакомо уехал в Страсбург. Его слуга и секретарь Коста, нанятый в Авиньоне в прошлом году, должен был присоединиться к нему с подарками, которые накупила госпожа д’Юрфе. Какая ошибка со стороны такого прохвоста, как Казанова! Едва завладев добычей, Коста, разумеется, поспешил сбежать. По счастью, денег у него не было, поскольку г-жа д’Юрфе решила послать вексель на пятьдесят тысяч франков непосредственно Казанове. Переезд в Мюнхен стал настоящим проклятием. Четыре скорбные недели обернулись кошмаром. В игре его обобрали шулера. В любви он подцепил мерзкую болезнь, «подарок» некой девки по имени Рено. В беседе был унижен вдовой курфюрста Саксонского.
Осенью 1761 года Казанова был в Аугсбурге. До сих пор не удалось определить, каково же именно было его поручение, поскольку на этот счет не обнаружено ни одного официального документа. Тем не менее среди знакомых Казановы был некий аббат Гама, секретарь Франсиско де Алмада, португальского посла в Ватикане с 1759 по 1760 год. В 1760 году отношения между Святым престолом и португальской дипмиссией испортились после оскорбления, нанесенного представителю Папы в Лиссабоне первым министром маркизом де Помбалем, который начал борьбу с иезуитами. Гама пришлось быстро укрыться в Турине, где Казанова проживал с марта по май 1761 года. В этом городе секретарь посла и пообещал, что Джакомо получит в мае верительные грамоты, а также четкие и полные инструкции относительно своей миссии на Аугсбургском конгрессе. Перед тем как Казанова уехал из Турина, аббат Гама передал ему письмо к лорду Стормонту, британскому посланнику на конгрессе, аккредитованному в этом качестве 26 апреля 1761 года. Согласно Дж. Ривз Чайльдсу, «вероятно, что португальский посол Франсиско де Алмада был уполномочен делегировать представителя и остановил свой выбор на своем секретаре Гама, который увидел в Казанове способного переговорщика». Джакомо Казанова дипломат! Просто не верится! Априори слишком трудно представить себе этого закоренелого обманщика, знакомца сомнительных личностей, мошенника за столом переговоров. И все же… Надо полагать, он был бешено талантлив и невозмутимо нагл, благодаря чему мог убеждать своих собеседников. Кстати, в то время он часто вращался в дипломатических кругах, общаясь, в частности, с г-ном де Фоларом, французским посланником, что доказывают архивы французского МИД. Целью Аугсбургской конференции было достигнуть мира в Европе, но с 20 сентября 1761 года переговоры между Фридрихом Прусским и Англией застопорились. Конференция и сам мир в Европе оказались под угрозой. Все маневры Казановы с целью выйти на первый план и получить почетный и почтенный статус дипломата окажутся бесполезны. Столько сил потрачено впустую! Поскольку от политики решительно нет никакой финансовой отдачи, лучше воспользоваться чужой наивностью, которой нет предела.
31 декабря 1761 года Казанова возвращается в Париж и поселяется на улице Бак. Тогда-то и начинается самое яркое и грандиозное шарлатанство Джакомо, решившегося использовать до конца доверчивость г-жи д’Юрфе. Для необходимых приготовлений к божественной операции ему нужно три недели.
«Приготовления состояли в том, чтобы совершить обряды почитания каждого из духов семи планет, в дни, им посвященные. После этих приготовлений я должен был отправиться в место, указанное мне духами, чтобы овладеть там девственницей, дочерью адепта, которую я должен был оплодотворить мальчиком способом, известным лишь братьям по ордену розенкрейцеров. Мальчик должен был родиться живым, но только с чувственной душой. Госпожа д’Юрфе должна была принять его на руки в тот миг, когда он явится на свет, и держать его семь дней при себе в своей собственной постели. По истечении сих семи дней она должна была умереть, прильнув своими устами к устам ребенка, который таким образом получил бы ее разумную душу. После свершения этого обмена я должен был ухаживать за ребенком, питая его известным мне эликсиром; по достижении трехлетнего возраста госпожа д’Юрфе должна была узнать себя, и тогда я должен был начать ее посвящение в совершенное знание великой науки» (II, 731).