[308]. Впервые об этом устойчивом общественном проявлении отношений между казанскими губернаторами и предводителем дворянства было заявлено по прошествии полутора десятков лет в служебном рапорте губернского прокурора Гавриила Ильича Солнцева (ранее занимавшего пост ректора Императорского Казанского университета). Рапорт этот был написан в 1830 г. по настоянию Николая I. Прокурор пояснял, что на период правления каждого осужденного губернатора приходились очередные дворянские выборы, «по коим некоторые дворяне, на службу избираемые начальниками губернии по разным случаям не были утверждаемы, а вместо оных определяемы губернским правлением коронные чиновники»[309]. По мнению губернского прокурора, в этом заключалась формальная причина обстоятельств паралича власти в Казанской губернии.
Первый конфликт произошел между губернским предводителем дворянства надворным советником Григорием Никифоровичем Киселевым и вице-губернатором Федором Петровичем Гурьевым, исполнявшим обязанности гражданского губернатора. Гурьев имел все основания для получения должности казанского губернатора. Он был молод, энергичен, состоятелен, мог претендовать на поддержку высокопоставленных и влиятельных родственников в столице. Вероятнее всего, среди местного дворянства появились свои выдвиженцы на этот пост. Во всяком случае, логика последующих событий убеждает в правомерности этого предположения. Отечественная война 1812 года вернула в родовые не разоренные французами поместья многих столичных обитателей. Среди таковых оказался и бывший астраханский губернатор князь Дмитрий Васильевич Тенишев. В этот период он активно искал возможности возобновления статской службы. Кончина Мансурова предоставляла такую возможность, но не только ему: интересы Тенишева совпадали с интересами вице-губернатора.
На посту исполняющего обязанности казанского губернатора Федор Петрович Гурьев начал активно бороться с застойными проявлениями местной администрации. Особое внимание он уделял части полицейской, так как перемещения по казанским дорогам стали небезопасными. Печальную статистику убийств и грабежей купцов и простых обывателей постоянно пополняла московская дорога при выезде из Казани в Свияжск[310]. Земская полиция не справлялась с потоком преступлений. Гурьев решил лично возглавить борьбу с криминалом на этом участке Казанского уезда. Когда в восемнадцати верстах от Казани было обнаружено пять трупов, создали специальную комиссию, которая пристально следила за событиями в селе Ягодном у порохового завода, что в трех верстах от города. Предполагалось, что именно здесь находятся подозреваемые убийцы. Каждую ночь губернатор объезжал учрежденные им пикеты, и через 15 дней преступники были пойманы. Тем самым глава губернии укорял в недобросовестности чиновников земского суда и исправника: ведь «если он будет деятелен и беспристрастен в изысканиях, то уезд вверенный ему будет всегда спокоен»[311]. Безусловно, это касалось всей губернии. Порядок в уездах во многом зависел от выборного кадрового состава земских начальников. Решить проблему без участия дворянства губернатор не мог, поэтому изменение положения дел в уездах зависело от слаженности организации дворянских выборов по замещению этих уездных должностей. Но очередные выборы показали нежелание дворянства подчиняться жестким требованиям вице-губернатора, исполняющего обязанности начальника губернии.
При Гурьеве для казанских крючкотворов-доносителей также наступили не лучшие времена. Он лично курировал расследование дела по доносам «бывшего канцеляриста Михаила Иванова»[312] и Захара Столбовского (ранее судимого за применение пыток в 1801 г.). В июле 1815 г. губернский прокурор Василий Овцын сообщил министру юстиции, что бывший канцелярист Михаил Иванов, «судимый за разные преступления, отрешенный от должности и известный по ябедам и доносам», бежал из тюрьмы. В результате обыска его квартиры обнаружились важные документы, содержащие материалы по ведению губернского правления, а также деньги в размере 410 рублей, полученные «по обольщению» от казенных крестьян. Из бумаг следовало, что губернский регистратор Захар Столбовский, будучи прокурорским письмоводителем, поставлял Иванову интересуемые его выписки и копии различных документов.
Найденные улики свидетельствовали, что Столбовский являлся платным агентом Иванова, он обвинялся «в выносе канцелярской тайны», в лживом навете на своего непосредственного начальника — губернского прокурора. Как «нарушитель своей должности» он был передан палате уголовного суда. Губернский прокурор характеризовал его как «строптивого и злобного человека, которому была предоставлена возможность добропорядочной службой восстановить свое благосостояние и безбедное пропитание, но оказанную ему доверенность он обратил во зло». Однако палата уголовного суда под председательством Сокольского вынесла Столбовскому оправдательный приговор. Затем открылись и новые интересные подробности. Оказалось, что председатель палаты уголовного суда имел «покровительство и особенное благорасположение к беглецу Иванову», поэтому его подельник был уверен в своем досрочном освобождении. Об этих подробностях губернский прокурор сообщал министру юстиции дополнительным донесением от 5 августа 1815 г. К донесению прилагались письма, в которых Сокольский обещал содействие Иванову. Учитывая новые обстоятельства дела, губернатор распорядился вторично арестовать Столбовского и заключить в тюрьму. Это вызвало новые доносы в Сенат и Министерство юстиции на «извергов природы». В защиту арестованного теперь вступился губернский предводитель дворянства Г. Н. Киселев. Он довел до сведения министра юстиции Д. П. Трощинского жалобу жены пострадавшего, где она уверяла, что губернское начальство «по личной ненависти тамошнего вице-губернатора, губернского прокурора и советника губернского правления Москотильникова» несправедливо притесняет ее мужа. Вскоре его выпустили из тюрьмы из-за отсутствия прямых улик, обличающих преступную связь казанских доносителей с председателем палаты уголовного суда. Впрочем, на этом дело не закончилось. Сенатским указом 8 марта 1817 г. Захар Столбовский был признан «ябедником и человеком порочным». Это запрещало ему продолжать службу, но не могло запретить интриговать.
