рапортов министру юстиции, где за сухим изложением текущей делопроизводственной ситуации проявилось личное участие. К примеру, в рапорте от 30 июня 1826 г. он писал: «…не излишним считаю донести вашему сиятельству об особенном обстоятельстве по делу просителя Москатильникова, что он в оправдательной записке своей… ныне при делах во Временном департаменте палаты хранимой, обвиняет самих господ сенаторов, пристрастно якобы ревизию производивших и о ревизионных операциях господ сенаторов Высочайшею доверенностью облеченных. Временный департамент уголовной палаты, по мнению моему, не может и входить в суждение, кроме только об одних действиях его Москатильникова и других бывших губернского правления членов господами сенаторами обнаруживаемых. Оправдание же его Москатильникова против господ сенаторов подлежать должно рассмотрению самого Правительствующего Сената»[424]. Вероятно, зная о возникших интригах вокруг этой сенаторской ревизии, Солнцев посчитал целесообразным передать подлинник министру юстиции, а копию приобщить к делам Сената. Таким образом, официальное заявление Москотильникова о предвзятости сенаторов, о тенденциозности ревизии в интересах «доносителей, сделавшись судьями собственной распри с губернским начальством», наконец, дошло до своего адресата. Теперь Сенату предстояло решать правомерность предъявленных доводов. Но гласного разбирательства по этому делу так и не было проведено. Как уже отмечалось, по Манифесту 22 августа 1826 года[425] все чиновники Казанской губернии «не заключавшим в себе смертоубийства, разбоя, грабежа и лихоимства» были помилованы. Вопрос о предвзятости ревизии был снят и постепенно забыт. Вероятно, император не хотел громких слушаний по делу о дворянской оппозиции.
Для бывшего губернского советника С. А. Москотильникова различие между понятиями «оправдан» или «помилован» имело принципиальное значение. В его формулярном списке за 1832 г. в графе «был ли под судом» читаем: «По случаю сочтения его от гг. сенаторов, ревизовавших в 1819–1820 годах казанскую губернию, участвовавшим в найденных ими беспорядках по губернскому правлению предан был суду, но впоследствие решением Правит. Сената, как оказавшийся не причастным никаким злоупотреблениям и упущениям, от суда и следствия оставлен свободным, с тем, чтобы время невинной бытности его под судом зачтено ему было в действительную службу»[426]. При действенной поддержке военного губернатора С. С. Стрекалова Москотильникову и бывшему асессору губернского правления Половинкину удалось вытребовать у министра финансов жалованье за все годы их несправедливого осуждения. По решению Сената практически все чиновники казанской губернской администрации по расследованию итогов сенаторской ревизии были оправданы, либо «всемилостивейше прощены»[427].
Пользуясь случаем, в надежде на пересмотр причин своего увольнения бывший казанский губернатор П. А. Нилов в 1827 г. обратился к А. Х. Бенкендорфу. Его «записка» содержала разбор ревизии Сената по прошествии пяти лет со времени его увольнения. Экс-губернатор рассуждал: «Прежде по одним умственным заключениям, а потом и по самым событиям обнаружилось: 1) Что хотя по Казанской губернии действительно злоупотребления происходили, но по существу их не настояло никакой надобности выводить их из общего порядка, представленного законами на суждение подобных дел. 2) Что из числа доносов, поставленных на вид правительству, способ дальнейшего открытия некото рых из них обнаружил в самих доносителях не только отдаление от цели благонамеренной, но наклонность употреблять средства, находить для своих выгод зло там, где его и не существовало. Наконец: 3) Что вообще, учреждение Временной комиссии в отношении к своей цели раскрылось превратным домогательствам князя Тенишева и его сообщников…»[428] Впервые официально было заявлено о целенаправленном преувеличении «всеобщих злоупотреблений» по Казанской губернии и несоответствии примененных ревизорами репрессивных мер реальному положению дел. Это утверждение затем нашло свое подтверждение в отношении министра юстиции Дмитрия Васильевича Дашкова «относительно пристрастности ведения следствия при ревизии сенаторами в Казанской губернии», поданном Бенкендорфу[429]. В процессе изучения архивных материалов данной сенаторской ревизии я все время задавалась вопросом о причинах столь суровой расправы над личным составом губернского правления, ведь впоследствии многие предъявленные обвинения оказались несостоятельными и были сняты в ходе судебных разбирательств. Удивляет и то, с какой легкостью сенаторы-ревизоры пошли на поводу у местных дворян, покровительствуя им во всех начинаниях даже по окончании ревизии. Их расположенность к казанскому дворянству проявлялась в ходатайствах о восстановлении на службе ранее осужденных «ябедников» Столбовского[430] и Пенкина[431] как «заслуживающих уважение».
