– А в каком часу ты слышал выстрелы, дед? – спросил участковый, мысленно упрекая себя за то, что не задал этот вопрос раньше.
– Дак это, часов где-то около двенадцати. А может, попозже малость, часу в первом, – последовал ответ.
– А что в отделение не сразу пришел? – задал еще один вопрос участковый.
– Так это, темно еще было. И потом, это я слышу хорошо, а вижу-то я не бог весть как! Расшибиться боялся. Как вечерние сумерки наступают, так я из дома и не выхожу. А потом, с ногами у меня беда, хожу едва… Дождался, когда светать станет – тогда и пошел…
Когда опер Карасев и участковый вернулись в дом Завадских, следователь и судмедэксперт рассматривали наручные мужские часы, что лежали возле ножки постельного шкафа. Рассматривали аккуратно, стараясь не стереть с часов отпечатки пальцев. Ремешок у часов был порван недавно. Наверное, их хозяин не заметил этого, и часы попросту слетели в руки. Чего опять-таки не заметил хозяин, чем-то сильно увлеченный. Верно, поисками денег и ювелирных изделий.
Часы были производства Чистопольского часового завода и имели два циферблата. Один, большой, заключал часовую и минутную стрелки. Другой, маленький, с левого боку большого циферблата, отмерял секунды.
– «Любимому сыну Илье в день его двадцатилетия от мамы. Восемнадцатого февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года», – вслух прочитал гравировку на задней крышке часов следователь.
– Как вы сказали – Илье? – заинтересованно спросил Карасев.
– Да, – вскинул голову следователь.
– Ильей зовут некоего студента, что хаживал к нашей потерпевшей, – заявил Геннадий Карасев. – Свидетели говорили, что ему двадцать с чем-то лет. А этому, выходит, двадцать четыре?
– Ну да, двадцать четыре. Но из студенческого возраста, судя по годам, он уже вышел, – заметил следователь. – Ну, или почти вышел…
– Да это соседи его так окрестили. Из-за возраста, – пояснил Карасев. – Остальные-то, что посещали Завадскую, мужики солидные, в возрасте. Одному вообще под шестьдесят.
– И что он делал тут? Ему двадцать четыре, хозяйке дома тридцать восемь, – поинтересовалась женщина-судмедэксперт. – Что у них могло быть общего с такой разницей лет?
– Наверное, делал он то же самое, что и прочие мужчины, что захаживали на огонек к Завадской. И общих интересов особых вовсе и не нужно. Так, знаете ли, тоже бывает, – заметил судмедэксперту следователь, чем привел женщину в некоторое смущение.
– Так что, этот студент и убил, что ли, Завадскую? – задал вполне уместный вопрос участковый.
– Вполне вероятно, – в некоторой задумчивости промолвил следователь. – Что ж, одна версия у нас уже имеется… Убийство было совершено с целью ограбления… Ходил к женщине, ходил, получал от нее удовольствие, а потом позарился на ее украшения. Возможно, Завадская застала его во время грабежа, вот он ее и убил… Когда примерно была убита женщина? – обратился к судмедэксперту следователь.
– Между одиннадцатью вечера и часом ночи, – последовал уверенный ответ.
– Так вот… – продолжил следователь, кивком поблагодарив судмедэксперта. – Преступник, вероятно, этот самый двадцатичетырехлетний Илья, ночью или поздним вечером проникает в дом жертвы, убивает ее, тщательно обыскивает дом с целью нахождения денег и драгоценностей и в пылу совершения преступления, вполне возможно впервые, теряет свои наручные часы, поскольку порвался ремешок. Так тоже бывает, – добавил следователь, после чего перевел взгляд на оперуполномоченного Карасева: – Надо бы побольше узнать о хозяйке дома и мужчинах, что к ней ходили.
– Сделаем, – ответил Геннадий Карасев, что было зафиксировано в материалах дела.
Данные, что собрали оперуполномоченный Геннадий Карасев и следователь, ведший это дело, были следующие. Ангелина Романовна Завадская 1910 года рождения в девичестве носила фамилию Симоненко. Родители Ангелины – украинцы по происхождению – приехали в город из далекой Украины во время Гражданской войны. В Казани прижились и осели. Отец устроился рабочим на завод «Серп и молот», мать вела домашнее хозяйство. В возрасте восемнадцати лет Ангелина Симоненко успешно поступила в Политехнический институт. Химию в институте преподавал профессор химического факультета Государственного университета Игорь Борисович Завадский, которому было уже за пятьдесят годков. Уже на первом курсе Ангелина Симоненко заметила, что профессор Завадский смотрит на нее не как педагог и старший товарищ, а как мужчина, которому она очень нравится, и, судя по некоторым его высказываниям, он был бы не прочь завести с ней более тесные отношения. На втором курсе профессор Завадский стал предпринимать некоторые попытки ухаживать за студенткой Симоненко и даже дважды проводил ее домой. А поскольку становиться инженером-технологом – а на втором курсе она уже поняла это окончательно – Ангелине вовсе не улыбалось, она стала поощрять профессорские ухаживания, а на третьем курсе профессор сделал ей предложение, и они поженились.
