По ведомству службы Пещурова письмо было передано министру юстиции. На сей раз интрига была раскрыта вовремя. Д. И. Лобанов-Ростовский был поражен вседозволенностью автора письма. Обращаясь к министру внутренних дел, Лобанов-Ростовский в духе александровской эпохи переводит проблему институционального и политического конфликта на язык личных качеств: «…необдуманный извет князя Тенишева не делает чести нравственным его качествам. И если бы представить его письмо в Правительствующий сенат, то не избавился бы он от неприятных для себя последствий, ибо от него потребовали бы доказательств. Какие мог бы он представить доводы, когда с самого учреждения комиссии, т. е. в течение более двух лет, ни одного дела в Сенат от нее не представлено, и, следственно, Пещуров ничего еще не скрыл… Из сего письма кн. Тенишева, высказывая себя самым беспристрастным, он заблаговременно хотел на случай, если бы действия комиссии под его председательством не были одобрены правительством, выставить тому причину»[414].
Судьба Временной комиссии была решена 15 апреля 1822 г, после обсуждения на Комитете министров донесения казанского губернатора «О беспорядках и злоупотреблениях по Казанской губернии»[415]. Через четыре месяца она была официально ликвидирована. Для установления контроля над решением следственных дел в Казань был направлен сенатор Владимир Юрьевич Соймонов, наделенный генерал-губернаторскими полномочиями.
Крах проекта создания корпоративной следственной комиссии послужил правительству полезным уроком. Указом от 21 мая 1823 г. в Казани учреждается департамент уголовной палаты. Поскольку следственные дела сенаторской ревизии передавались в этот департамент, относительно его состава Комитет министров внес существенное добавление в текст указа: «…дабы в делах сих не участвовал никто из чиновников и дворян Казанской губернии… Комитет считает полезнейшим для составления Департамента сего определить в оный всех чиновников от Правительства, и вследствие того, назначить в штат вместо 4-х заседателей из дворянства и купечества, двух асессоров от короны»[416]. Временный департамент палаты уголовного суда начал свою работу 6 февраля 1824 г. По данным генерал-губернатора Соймонова, после ревизии под судом находилось 1200 человек[417]. В апреле началось рассмотрение 38 дел, в том числе и о губернских чиновниках. За два года при неусыпном внимании со стороны министра юстиции было завершено лишь 17 из них. Сенат строжайше предписал казанскому губернскому правлению «в самом скорейшем времени» выполнять требования Временного департамента. Так, к июлю 1826 г. подсудимых по данным департамента значилось — 1014[418]. Расследование велось под особым контролем Дмитрия Ивановича Лобанова-Ростовского. Личная ответственность при этом была возложена на казанского губернского прокурора Гавриилу Ильича Солнцева (доктора права, бывшего ректора Казанского универси тета). Это судебное делопроизводство давало возможность ответить на вполне резонный вопрос: подтвердились ли судебными решениями обвинения сенатских ревизоров? К сожалению, плохая сохранность архива Министерства юстиции не способствовала его разрешению, но неожиданная исследовательская находка в архиве III Отделения СЕИВК позволила восполнить недостающие сведения.
По заданию жандармского штаб-офицера подполковника Маслова в 1832 г. губернский прокурор Солнцев составил подробнейший рапорт о работе Временного департамента Казанской палаты уголовного суда[419]. В нем сообщалось, что в феврале 1824 г. в департамент были переданы дела 1468 человек духовного, военного и гражданского ведомства. Сюжетная канва сообщения начиналась с жалобы предводителя дворянства Киселева и завершалась объемными поименными списками с вынесением судебных решений. По каждому уезду чиновники были сгруппированы по ведомствам: земской полиции, уездных судов, городовых магистратов, ратуш, сиротских судов, казанской градской полиции и т. д. Именной табель состоял из трех граф: имена и звания преданных суду; за что именно и с чего начались; где дела об них были рассматриваемы и когда именно. Значился здесь табель и по судебным заключениям губернских и уездных должностных чиновников[420]. Особый интерес вызвала участь бывших чиновников губернских присутственных мест. В составе отрешенного местного правительства в списке значились советники Савва Москотильников, Алексей Сергиевский, асессор Афиноген Половинкин, секретари Кудрявцев, Пульхоровский, Соловьев. В примечании имелась запись «О выведенных сенаторами незаконных по должности действиях и в прочем на губернатора графа Толстого и губернского прокурора Кисловского суждения иметь временному Департаменту, не было предоставлено». Далее приводилась ссылка на Манифест от 22 августа 1826 г., изданный по случаю восшествия на престол Николая I, по которому все эти чиновники получили помилование. Примечательно, что по делам Москотильникова и Половинкина состоялось повторное рассмотрение их дел в 1829 г. палатой уголовного суда с последую щим решением Правительствующего Сената от 24 декабря 1830 г. Оба чиновника были полностью оправданы. Показательны и судьбы других осужденных.
