[206]. Из текста следует, что для Пестеля это была целевая командировка по расследованию «беспорядков и злоупотреблений», указанных в доносе на казанского губернатора. Его ревизия была ситуационной — не плановой и не фронтальной. Сенатор здесь выступал в роли независимого, верховного следователя.
Дело по «беспорядкам» в Казанской губернии по-прежнему рассматривалось в I департаменте Сената, а не в Министерстве внутренних дел. Из этого следует, что ведомственное переподчинение губернаторов происходило постепенно. Так, в Сенате было заведено дело из восьми пунктов о злоупотреблениях казанской администрации[207]. Для «изыскания истины» по именному указу от 15 декабря 1803 г. в Казань был послан тайный советник Пестель. Сенаторская ревизии была вызвана доносами вице-губернатора Ивановского и поручика Исакова. Кроме того, прилагались жалобы полицмейстера Низякова, советника губернского правления Гернера. Оба они служили при предыдущем губернаторе Аплечееве. Аплечеев лично ходатайствовал о назначении коллежского советника Низякова, бывшего частным приставом санкт-петербургской полиции, казанским полицмейстером[208]. Эти чиновники просто не сработались с новым губернатором и были под разными предлогами отправлены им в отставку.
У Кацарева с самого начала не сложились отношения с губернским прокурором А. Н. Овцыным. Об этом губернатор доложил министру юстиции по случаю неверного толкования прокурором его распоряжений относительно обозрения губернии. По мнению прокурора, глава губернии нарушил условия недавнего указа об организации императорских путешествий от 11 августа 1802 г., на что тот вынужден был оправдываться: «…во время отправления моего для обозрения высочайше вверенной мне губернии, я никаких для моей встречи земским исправникам предписаний не чинил. Да и чинить не мог… я уже совершенно усматриваю, что здешний губернский прокурор все то старался обратить в противную сторону, по одному не доброжелательству ко мне и не способному своему характеру»[209]. То был первый донос прокурора. В ответ губернатор, проверив состояние дел по губернскому правлению и обнаружив различные упущения в «течение дел», а также совершенный беспорядок в хранении денег в губернской казне и в регистрациях приходных и расходных книг за 1802 г., заключил, что «прокурор о всем том целый год умалчивал и не старался установить должный порядок!»[210]. В результате губернский прокурор получил от министра юстиции «строгий выговор за некоторые отступления закона», но это не остановило его от доносительства на Кацарева. Овцын по долгу службы сообщал: «…беспорядки и запущение дел в правлении существуют со вступления в должность нынешнего губернатора Кацарева. Они имеют источник свой в присвоении им себе не принадлежащей власти… он даже вмешивается и в самые третейские разборы, а от сих замешательств произошло то, что с ноября по апрель в течение 5-ти месяцев число нерешенных и неисполненных дел возросло от 548 до 949… таковые запущения особенно откроются по полиции исправляемой ныне с ощутительной слабостью…»[211]. В дальнейшем этот конфликт лишь разрастался.
Министру юстиции регулярно поступали рапорты губернского прокурора о «беспорядках» и неправомерных действиях губернатора; тот, в свою очередь, составлял встречные жалобы. Особенно жарким выдалось в их «бумажной» перепалке лето 1803 г. В очередном донесении Овцына и губернского уголовных дел стряпчего Москотильникова сообщалось, что «исправник ядринского уезда Назаров и уездный стряпчий Оленин чинили с крестьян противозаконные сборы и лихоимства»[212] (это было доказано показаниями семисот человек), но до сих пор не преданы суду. Объяснялось это посреднической деятельностью управляющего канцелярией губернатора «не определенного нигде» коллежского асессора Ключарева, получавшего «с разных людей важные суммы». О его связи с губернатором Овцын писал со свойственной ему прямотой: «…из одних тайных прибытков он рекомендовал господину министру внутренних дел этого человека» — и указывал, что «покровительствуемый с таким же напряжением сил ядринский исправник Назаров после уже произведенного губернским стряпчим Москотильниковым исследовании, собрал с обывателей по десяти, а потом по двадцати копеек»[213]. Но прокурору так и не удалось прямыми свидетельскими показаниями доказать вину замешанных чиновников по «лихоимственным» рекрутским поборам. Стараниями министра юстиции Г. Р. Державина «подозреваемые во взят ках» все же были преданы суду уголовной палаты[214]. Это вызвало между гражданским губернатором и прокурором большое количество «укорительных, поносительных и оскорбительных» слов. Но и не эти выявленные «беспорядки» явились причиной назначения сенаторской проверки. Подобные должностные конфликты в период переподчинения губернаторов Министерству внутренних дел и «усаживания» генерал-прокурора в кресло министра юстиции оказались повсеместными. В тот период это воспринималось как издержки институционального реформирования, поэтому в каждом конкретном конфликте верховная власть стремилась тщательно отделять одно от другого. Необходимы были весомые доказательства претензий каждой из сторон.
