[196]. Нет сомнений, что и в исходе казанского дела эти же родственные связи сыграли решающую роль.
Сенатским указом 13 ноября 1804 г. бывший военный губернатор Павел Петрович Пущин был освобожден от суда. В его должностных поступках «не было усмотрено умышленного преступления». Дисциплинарным наказанием послужило ему отрешение от должности и сам факт предания и нахождения под судом. Военную службу он не оставил. 4 сентября 1805 г. вновь, как до переезда в Казань, он был назначен шефом Эстляндского мушкетерского полка. Как губернатора, получившего отставку решением сенатского суда, Пущина ожидал долгий путь реабилитации. Восстановлению его репутации способствовала Отечественная война 1812 г. Он находился в резервной обсервационной армии под командованием генерала Тормасова, с 1814 г. командовал 16-й пехотной дивизией. В 1818 г. император повелел генерал-лейтенанту Павлу Петровичу Пущину присутствовать в Сенате. Его сенаторство продолжалось десять лет до самой кончины 14 февраля 1828 г.[197] Для губернаторов александровской поры подобные зигзаги служебной карьеры не являлись исключением.
Публичное отрешение от должности должно было послужить для всех наглядным примером, поэтому в качестве дисциплинарного наказания Сенат подверг П. П. Пущина «распубликованию» (или «опубликованию»). «Опубликование» являлось широко распространенной для того времени правовой практикой. Гласными методами борьбы с административными нарушениями верховная власть стремилась демонстрировать провинциальной бюрократии образцы правовой культуры, делала прецеденты указного законодательства доступными всей просвещенной России. По мнению законодателя, распространение сенатских и именных указов среди имущего населения посредством губернских типографий превентивно должно было предупреждать должностные преступления. Поэтому «казанский инцидент», став причиной издания указа, запрещавшего под страхом кары употребление полицией «при дознании и следствии какие бы то ни было истязания», «допросы с пристрастием», стал известен по всем губерниям.
Кроме первых лиц, наказание понесли все причастные к этому делу. Пристав Столбовский был лишен чинов, подвергнут церковному покаянию и заключен в монастырь на один год с повелением «впредь его на службу не принимать». Непосредственные исполнители пыток — вахмистр Алексей Щербаков, унтер-офицер Павел Иванов, рядовые драгуны Василий Качковский, Николай Симонов, Митяй Дубасов, Иван Павлов и Иван Петров — были лишены чинов и через наказание шпицрутенами «удалены в дальние сибир ские батальоны»[198]. Служащие городского магистрата, виновные в вынесении смертного приговора, были наказаны заключением на один год под арест и «не выбором впредь ни на какие должности». Чиновники уголовной палаты наказывались «исключением из службы с отнятием на один год одного чина» по Табели о рангах и «не определением впредь никуда». Эти сведения содержались в рапорте следующего гражданского губернатора А. А. Аплечеева от 18 февраля 1802 г.[199] В том же рапорте упоминалось имя секретаря городского магистрата Саввы Андреевича Москотильникова. Губернатор резонно полагал, что, в соответствии с занимаемой им должностью на момент случившегося инцидента, тот, как и все причастные в городском магистрате, должен понести ответственность, однако совершенно неожиданно Москотильников получил повышение по должности.
Ответ на это, казалось бы, «недоразумение» был обнаружен все в том же сенатском деле. В одном из донесений барона Альбедиля имелась личная просьба: «Всеавгустейший монарх! Я осмеливаюсь при заключении сего засвидетельствовать пред Вашим императорским величеством, сколь немало способствовал мне возвратившийся нарочно в Казань подпоручик Унгебаур и сколь доволен оказанным в сем случае ревностью, скромностию городового секретаря Москотильникова, которого я… при рассмотрении производства по предлежащих надобности и употребить был должен»[200]. Находясь в Москве по случаю коронации Александра I, барон отправил 1 октября 1801 г. письмо следующего содержания: «Многоуважаемый мой Савва Андреевич! На представление мое Государь соизволил Вас пожаловать в титулярные советники. Равным же образом господина подпоручика Унгебаура принять в службу. Он определен в штат провиантский. Жене несчастного, также цеха портного Мухина назначено ежегодно каждому 150 рублей. Прошу всем оным известить, а Вас за скромность и труд особенно благодарю…»[201] Почти полвека С. А. Москотильников прослужит в различных казанских губернских учреждениях, станет свидете лем смены не одного казанского губернатора. В его восприятии тогдашней административной жизни, с увольнением военного губернатора П. П. Пущина в Казани завершилась «эпоха пыток», и началась «эпоха доносительства»…
В потоках сенатского делопроизводства еще не завершилось дело казанских губернаторов Пущина и Муханова, как уже началось новое расследование по обвинению в злоупотреблениях гражданского губернатора Николая Ивановича Кацарева. Он управлял Казанской губернией чуть больше года (с 21 октября 1802 г. по 15 декабря 1803 г.). За этот период на него поступило в Сенат немало доносов и жалоб от местных дворян и чиновников (бывшего полицмейстера, вице-губернатора, советника губернского правления). В казанской губернской администрации явно назревал конфликт. Надо полагать, в чиновной среде он возник на контрасте правления двух последних губернаторов. Предместник Кацарева — Александр Андреевич Аплечеев — управлял губернией также недолго (с 17 октября 1801 г. по 10 августа 1802 г.), но без нареканий. Вероятно, эти губернаторы по-разному воспринимали свое служение, о чем доносители пытались довести до сведения Сената и императора.
