Деятельность надзорных органов власти содействовала укреплению имиджа верховной власти, целенаправленно выступая в защиту населения от злоупотреблений губернской администрации. Вместе с тем гласный надзор Сената не принес ожидаемых изменений в систему функционирования губернских властей, что привело к свертыванию этого механизма надзора и переходу на интертекстуальные формы контроля. При Николае I общественное мнение стало фиксироваться «по долгу службы» в донесениях жандармских офицеров. Их содержание не подвергалось жесткой регламентации. Они представляли собой своего рода персональные тексты должностных лиц, обремененных служебной ответственностью.
Глава III. Кредит доверия: «превышения» и «злоупотребления властью»
Начало XIX в. ознаменовалось для Казани громким событием, в результате которого военный губернатор Павел Петрович Пущин и гражданский губернатор Александр Ильич Муханов были отрешены от должности и отданы под суд. Инцидент казанской губернской администрации стал причиной издания Александром I указа от 27 сентября 1801 г., запрещавшего употребление полицией при дознании и следствий каких бы то ни было истязаний, «допросов с пристрастием» под страхом кары. В нем говорилось: «…чтоб, наконец, самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной»[180]. Далее предписывалось всем гражданским губернаторам, губернским правлениям, палатам уголовного суда и всем присутственным местам, «чтоб не ослабляя силы закона, во всяком случае основывали они производство дел на точном изыскании истины, не лишая невинность всех удобовозможных к оправданию ее способов, и тем достигали той человеколюбивой цели, каковая в Высочайшем Указе об изглажении из народной памяти пыток предначертана».
В западных государствах под влиянием идей Просвещения уже с середины XVIII в. стало заметным стремление пересмотреть отношение к пыткам. В тех странах, где действовал институт присяжных, сложились традиции публичного суда, существовала адвокатура, пытки исчезли рано. По этому пути двигалась вся Европа. В Англии и Швеции пыток не было уже в XVI в., пытку в Пруссии отменили в 1754 г., в Австрии — в 1787-м, во Франции — в 1789 г. Пытка в России дожила до реформ Александра II, хотя формально, благодаря «казанскому инциденту», и была отменена указом 1801 г.
В. С. Турин. Казанские судебные места
Это событие не осталось без внимания С. М. Шпилевского[181], Н. П. Загоскина[182], Н. Ф. Дубровина[183]. Оно получило отражение на страницах многотомного юбилейного издания по истории Министерства военных дел[184], но в ракурсе должностных наказаний эта история не анализировалась. Название сенатского дела — «О суждении бывших в Казани губернаторов: военного — Пущина и гражданского — Муханова, губернского прокурора Княжевича и присутственных тамошней Уголовной Палаты, Городского Магистрата и Полиции за бесчеловечные подсудимым пытки»[185] — уже настраивает на его исход. Это дело представляет собой фолиант объемом в 584 листа, частично поврежденный. Отложившиеся в нем документальные сведения способствуют уяснению механизма взаимодействия монарха, Сената и губернской администрации, конкретизируют процедуру отрешения губернатора за превышение своих полномочий.
Обратимся к законодательной предыстории. 8 ноября 1774 г. губернские учреждения получили секретный указ Екатерины II о неприменении пыток в виде телесных истязаний. Формально пытка оставалась в арсенале следователя, как и в законодательстве, но в действительности была запрещена этим секретным указом. К подследственным применяли угрозу пытки на словах. Приготовленный к пытке человек не знал, что эта мера запрещена, думал, что угроза пытки осуществится, поэтому мог признаться в преступлении. Пытка при Екатерине II не была отменена официально, завершением следственного процесса считалось личное признание подследственного в совершении преступления, и поэтому пытка, как лучшее средство достижения такого признания, оставалась в арсенале следствия. Подследственных по-прежнему пытали, особенно в провинции.
Летом 1801 г. Александру I доложили, что казанская полиция, находившаяся в ведении военного губернатора Пущина, прибегает к истязаниям и жестоким пыткам в ходе следствия с целью получения признаний вины от подозреваемых в преступлениях. Сведения эти содержались в доносе на имя царя за подписью подпоручика Антона Унгебаура, проездом оказавшегося в Казани. Сведения от лица незаинтересованного, случайного и к тому же военного, привлекли внимание молодого императора. Для расследования обстоятельств дела в Казань был отправлен флигель-адъютант царя, подполковник барон Петр Романович Альбедиль. Он прибыл в город 31 августа инкогнито и удостоверился в справедливости сообщения. Дело в том, что Казань неоднократно страдала от крупных пожаров, причиной которых считались поджоги. В конце июня 1801 г. в доме казанского мещанина Оловяшникова произошел пожар, в поджоге обвинялся казанский мещанин Яковлев. Последний был взят под стражу и отведен в 1-ю полицейскую часть, где на допросе в поджоге не сознался, затем его жестоко пытали и подвергли публичной казни. «В середине казни и даже по совершении оной тогда, как не имел он уже причин искать во лжи спасения, он призывал всенародно Бога в свидетели своей невинности и в сем призывании умер»[186]. Ропот собравшейся толпы вызвал у присутствовавшего при расправе Унгебаура первые сомнения в законности происходящего и подтолкнул к написанию доноса императору.