Игорь Борисович отнюдь не был противен Ангелине или безразличен, наоборот, он ей положительно нравился: моложавый, модно одетый, следит за своим внешним видом; от него всегда пахло дорогим парфюмом; далеко не жмот – приглашая ее в рестораны, он старался заказывать все самое лучшее. Умел красиво ухаживать. И после некоторого размышления она посчитала, что Завадский для нее – лучшая партия и что ей очень повезло. И вряд ли ей в жизни представится шанс столь кардинально улучшить свое благополучие. Из института Ангелина ушла, переехала жить в дом профессора и сделалась домохозяйкой, как и ее мать. Словом, устроила себе жизнь ровно такую, о каковой она и мечтала.
Восемь лет Ангелина Романовна прожила с профессором тихо, комфортно и сытно.
В июне месяце 1938 года Игорь Борисович неожиданно скончался.
Однако причина все-таки существовала – за последние три года он очень сдал, что сказалось и на его внешности: чаще обычного посещал врачей, рекомендующих ему вести более умеренный образ жизни (все-таки не мальчик!), воздерживаться от дурных привычек, побольше проводить время на природе, избегать застолий и не позволять организму перетруждаться. А на его ответы, что у него молодая жена и он обязан сделать все возможное, чтобы женщина была счастлива, доктора лишь неодобрительно качали головами и советовали поберечь свои силы, иначе последствия могут быть самыми удручающими.
Не уберегся… В одну из ночей Игорь Борисович скончался прямо в объятиях жены. А она, не в силах поверить, что мужа уже не стало, долго колотила его ладонями по щекам, надеясь пробудить к жизни.
Схоронив мужа, Ангелина Романовна осознала, что так, как прежде, больше никогда не будет. Оказывается, Игорь Борисович занимал в ее жизни куда больше места, чем она полагала. Она продолжила жить по-прежнему: тихо и спокойно. Внешне даже выглядело, что вполне благополучно, но в действительности все обстояло иначе. Ей не хватало ласки, на которую столь щедр был покойный муж. А ближе к зиме сделалось совсем одиноко…
Время от времени к ней захаживал – на правах друга семьи – добрый товарищ профессора Завадского доцент Владимир Иванович Шикунов, статный, с прямой спиной, словно натянутая струна. Было ему сорок девять лет, он был давно женат, имел двоих взрослых детей и неизбывную щемящую тоску в сердце. Хотелось чего-то такого, чтобы вновь почувствовать себя молодым и энергичным. Нередко заходил к Ангелине Романовне, чтобы справиться, не нужно ли ей чего, и если имеется в этом необходимость – то и помочь.
И когда дружба переросла в нечто большее, между ними случилась близость, выглядевшая логичным продолжением прежних взаимоотношений. Сердечная тоска у Владимира Ивановича как-то вдруг сразу рассосалась, а у Ангелины Романовны появилось то, чего ей так не хватало в последние месяцы: чувство защищенности и осознание того, что она по-прежнему любима. Владимир Иванович, как честный мужчина, стал помогать Ангелине Романовне материально, причем ежемесячно. Что весьма походило на содержание женщины, согласной на многое, таковая практика некогда существовала в царской России. Но поскольку в Советской России таковые отношения были не приняты, по крайней мере, на официальном уровне, то подобное положение вещей называлось несколько иначе: «поддержка бедной вдовы». За подобное благодеяние Владимира Ивановича никто бы не осудил, за исключением собственной жены и детей (если бы они, конечно, об этом узнали).
Поначалу Ангелину Романовну нечастые отношения с Владимиром Ивановичем вполне устраивали, но потом, как это нередко случается, они стали пресными и переросли в рутину. В начале тридцать девятого года она сошлась еще с одним воздыхателем, Ховриным Кириллом Степановичем, занимавшим должность заместителя председателя городского исполнительного комитета. В ту пору ему было тридцать три года, а Ангелине Романовне двадцать девять, и ей было приятнее проводить время с Ховриным, человеком одного с ней поколения, нежели с доцентом Шикуновым, годящимся ей в отцы. Наверное, поэтому (а может, и не только) Владимир Иванович с годами заимел привычку посещать Ангелину Романовну исключительно по четвергам, а Кирилл Степанович – по вторникам и субботам (он был моложе и энергичнее Шикунова, и ему требовались куда более частые свидания). Он также взялся обеспечивать Завадскую, передавая ей ежемесячно двести рублей из своего немалого оклада.
Отношения между ними и Завадской сохранились и в годы войны, и за десятилетний период сожительства они у Завадской ни разу не повстречались!
Помимо двух постоянных мужчин у Ангелины Завадской бывали и случайные связи, но редко, происходившие в приступе бабьей тоски по надежному мужскому плечу. А за три месяца до ее гибели у нее появился молодой человек по имени Илья Козицкий, который мог прийти к ней в любой день, включая воскресенье. Был он намного моложе Ангелины Романовны, но ведь когда мужчины молоды, им частенько нравятся женщины постарше. Эти женщины всегда весьма опытны в сердечных делах и прекрасно понимают, что от них требуется. А вот когда мужчины входят в солидный возраст, им начинают нравиться женщины значительно моложе себя, которые будут для них куда привлекательнее, чем их ровесницы.