Сам же доноситель, находясь под судом, нигде не служил, но оставался преуспевающим дельцом, жил богато, имел отличный выезд и составил тяжебными делами значительное состояние. Иванов организовал в Казани подобие адвокатской конторы, штат которой состоял из таких же, как он, знатоков крючкотворства. Собирая сплетни и даже клочки бумаг, выброшенных из кабинетных корзинок, он был готов на клевету и шантаж, на необузданно лживый и ловко обставленный донос[368]. Этот предприимчивый авантюрист вел не один десяток «ябеднических дел» за пределами Казанской губернии. Известно, что только по одиннадцати из них были вынесены сенатские приговоры. То, что объектами его нападок становились не раз упоминаемый нами советник губернского правления С. А. Москотильников, а также губернский прокурор, вполне объяснимо: по долгу службы они имели отношение к его делу и представляли для доносителя прямую угрозу. Таким образом, доносы отставного мамадышского канцеляриста Михаила Иванова подливали масло в огонь при организации, а потом и в ходе ревизии.
Чтобы оценить, сколь плотной была в Казани атмосфера доносительства, обратимся к характеристике того же Москотильникова, взятой из доноса М. Иванова: «… он нижегородский мещанин, находился в тамошнем магистрате писцом, напоследок написав себе обманом аттестат, растратив общественные деньги, уехал скрытным образом в Казань… потом без всякого письменного вида определен в казанскую татарскую ратушу, а из оной переведен в городовой магистрат, будучи в чине городового секретаря был неоднократно судим и по решению оштрафован и все сие поступки скрывал по формулярным спискам…»[369] Подлог документов, растрата денег, судимость, «штрафование» умело вписаны в канву послужного списка. Реальные формулярные сведения о службе перемежаются с вымыслом. При расстановке нужных акцентов создавалось заведомо негативное восприятие описываемого чиновника. «Казанские Ивановы», ставшие уже профессионалами в своем деле, подобными приемами добивались поставленной цели.
Для сравнения хочется предложить характеристику того же чиновника, данную литератором и краеведом П. А. Пономаревым, писавшим о Савве Андреевиче: «…даровитый самоучка, человек недюжинного ума и образования, на котором ярко отразилось все лучшее эпохи энциклопедизма и масонства; юрист-практик и теоретик, готовившийся одно время к университетской кафедре, переводчик „Освобожденного Иерусалима“ Тассо сначала с французского, а потом и с итальянского. Близкий друг одного из благороднейших людей своего времени И. В. Лопухина. Человек безукоризненной честности и твердых нравственных принципов… Москотильников на скромном посту чиновника особых поручений и советника губернского правления, при восьми губернаторах (до и после Толстого) был в Казани энергичным и гуманным исполнителем закона. Следы его разносторонней деятельности рассеяны, можно сказать, по всей казанской жизни. Его имя мы встречаем в „Трудах казанского общества любителей отечественной словесности“. Он безвозмездно трудится в качестве делопроизводителя по учреждению в Казани женского института. Одним словом, ниодно культурное местное начинание не обходится без его участия»[370]. И действительно, оказавшись губернатором на склоне лет, при отсутствии своей команды, граф И. А. Толстой мог рассчитывать лишь на бескорыстие и помощь своего помощника — знатока административного и судебного права, искушенного делопроизводителя. Его очевидная «слабость» управленца уравновешивалась опытностью и даровитостью коллежского советника Москотильникова. Подобная практика неформальных служебных отношений была широко распространена в российской системе управления[371]. Об этом упоминалось и в одной из анонимных записок, датированной 1817 г. и зарегистрированной в МВД. В ней сообщалось, что «Москатильников и ныне по слабости губернатора Толстого что хочет, то и делает, так как человек пронырливой, в совести своей очень лукавый, и в приказном порядке знающий»[372].
С. А. Москатильников
В том же 1817 г. произошел инцидент между губернатором и новым губернским прокурором. Камнем преткновения оказался все тот же губернский советник. Об этом можно судить по рапорту прокурора Кисловского (сменил В. Овцына)[373]. Министру юстиции сообщили об обиде, нанесенной советником Москотильниковым прокурору в момент его посещения губернского правления для проверки заполнения текущих записей в журналах. Интерес прокурора к этим записям оказался не случайным. Ему стало известно, что губернское правление без согласования переместило из Царевококшайского земского суда на освободившуюся вакансию секретаря казанского уездного суда — Сторожева. Последний и обратился к прокурору, не желая переезжать в Казань. 28 сентября 1817 г. прокурор хотел найти в журнале нужную ему запись, чтобы затем сделать замечание губернскому правлению. Но неожиданно для себя получил от Москотильникова ответ, что он не должен читать бумаги в процессе их подготовки. Эту реплику губернский прокурор и посчитал «обидной», но более всего его удивила реакция присутствующего гражданского губернатора, который не просто стал на сторону советника, но посчитал действия прокурора оскорбительными. Другой присутствующий при этом советник правления Сергиевский от конфликта отстранился, сказавшись больным. В рапорте губернского прокурора прямо указывалось, что Москотильников «обнаруживает силу в делах губернатора»[374].