П. Р. Альбедиль
По результатам расследования царского порученца 27 сентября издается именной указ Сенату, по которому и началось судебное разбирательство «казанского случая». 16 октября оба губернатора по распоряжению Александра I были отрешены от власти. По мнению Сената, вина генерал-лейтенанта Пущина состояла в том, «что когда мещанин Яковлев по мнимому подозрению был взят в первую часть города под стражу и в допросе в зажигательстве дома мещанина Оловяшникова не признался, то он, губернатор, сам приказал о вторичном допросе перевести его в третью часть, ведомую частным приставом Столбовским, сем образом и допустил и попустил он, военный губернатор, возникнуть первому началу законопротивной жестокости в пристрастных расспросах пытками…»[187]. Вместо того чтобы «быть заступником утесненных и оказывать доброхотство, любовь и соболезнование к народу», он подал приставу Столбовскому повод пытками «исторгать из невинных подсудимых признание». Затем, уже по приказанию Столбовского, «переодетые люди, в неосвещенном месте, стянули Яковлеву руки на спину, крепко связали ноги, трясли, давили его для умножения боли и таким терзанием вынудили признание»[188]. Очевидно, что истязатели, скрывая личности, хорошо понимали противоправность своих действий. Квартальный офицер 3-й части Чеботарев дал свидетельство, что Яковлев подвергался пыткам, так как у него были сломаны руки. Кроме того, в беседе с подпоручиком Унгебауром пристав признался, что во время пожара в пределах 1-й полицейской части, на Проломной улице, был взят еще один подозреваемый, пьяный ремесленник Мухин, которого тоже по приказанию военного губернатора привезли в ту же 3-ю часть, где жестоко пытали. Однако он под пытками не признался и был отправлен домой.
Для понимания обстоятельств дела следует сказать, что пытка как универсальный элемент сыскного процесса, была чрезвычайно распространена в России. «Заплечные мастера», орудия пытки, застенки и колодничьи палаты были во всех центральных и местных учреждениях. Пытка разрешалась гражданским процессуальным правом, как в XVII, так и в XVIII веке. Правовые основы пытки как средства физического истязания для получения показаний, прежде всего признаний, вошли в нормы Уставной книги Разбойного приказа, были одобрены Соборным уложением 1649 г. В «Кратком изображении процессов» 1715 г. пытке посвящена целая глава (6-я — «О роспросе с пристрастием и пытке»). Решение о применении пытки выносил сам судья, исходя из обстоятельств дела. В России, в отличие от многих европейских стран, не было «степеней» пыток, все более и более ужесточавших муки. По закону, от пытки в суде в уголовных процессах освобождались дворяне, «служители высоких рангов», люди старше семидесяти лет, недоросли и беременные женщины[189]. Однако с 1774 г. начал действовать указ Екатерины II о неприменении пыток в виде телесных истязаний. Таким образом, к началу XIX в. сохранилось двойственное отношение к этой суровой мере наказания. Разрешению этой ситуации, во всяком случае ее формальной стороны, «способствовало» излишнее усердие казанского военного губернатора.
В. С. Турин. Вид Казанской крепости
Павел Петрович Пущин[190] относился к числу исполнительных губернаторов павловской поры. Происходил он из дворян Осташковского уезда Тверской губернии, был сыном известного со времен Екатерины Великой сенатора Петра Ивановича Пущина. Военная карьера его развивалась стремительно во многом благодаря известности отца. В марте 1798 г. в возрасте двадцати девяти лет Пущин-младший был произведен в генерал-майоры с назначением в коменданты казанского гарнизона. По тогдашней практике исполнение обязанностей гарнизонного коменданта было ступенью для получения должности военного губернатора. Назначение в Казань не было случайным. Его отец, будучи командиром галеры «Тверь», сопровождал в 1767 г. Екатерину II в ее путешествии по Волге, поэтому он имел реальные представления о Казанской губернии и о тех перспективах, которые сулило его сыну новое место службы. Действительно, уже через полгода Павел Петрович стал военным губернатором, а в 1800 г. был произведен в генерал-лейтенанты. Неожиданный удар по его удачной карьере был нанесен донесени ем о результате расследования барона Альбедиля о «злоупотреблении властей» и нарушении законов, подтвержденным показаниями многих очевидцев и свидетелей. К донесению прилагалась опись показаний, состоящая из 11 допросов причастных к этому делу лиц