Таковые обнаружились в доносах других должностных лиц. Вице-губернатор Николай Иванович Ивановский сообщал об отбраковке московским военным губернатором сорока семи рекрутов, отобранных по Казанской губернии, потому как оказались «среди них слепые, кривые, немые, хромые, косолапые, шелудивые и беззубые»[215]. Вина за это упущение падала на губернатора. Его ответственность за случившееся была скреплена личной росписью в журналах по приемке рекрутов. К мнению Ивановского, которого знали в министерских кругах как «самого честного человека»[216], прислушались. Его доносы убеждали, что конфликтная ситуация в губернской администрации сковывает всю работу местного правительства. О возможной личной ссоре губернатора с вице-губернатором позднее спрашивал и Пестель. Кацарев отвечал, что «личную ссору с вице-губернатором не имел, а по службе был во многом различного с сим чиновником мнения, что он… всякое неуважение к предложению моему в качестве начальника губернии почитал оскорблением службы»[217]. Вероятно, причина крылась в некомпетентности губернатора, в его начальственном тоне, столичном снобизме при отсутствии должных знаний. На фоне многолетнего вице-губернаторского опыта Ивановского профессиональная слабость Кацарева была очевидна. При отсутствии управленческой практики, знаний тонкости «отправления дел» его сослуживцев особо раздражал избранный «волюнтаристский» стиль руководства.
В этой непростой ситуации донос независимого лица, стороннего от административных перипетий, мог оказаться весомым для принятия решения о посылке ревизора в Казань. В указе о назначении сенаторской ревизии помимо фамилии Ивановского значилась фамилия и отставного подпоручика Якова Исакова. В его доносе сообщалось, что еще в Петербурге Кацарев обещал ему место в Казани, но обещания своего не сдержал, чем вверг всю его семью, прибывшую вместе с ним, в долговую нужду. Возмущенный обманом, движимый нанесенной обидой Исаков отослал в Сенат подробнейший донос (состоящий из 12 пунктов) о состоянии дел в местной администрации[218]. Сообщалось, что «губернатор стращал всех в Казани, великие с чиновников брал взятки, а именно: с исправников — ядринского Назарова за уезд 8000 рублей на три года, о чем Ключарев хвалился при исправнике Шапошникове и квартальном Логинове, сказывая, что ему губернатор дал только третью часть, однако ж Назаров при выручке курса с поселян подвергся суду; тетюшского Филиппова за уезд 3000 рублей на вексель чрез купца Комарова, в котором число уплачено уже 1500 рублей; чебоксарского Есипова — 3500 рублей, пару лошадей с упряжкою и человеком; цивильского Колбицкого — 2000 рублей; царевококшайского Шапошникова — 2000 рублей; свияжского Есипова — 2000 рублей. С заседателей везде по 100 и по 200 рублей. С казанского асессора Фишера за определение в гимназию — 250 рублей. С правящего полицмейстерскую должность капитана Шарангина — 200 рублей… С секретаря правления Пичулина за то, что губернатор написал его в рапорте к государю своим секретарем, каковым он никогда не бывал, и обманом за отличия выпросил чин асессора — 500 рублей, да на 75 рублей сукна Ключареву на именины… С уездных судей: казанского Апухтина — 300 рублей, да по 50 рублей в каждый месяц из доходов; чистопольского — 200 рублей; царевококшайского Бугряева — 250 рублей. Всего по счету от одной баллотировки губернатор и Ключарев набрали — 25 000 рублей»[219]. И далее, в подтверждение этих сведений, доноситель ссылался на градского главу Жаркова, возмущавшегося, что у него «окна все обили и двери стерли чиновники, прося по две и по три тысячи рублей на покупку у губернатора мест», а при этом полицейским чинам жалованья дать нечем, губернатор же взял на то с градской думы 2000 рублей, а «полицейским дозволил доходами пользоваться».
В доносе Исакова часто упоминалось имя «праздношатающегося» правителя канцелярии Ключарева, который публично признавался, «что он и есть губернатор, а не Кацарев. Отчего губернские секретари (Пичулин и все тот же Ключарев) взявши власть, каждого просителя пересылают один к другому по два и три месяца. Производство дел остановилось и порядок упал». Безнравственность правителя губернаторской канцелярии усугублялась бесконечным пьянством. Он обвинялся Исаковым в убийстве приказного Максимова, в растлении девицы Анны Жуковой, о чем сообщалось им же «к монаршему престолу» отдельной жалобой. А относительно самого губернатора сообщалось, что по губернскому правлению «от неразумения губернатора успехов нет», что Кацарев «разоряет» семейства земских чиновников, при рекрутском наборе «со всякого отдатчика брал от 30-ти до 50-ти рублей», принимал слепых и хромых. В завершение приводился пример из его частно