Подозрение о предвзятости инспекторов неожиданно получило подтверждение в статье профессора В. Ф. Залесского «Гражданская практика Казанских судебных установлений первой четверти XIX столетия»[432]. В разделе о нечистоплотности казанских судей в качестве примера автор привел разбор судебной тяжбы между наследниками помещика Кушникова. Уместно напомнить, что ревизор С. С. Кушников имел к этому делу непосредственное отношение.
Из архивных документов явствует, что его дед после своей кончины оставил движимое и недвижимое имущество: имения в селе Кушникове и в деревне Шульгиной Чебоксарского уезда, имение в Симбирской губернии и каменный дом в Чебоксарах. Наследство это должно было делиться между тремя его сыновьями — Василием, Павлом и Сергеем. После смерти Сергея доля отходила его сыновьям, одним из которых и был сенатор С. С. Кушников[433]. Согласия в разделе имущества наследники так и не нашли, между ними произошли серьезные разногласия, дошедшие до Сената. Указом от 14 февраля 1796 г. предписывалось казанской палате гражданского суда оспариваемое имение в взять в опеку и произвести раздел судебным порядком, так как двухлетний срок полюбовного раздела истек. Палата неоднократно сообщала об этом уездному суду. Последний указ по этому делу датирован 29 июня 1811 г.
В. Ф. Залесский сделал предположение, что Кушниковы, испугавшись разорения, которым при тогдашних порядках грозило взятие их имений в опеку, «приняли соответствующие меры в отношении секретаря суда, а может быть, и членов, потому что уездный суд стал всячески оттягивать исполнение указа Сената». Прошло еще шесть лет, и в 1817 г. Казанская палата гражданского суда, возглавляемая статским советником Пыхачевым, вновь сделала напоминание, но, не получив ответа, послала подтверждение в 1819 г. Губернское правление, следившие за выполнением сенатских указов, потребовало немедленного его исполнения, но от уездного суда было получено донесение о пропаже дела. В марте 1822 г. палатой была получена из Чебоксарского уездного суда бумага следующего содержания: «…как со времени обращения из палаты в оный суд о имении Кушниковых дела, то есть с 29 числа июня 1811 г., в течение слишком десяти лет, никто из участвующих по тому делу наследников Кушниковых о разделе между ими того имения хождения и иску в оном уездном суде не имел, из чего следует заключить, что оное имение между ими разделено полюбовно, то уездный суд как по сему, так и по неизвестности, где состоит имение Кушниковых, подлежащее в раздел, и где находятся Кушниковы, между коими следовало разделить имение, не имея возможности приступить к выполнению предписание сей палаты, полагает производство по означенному делу остановить»[434]. Если учесть, что все эти события разворачивались на фоне сенаторской ревизии, возглавляемой лицом, непосредственно заинтересованным в нужном исходе семейного дела, то проясняются и многие детали развития самой ревизии.
Становится понятным, почему осмотр Казанской губернии начался с Чебоксарского уезда, отчего исправник этого уезда Дмитрий Томилин подвергся самому суровому наказанию — лишению чинов и дворянства с высылкой в Сибирь. Почему после удаления председателя палаты гражданского суда Пыхачева, обвиненного сенаторами в чрезмерном накоплении дел (211), ее возглавил (1820–1823) Лохтин, ревизовавший все тот же Чебоксарский уезд в качестве бывшего сотрудника астраханского губернатора Тенишева, а затем члена Временной казанской комиссии. Круг интересов замкнулся. Явившиеся в облике беспристрастных представителей высших государственных интересов ревизоры в результате оказались связаны с местным дворянством не только сословной гражданской солидарностью, но и вполне конкретными имущественными интересами. Полагаю, так легче было им обвинять представителей коронной администрации в преступных деяниях. В этом свете доводы П. А. Нилова о том, что злоупотребления по Казанской губернии умышленно преувеличивались, приобретают иное звучание.
Подведем итоги ревизии 1819–1820 гг. Как правило, все сенатские инспекции завершались смещением провинившихся чиновников. По уточненным исследовательским подсчетам, число отданных под суд по этой ревизии достигло 1307 человек, за вычетом недолжностных лиц — 822 человека. Из них 321 служили в губернских и уездных учреждениях и только около 200 состояли на государственной службе. Судебному наказанию были подвергнуты 82 человека[435]. В основном это были чиновники уездного и волостного уровня. Как уже упоминалось, практически все губернские учреждения были «обезглавлены». В ожидании своей участи многие покинули Казань, кто-то умер от старости и болезней, не дождавшись развязки событий, некоторые упорно добивались реабилитации, а в результате их места уже были заняты другими чиновниками.