Здесь ясно видно, что Казанова пишет для будущего читателя, свободного от предрассудков. Найдется ли такой сегодня? Вряд ли. Появится ли завтра? Еще менее вероятно. Для этого нужно, чтобы наступил конец всякой религиозной ограниченности, а пока нет никаких признаков ее исчезновения (даже в умах ученых и убежденных рационалистов). Пруст находит снобизм и садизм как в верхах, так и в низах общества своего времени, Каза, подобно ему, показывает, до чего прочно укоренилась во всех социальных слоях вера в небывальщину. Одни верят в дьявола, другие ищут философский камень. А вся разница сводится к большей или меньшей примеси сексуальности. Но — любопытно! — сексуальности, которая сама себя не признает.
На Корфу Казанова знакомится с мудрейшим турком Юсуфом. Этот мудрец, однако, полагает, что лучшая религия — ислам. Католицизм венецианцев, с его хлебом и вином, — причуда, которая не может прижиться повсеместно. Коран же, вне всякого сомнения, универсален, и, дабы обратить заблудшего чужеземца в истинную веру, Юсуф предлагает ему свое состояние и свою дочь, при условии, конечно, что он выучит арабский и станет мусульманином. Наш искатель приключений не прочь разбогатеть, но женитьба и перемена религии не входят в его планы.
Покрывало, чадра не в его вкусе. Единственная эротическая нотка во всей этой части записок — сцена, когда Каза и его спутник, глядя из потаенного места, как купаются при луне обнаженные девицы, предаются мастурбации.
Но бывает чадра внутренняя. Взять, например, госпожу Ф. — она упорно отвергает домогательства Джакомо. И этого достаточно, чтобы он превратился в изнывающего от любви трубадура, неловкого Керубино:
«Коли влюбленный не сумел ухватить Фортуну за волосы, дела его плохи».
Чем сильнее разгорается его страсть, тем меньше шансов на успех — классический случай. Чтобы добиться внимания г-жи Ф., он притворяется хворым. Хитрость удается — женщины любят ухаживать за больными, таково их общее свойство. Г-жа Ф. позволяет ему поцеловать себя (поток избитых слов: «нектар», «блаженство» и т. д.). Осторожный Каза становится чуть ли не скучным. Дело доходит до мимолетных ласк, вот уже дерзкие пальцы забывают о скромности… Но тут — стоп! «Любезный друг, еще миг — и мы погубим себя». Предполагается, что читателю знакомы все эти жеманные выкрутасы.
Обычно Каза лечится от любовных ран в нечистых объятиях куртизанок. Вот и на этот раз он подхватил дурную болезнь от некой Мелуллы. Можно подумать, чтобы прийти в себя, ему требовалась зараза. На том дело и кончилось. Отказывается он и от военной карьеры. Снова Венеция, теперь Каза является в родной город скрипачом.
И вот важный поворот жизни.
После всяческих бесчинств в компании друзей, таких же распутников, как он сам (по ночам они терроризируют почтенных обывателей Венеции), удача делает Казанове знак. Имя удачи — Брагадин, пятидесятилетний холостяк патриций. Обстоятельства: у Брагадина, садящегося в гондолу, приступ апоплексии. Джакомо, случайно оказавшийся рядом, старается помочь, доставляет больного в его дворец, вмешивается, видя, что его плохо лечат, сам выдает себя за лекаря, включается в игру. Фортуна указывает ему путь.
«И вот я лекарь одного из самых знаменитых венецианских сенаторов».
Постепенно все упорядочивается. Брагадин и двое его друзей, Дандоло и Барбаро, — приверженцы «абстрактных наук», иначе говоря, страстные поклонники эзотерики. При этом все трое — люди верующие, суровые, аскетичные, крайне враждебно относящиеся к женщинам (это можно было предвидеть). И вот является добрый ангел, молодой Казанова, наверняка куда более ученый, чем кажется с виду, и, может быть, даже движимый сверхъестественными силами. Брагадин спрашивает его об этом:
«Именно в эту минуту, опасаясь, если я скажу ему, что он ошибается, задеть его тщеславие, я нашел странный выход и сделал ему в присутствии двоих его друзей безумное и ложное признание, будто я владею цифровым шифром; с помощью этого шифра, задав на бумаге вопрос, который я записываю цифрами, я в цифрах же получаю ответ, сообщающий мне все, что я желаю знать и о чем никто в мире не мог бы меня уведомить. Господин де Брагадин объявил, что это — „Ключ Соломонов“».
Ни больше ни меньше. Каза заявляет, что «цифровой шифр» ему открыл один испанский отшельник, но какое это имеет значение? Его собеседники жаждут одного — ему поверить. Так начинается новая жизнь Казановы, вдохновенного иллюзиониста. «Каббалистика» Казы, состоявшая в том, чтобы быстро перевести буквы в цифры и почти наугад сочинить ответные цифры, превращаемые в слова, на самом деле строилась на энергичном упражнении памяти. Здесь мы попадаем в самый центр нервной системы Казановы, в его умственный гимнастический зал, в его лабораторию метаморфоз. Ибо непрерывный кадрёж и картёж — всего лишь подготовка к глубокой психологической активности, к медиумическому проникновению.