Жалобы отдельных казанских дворян носили разрозненный, частный характер. Их сюжет не способствовал провокации сенаторской проверки и не смыкался с протестами чиновников, но контекст этих жалоб сам по себе интересен. Верховная власть после павловских экспериментов с российским дворянством особенно чутко реагировала на дворянские апелляции, а тем более в период проведения указа «о вольных хлебопашцах». Не случайно 27 февраля 1803 г. губернаторам были разосланы специальные инструкции, составленные от имени министра внутренних дел В. П. Кочубея. Министр счел необходимым заранее подготовить начальников губерний к возможному неверному толкованию дворянами этого указа. Вот его предписание Кацареву: «Намерение сего установления состоит в том, чтобы доставить помещикам способ отчуждать земли свои в наем или обращать в продажу за выгоднейшие цены не в одни чужие руки, но и собственным их крестьянам, если господин найдет в том свою выгоду и пожелает доставить им прочную пользу. По сему, заключение условий с крестьянами зависит от расчета и доброй воли их помещиков, и как право, собственно дворянам данное, оно не может иметь никакого действия, если сами они не найдут в том своей пользы. Никак не предполагается при сем ослабить порядок, ныне существующий между помещиками и крестьянами, и ни малейшей перемены не вводится в образ укрепления сих последних. Они должны остаться в той же точной зависимости и безмолвном повиновении к господам своим, в каковом доселе были, и ваше Превосходительство не упустите при малейшем нарушении оного, действовать силою вверенной вам власти по всей строгости закона, принимая как в сем случае, так и вообще, все меры, какие благоразумие ваше представить вам может к соблюдению тишины и благоустройства яко главной обязанности местного начальства»[202]. В период введения министерской системы документы министерских сношений с губернаторами закреплялись примечательной подписью «с совершенным почтением пребываю вашего превосходительства покорный слуга граф В. Кочубей» или «покорный слуга Гавриил Державин».
В связи с жалобами казанских дворян Александр I запросил от начальника губернии немедленного ответа на вопрос, «какими законными причинами вы руководствовались при их отдалении от звания принадназначаемым им дворянством»[203]. Таковых оказалось 12 человек[204]. Среди них поручики Завацкий и Афанасьев, секунд-майор Макеев, удаленный от звания законодателя в Казанском верхнем земском суде. Объяснения губернатора были заслушаны на заседании I департамента Сената. Доводы Кацарева удовлетворили сенаторов, и это дело не получило дальнейшего развития, хотя постоянно всплывало в ходе последующей ревизии сенатора Б. И. Пестеля и даже фигурировало в документах по увольнению Кацарева. Но все же его отставка была инициирована не местным дворянством, а губернской бюрократической верхушкой. Свидетельства тому обнаруживаются в материалах сенатского расследования.
Сенатор И. Б. Пестель
Для сенатора Ивана Борисовича Пестеля казанское «командирование» в служебной биографии оказалось поворотным моментом. По выполнении этого поручения он был назначен сибирским генерал-губернатором. Историографическая судьба отца известного декабриста складывалась неоднозначно. В настоящее время образ «сибирского сатрапа» переоценивается современными исследователями[205]. Сам же Иван Борисович о визите в Казань писал следующее: «В генваре 1804 года получил я опять высочайшее повеление отправиться в Казанскую губернию, чтобы произвести там следствие по случаю полученного оттуда доноса на многия ужаснейшия злоупотребления. Теперь принялся я за это дело один, потому что чувствовал себя к тому способным. Когда я прибыл в Казань, то стал искать доносчика, чтобы он, согласно закону, представил доказательства к своим обвинениям. Хотя он и подписал свое имя, однако же все мои старания его найти остались тщетны, несмотря на то, что его искали не только в Казанской, но и во всех соседственных губерниях. Я доложил о том Государю, прибавив, что где нет обвинителя, там не может быть и судьи. Ответ был, что Государю довольно известно мое знание дела и мое благоразумие и что он уверен, что я и без доносчика найду средства исследовать все означенные в доносе злоупотребления. Тогда я занялся розысками, объездил всю Казанскую губернию и нашел большую часть обвинений справедливыми. Это исследование заняло у меня целых 6 месяцев так, что я только в июле 1804 года возвратился в Москву»