Все советники казенной палаты — Камашев, Бакулин, Богданов (умер), Жуков (умер), Шульгин (умер), Иванов, Феоктистов, Гусев — были оправданы по Манифесту. В примечании по этой палате имелась запись: «О вице-губернаторах Чернышеве и Ермолаеве суждение иметь временному департаменту предоставлено не было, впрочем, оба по указу Сената 11 октября 1821 г. от суда и следствия были освобождены». Камашеву отдельно в 1831 г. вынесли замечание, «чтобы он на будущее время был осмотрительнее». Амнистированы были члены палаты уголовного суда: председатель палаты Иван Сокольский (умер), советник Иван Прутковский, дворянские заседатели — Апехтин (умер) и Свингин, от купечества — Плохов, Мустафин и секретарь Рожественский. По палате гражданского суда: Иван Пыхачев (умер), советник Степан Каратеев и заседатели от дворян — Свечников и Маньковский (умер), от купечества — Зайцев, Лихачев и секретарь Зайковский. Думается, для всех этих должностных лиц такое наказание действительно является суровым, но, как показывает практика, не всегда оказывается справедливым.
Кончина губернатора Толстого решила многие проблемы, кроме одной — реабилитации губернатора и губернского правления. Из поименных табелей губернского прокурора видно, что если кому и удалось реабилитироваться, так это чиновникам губернского правления. Они не были помилованы по Манифесту, они были полностью оправданы, а это само по себе ставит под сомнение решения проверявших сенаторов-ревизоров относительно местного правительства. Рассмотрим подробнее обстоятельства оправдания Саввы Андреевича Москотильникова. Вероятно, он изначально осознавал опасность развития этой проверки по пути сведения личных счетов, поэтому сразу же после смерти Толстого подал прошение об отставке. В этой просьбе ему отказали и со всеми чиновниками губернского правления отдали под суд. По прошествии тринадцати лет он так пояснял случившееся с ним: «…я имел несчастье при обревизовании в конце 1819 г. и в начале 1820 гг. сенаторами Казанской губернии, по стечению обстоятельств подвергнуться неприятностям. Не помогли мне ни правота моя, ни мое недостаточное состояние, как очевидный признак беспорочной службы моей. Не помогли, потому что я имел недоброжелателей! Желая успокоить их, я просил отставки, но мне и в заслуженном чине — статского советника отказано, и указа об отставке не объявлено, и паспорта не дано»[421]. Находясь под следствием, он составил «Записку», содержащую подробнейший разбор всех пунктов обвинений, предъявленных губернскому правлению. «Записка» была подана сенатору Соймонову, но так и не дошла до Санкт-Петербурга, оставшись погребенной в бумагах сначала палаты уголовного суда, затем Временной комиссии и Временного департамента. Тогда Москотильников письменно обратился к императору с просьбой рассмотреть представленные им оправдания и предоставить ему возможность продолжить службу, так как кроме службы, средств к существованию у него не было[422]. Прошение было передано в Комитет министров, откуда через министра юстиции поступило губернскому прокурору, которому было предложено незамедлительно приступить к окончанию этого дела.
К этому времени Александр I из личных встреч с обергофмейстером бароном Петром Романовичем Альбедилем, казанским губернатором П. А. Ниловым уже знал о параличе власти, случившемся в Казани. Барон Альбедиль был доверенным лицом императора. В 1801 г. он ревизовал казанскую полицию. Тогда-то и произошла его встреча с Москотильниковым. По прошествии девятнадцати лет бывший советник губернского правления вынужден был вновь обратиться за помощью к своему давнему покровителю со словами: «Я помню обещание излившиеся от чувственного сердца Вашего, что Вы будете всегда моим благодетелем, но до сих пор не хотел быть в тягость великодушнейшему из человеков. Ныне гонит меня мщение, и эпоха казанских пыток слилась чрез неприметные переходы с эпохой казанских доносителей. Многие случаи соединились между собой…»[423]
Повезло Москотильникову и с губернским прокурором. Г. И. Солнцев хорошо знал его как юриста-практика, их сближал университетский круг знакомств, оба увлекались историей русской словесности в составе Казанского общества любителей отечественной словесности. По жизни они во многом были схожи. Оба, обладая незаурядными интеллектуальными способностями, принадлежали к редкому числу просвещенных бюрократов. Солнцев недавно пережил ревизию Магницкого и вынужден был покинуть Казанский университет, уйдя с ректорского поста. Состояние оклеветанного ему было знакомо и понятно. Заинтересованность прокурора в справедливом исходе дела можно уловить в текстах его