«Ключ Соломонов» — это наставление в магии, которое учит, как получить власть над духами ада и обитателями стихий (гномами, ундинами, сильфами, саламандрами). Книга была напечатана сначала на древнееврейском, потом на латыни. Гёте упоминает о ней в своем «Фаусте». Каза читал, конечно, и другие книги, позднее их конфискуют у него во время ареста. Особенно его вдохновлял Агриппа Неттесгеймский. Но главное, он понял: людей обуяло повальное увлечение магией, а в нем самом есть что-то, какая-то «оккультная сила», которая отвечает этой потребности. Его охватывают порывы внезапного вдохновения, озаряют необъяснимые вспышки интуиции, он чувствует в себе магнит (и чувствует не без оснований). Можно понять и то, почему «обмирщая» свои числовые действа, он интересуется игрой не только в узком, но и в более широком, публичном смысле — всякого рода лото, лотереями, всевозможными комбинациями. Казу можно назвать структуралистом до структурализма. Он задумал также смелый международный проект «грамматической лотереи», которая могла бы стать источником государственных доходов (а какое государство не нуждается в деньгах?), оживила бы деятельность банков и вдобавок послужила бы своеобразной «школой», развивающей способности широких кругов населения к чтению и письму.
Пророк Казанова! Разве мы не видим сегодня серии популярных телепередач, где идет игра с цифрами, буквами, орфографией, с колесом Фортуны, с вопросами, ответы на которые надо искать в словарях, в водоворотах культуры?
И снова воздействие написанного. Каза имеет дело с духом: не то демоном, не то ангелом (имя его Паралис[17], в нем звучат: paradis — рай, lire — читать, lys — лилия), который проявляет себя в написанном. Сами того не подозревая, вы написаны, это написано, это пишется, духи выражают себя цифрами, но цифры можно перевести в предсказания, даже стихотворные. Патриции восхищены. Поскольку во всяком обдуманном вопросе уже содержится ответ, достаточно организовать перспективу (составить из цифр обратную пирамиду). Неслыханные истины, о которых не подозревал сам маг, сыплются как из рога изобилия. Каза признается: он отвечает почти наобум, и однако — в этом вся хитрость — вовсе не наобум.
Этот Казанова — сокровище. Брагадин нарекает его своим «сыном». Отныне он — придворный иерофант, у него есть деньги, кров, его кормят и обихаживают. Скрипач без всяких надежд на будущее стал сеньором.
Джакомо прекрасно сознает, что плутует, но самое удивительное, что он описывает свои плутни, чего не делал и никогда не сделает ни один шарлатан. Он объясняет их совершенно безыскусно:
«Я принял самое прекрасное, благородное и естественное решение: жить так, чтобы больше не нуждаться в необходимом».
Иными словами: я беден, но обладаю даром, который использую по своему разумению, хотя мог бы, по примеру многих других, поступить куда подлее и разорить моих покровителей. Объяснение более изощренное: человечество верит и всегда будет верить в чудодейственный порошок, и самые опасные шарлатаны как раз те, кто уверяет, будто оно в силах освободиться от этого наркотика. Порошок меняет форму, чудодействие остается. Философ должен это понимать и принимать как данность. Кто сказал, что век Просвещения был оптимистическим? Только тот, кто не читал Вольтера или популяризирует Вольтера, фальсифицированного господином Оме[18].
Патриции непоследовательны? Мудры и при этом доверчивы? Ничего удивительного. И однако все (кроме Казы) будут удивляться этому противоестественному содружеству:
«Они — само небо, я — весь в мирском; они — люди строгих нравов, я — самый отчаянный распутник».
Словом, жизнь прекрасна.
Автопортрет художника и игрока:
«Достаточно богатый, наделенный от природы привлекательной внешностью, смелый игрок, транжира, острый на язык краснобай, не страдающий излишней скромностью, храбрец, любитель хорошеньких женщин, без труда устраняющий соперников, готовый водить компанию лишь с теми, кто меня забавляет, я не мог не вызывать ненависти».
Нелицеприятно.
«Играть меня заставляла жадность; я любил мотать, но не жалел только тех денег, которые принесла игра. Мне казалось, что деньги, которые я выиграл, ничего мне не стоили».
Проницательно, откровенно.
«Люди удивляются, что есть на свете предатели-ханжи, которые поручают себя покровительству своих святых, а потом благодарят их за то, что предательские планы удались. Удивляться нечему. Чувства этих ханжей похвальны, ведь они противостоят атеизму».
Дерзость, юмор.
Каза рассказывает нам, что старик Брагадин в молодости «совершал безумства из-за женщин, которые, в свою очередь, совершали их из-за него». Он также «много играл и проигрывал». Он «красив, учен, любит шутку и отличается редкой кротостью нрава». Лучшего отца для приемного сына двадцати одного года от роду и пожелать нельзя. Тем не менее в обыденной жизни рассуждениям этого отца-покровителя свойственна «странная смесь светской политики и лжеметафизики». Но не будем роптать; он любит своего Казу, все ему прощает, на многое закрывает глаза, платит карточные долги. А сын продолжает свои похождения, по-прежнему предпочитая юных дебютанток. И вот как раз одна из них, Кристина: ей помогают, ее просвещают, соблазняют, и наконе