«Дело канцеляриста Иванова» — лишь сюжет жизни губернских чиновников, наполненной раздором, шантажом, корыстью и подкупом. Невольно вспоминаются строки из некролога по поводу смерти Мансурова, желавшего мира и согласия своим подчиненным. Вероятно, разлад среди них наметился задолго до описываемых событий. Лояльность, конформизм прежнего губернатора, его умение унять и сгладить страсти противоборствующих сторон не давали повода для открытого конфликта. Но после его смерти баланс сил нарушился. Внутренние распри вышли наружу. В такой ситуации нужен был мудрый и решительный руководитель. Таковым мог стать вице-губернатор Ф. П. Гурьев, покровительствующий честным чиновникам, объявивший войну коррупции. Он намеревался искоренить злоупотребления земских начальников. Однако это стало раздражать тех, кто привык жить «по старинке». У нового начальника появились недоброжелатели. Но главное — его начинания не поддержало местное дворянство, не желавшее перемен.
Роковым событием в карьере Федора Петровича стали очередные депутатские послевоенные выборы в дворянские собрания, состоявшиеся в марте 1815 г. Как уже упоминалось, предводителем губернского дворянства был в то время шестидесятипятилетний надворный советник Григорий Никифорович Киселев, избранный на эту должность в 1812 г. Он владел по разным губерниям 1521 крепостной душой. Военную службу начал в царствование Екатерины II в Преображенском гвардейском полку, закончив ее в чине прапорщика в 1773 г. Затем накапливал опыт статской службы, начал с должности стряпчего в Казанской казенной палате. Вышел в отставку в 1796 г., дослужившись до надворного советника[313]. Помещиком он был состоятельным, имел богатый военный и статский опыт службы. Общий срок предводительства Г. Н. Киселева составил 12 лет (1812–1824). Все это указывает на безграничное уважение к нему со стороны казанского дворянства. Но кандидатура вице-губернатор на пост начальника Казанской губернии, по-видимому, его чем-то не устраивала.
Ф. П. Гурьев на дворянских выборах со свойственной ему прямотой продемонстрировал независимость и самостоятельность суждений. В соответствии с указом 4 февраля 1803 г. по Казанской губернии баллотировались 14 представителей дворянского сословия на «общую по государству службу», а утверждены были губернатором только семеро из них. Руководствуясь законным правом, он не утвердил наиболее одиозные кандидатуры на должности исправников и чиновников земских судов. Это послужило поводом для жалоб губернского предводителя дворянства Киселева «о не утверждении губернским начальством избранных на следующее трехлетие чиновников», направленных в Сенат и другие ведомства[314]. Сенат потребовал «надлежащего объяснения» от губернатора, «дворянству учинить равномерно же замечание», поскольку действительно были допущены к баллотированию лица, не имевшие по закону на то право.
Приведем объяснения Ф. П. Гурьева, данные обер-прокурору Сената графу Салтыкову. «Милостивый государь! Все старания мои и усердие было показать в дворянском собрании на нынешнее трехлетие мою беспристрастность, и не уклоняясь ни мало от законов и Высочайшего Учреждения, я совершил его. Казалось бы, дворянскому собранию оставалось только чувствовать удовольствие, видя, что достойные люди утверждены, и никак не принимать в оскорбление, если на кого мое утверждение не могло быть. Не я их не утверждал; но законы не дали им права быть утвержденными… Имея строгое предписание от господина министра внутренних дел сего года от января за № 72, мною полученное, о недопущении к выборам невнесенных в Дворянскую родословную книгу, которое в копии от меня было препровождено Дворянскому собранию… Господина губернского предводителя убеждал, чтобы в исправлении земских судов выбор был на людей совершенно опытных по службе, и не замеченных никак в пороках. В десятилетнее правление покойного губернатора Мансурова, сколько было грабежей и убийств, но открыто очень мало. Послабление исправников давало защиту виновным и от того всякое почти убийство предавалось суду и воле Божьей. В моих замечаниях, представленных при доне сении Правительствующему сенату изволите усмотреть, имел ли я право согласиться на утверждение дворянством избранных, замеченных по суду в послаблении и попущении к виновным по следствиям оказавшихся в пьянстве, буйстве, лихоимстве и дерзостных поступках. Какой пример для вверенного ему уезда, и может ли под начальством такового, быть спокоен разноплеменной народ, населяющий уезды отдаленных губерний? Основываясь на сем рассуждении, я семерых не мог согласиться утвердить, в том числе уездного судью Палицына, которого нетрезвая жизнь и предосудительные поступки также отклонили меня на его утверждение»