Три месяца сыпались взаимные обвинения в различные вышестоящие инстанции. Это бумажный поток был остановлен авторитетным мнением военного генерал-губернатора Санкт-Петербурга С. К. Вязмитинова (ранее возглавлявшего Министерство полиции и Комитет министров). Он посчитал, что поступок гражданского губернатора являлся «заслуживающим уважение». Это вынудило министра юстиции искать компромиссное решение, по которому прокурору было предписано «не выходить из пределов скромности», а поступок советника Москотильникова «поставлен на вид господина гражданского губернатора»[375]. Это происшествие задало тон будущих напряженных взаимоотношений между губернатором и прокурором.
Изучив содержание документов по исполнительной части Министерства полиции, ревизоры еще до отъезда в Казань 10 октября 1819 г. получили «истребованные от казанского гражданского губернатора объяснения». Следовательно, губернатор Толстой был официально осведомлен и о доносе, и о предстоящей ревизии. 19 августа губернское правление разослало в казенную палату, палаты уголовного и гражданского судов, а также в органы городского самоуправления сенаторскую инструкцию для срочного составления необходимых по ней ведомостей[376]. Таким образом, казанская администрация имела возможность подготовиться к приему столичных гостей.
Осмотр губернии начался 12 октября по схеме, отличающейся от обозначенной в инструкции. За десять дней до прибытия в столицу губернии, еще до ознакомления с подготовленной для ревизоров документацией, Кушников и Санти по пути следования начали осмотр учреждений Чебоксарского и Свияжского уездов. Получалось, что стратегия проверки была разработана заранее, а не на месте, как это рекомендовалось в инструкции. Прямого нарушения или отступления от порядка проведения ревизии в этом не было, но очевидна изначальная установка инспекторов на поиск компрометирующих данных.
Э. Турнерелли. Воскресенская улица
По прибытии в Казань сенаторы обратились к ректору Казанского университета с просьбой на время командировки приютить их на нейтральной территории университета, находившегося вне губернского подчинения. Ректор Г. И. Солнцев предоставил им пустующую «попечительскую квартиру» на втором этаже дома Кастелли университетского комплекса. Ревизоры, как и прежде, начали работу с опроса авторов поданных жалоб. Они потребовали от М. Иванова ответить на интересующие их вопросы: 1) «Какие притеснения терпит он от губернатора, прокурора и советника Москотильникова?» — Иванов отвечал: «Сие видно по производящему в казанской уголовной палате делу»; 2) «В чем заключаются деяния губернатора, которые он, губернатор, домогается сокрыть, и чем он, Иванов, может их доказать?» — Ответ последовал следующий: «Деяния губернатора очевидны по злоупотреблениям в губернии, кои подкреплены донесениями предводителя»; 3) «Какие те преступления, которые он, Иванов, вызывается раскрыть, и какие доказательства имеет на каждое из их?» — Ответчик заявил, что «преступления разных лиц ясно обнаружатся следствиями отряженных сенаторами чиновников»[377]. По результату этого расспроса сенаторы решили «не входить лицом своим в какое-либо рассмотрение жалоб и доносов его, в сих ответах заключающихся». Из ответов создается впечатление, что миссия доносительства Иванова состояла в том, чтобы способствовать возбуждению ревизии, которая неизбежно должна была выявить те или иные нарушения. Ответы его были уклончивыми и не содержали ничего нового, а личность ябедника была настолько компрометирующей, что сенаторы решили держаться от него подальше.
Кушников и Санти понимали, что вторгаются в ведомственные иерархические отношения. Соотнося свои полномочия, они постоянно поддерживали деловую переписку с министром внутренних дел В. П. Кочубеем, извещая его о ходе осмотра. Так, в декабре 1819 г. они сделали повторный запрос относительно доноса по ясачному ведомству. Их интересовало, почему по этому делу не было проведено следствие. Министр отвечал, что донос был анонимным, без указания лица, даты и места отправления. Записка поступила в 1817 г. якобы «от черемис и чуваш» Козьмодемьянского, Чебоксарского, Цивильского, Ядринского уездов и состояла из двадцати пунктов