В чем же обвинялся казанский гражданский губернатор и каковы официальные формулировки причин его отставки? В вину Нилову вменялось «увеличение городских сборов». Под этим подразумевалось улучшение устройства казанской полиции. Указывалось, что столь благое начинание было поддержано министром внутренних дел Кочубеем, но распоряжение губернатора было реализовано с грубыми нарушениями официального порядка прохождения подобных дел. Сенатор сообщал о самовольном увеличении губернатором городской стражи до 360 человек, но для их содержания доходы города оказались недостаточными. Поэтому губернатор самовольно предписал думе увеличить сборы почти вдвое и собрать дополнительно 15 тыс. рублей для освещения улиц. В адрес несогласных он разразился «укорительными выражениями», которые казанское дворянство приняло на свой счет в качестве оскорблений. Приветствуя полезные замыслы губернатора, Соймонов посчитал избранные им средства противоправными. Но Нилов продолжал уверять, что устройство городских фонарей — давно назревшая проблема, и если бы не противодействие ему, то уже осенью в Казани были бы освещены все улицы. Генерал-губернатор выступал за увеличение доходов, но на законном основании. Его аргументы перемежались немаловажными подробностями. К примеру, когда речь зашла об уравнительной оценке домов, сообщалось, что два дома губернаторского родственника Еремеева были оценены один в 8, а другой в 25 тыс., тогда как подобные же дома в Казани оценивались в два раза дороже, соответственно, в 15 и 50 тыс. рублей[477].
На совещание Комитета министров выносился вопрос о заготовлении полицейского обмундирования. Возросшую численно казанскую полицию губернатор хотел одеть по единому образцу, так как внешний вид полицейских служителей был в «жалком и бедственном состоянии». Как сообщал губернатор, некоторые стражи «тишины и порядка» вынуждены были носить собственную одежду, добывать пропитание милостыней, а многие из них получили обморожения в суровую прошлую зиму. На сей раз Нилов обвинялся в том, что одежда, поставляемая подрядчиком Романовым (по более дешевым расценкам), оказалась без заключения контракта, а это, по мнению Соймонова, «есть довольно ясное доказательство недостатка добрых распоряжений». Высказанное подозрение было расценено губернатором как клеветническое, сенатор же усмотрел в этом оскорбление его должности. Те же нарекания повторились при заготовке одежды для ссыльных. Уведомлялось, что одежда изготавливалась «без поручительства и свидетельства на торговлю». В итоге упорного неприятия губернатором высказанных замечаний по полицейской части ему было предъявлено обвинение в «ослаблении влияния губернатора на полицию». Управляющий губернией сенатор Соймонов отстранил Нилова от руководства городской полицией, ссылаясь на указ о полномочиях военных губернаторов от 11 мая 1801 г. Эти доводы сенатора по служебным упущениям губернатора были полностью поддержаны министром.
Далее разбирались социальные просчеты гражданского губернатора. Речь шла об организации губернатором досрочных дворянских выборов[478]. По решению Комитета министров от 15 апреля 1822 г. были назначены внеочередные дворянские выборы, так как предводитель дворянства Г. Н. Киселев оказался под следствием. Забегая вперед, отметим, что обвинения губернатора по этому делу не подтвердились. Соймонов утверждал, что желал сблизить местное благородное общество с губернатором, но его намерения были уничтожены речью Нилова, произнесенной в день открытия выборов 1822 г. В ней упоминались все пороки предводительства Киселева, дворянство укорялось в неправильности выбора в качестве его преемника кандидата Евсевьева, состоящего с Киселевым в близких отношениях и даже управлявшего его собственными делами. Однако с результатом 81 балл против 13 Александр Николаевич Евсевьев был избран, что послужило показателем «неудовольствия губернатором». Далее Соймонов добавлял, что в срочных выборах 1824 г. Евсевьев вновь получил доверие казанского дворянства на следующие три года. На полях протокола был помечен указ 1802 г., по которому губернаторы не должны были вмешиваться в корпоративные вы боры дворян. Пожалуй, это был самый важный аргумент сенатора, убеждавший неприятие губернатора местными дворянами. По мнению министра внутренних дел, речь губернатора перед дворянством была неприлична, потому как по существующим на выборах узаконениям «губернское Начальство не должно изъявлять никаких и малейших преклонностей, чтобы выбор пал или не пал на того или другого из дворян». В этой части протокола приводились и более мелкие нарекания. В частности, Соймонов, перепроверив смету на сооружение и ремонт мостов в Казани в размере 280 тыс. рублей, посчитал заданную сумму неосновательной, без прилагающихся точных исчислений.
На мнение министров выносились перспективного характера вопросы: «О казанском вице-губернаторе Жмакине» и «О состоянии дел в казанской губернии по отъезде оттуда губернатора Нилова». Неприятие стиля руководства казанского гражданского губернатора должно было убедить министров в его замене. В рекомендации Соймонова вице-губернатор Жмакин позиционировался как «лучшая кандидатура на пост губернатора», не столько по формальным признакам, таким как «количество дел решенных в губернском правлении, но более на благоразумных распоряжениях, по которым без особой сильной власти все подчиненные повинуются и которые везде видимый успех имеют»[479]. По убеждению генерал-губернатора, «благоразумие» как сила власти отличало одного правителя от другого. Тезис этот был подкреплен статистикой, подтверждающей эффективность работы губернского правления под руководством Жмакина. Так, общее число решенных дел в 1823 г. по всей губернии составляло 41 216 дел, в 1822 — 34 517, а в 1821 г. всего 16 116 дел[480]. Эти цифры должны были убедить Комитет министров в выборе кандидатуры нового казанского губернатора.
Все заявленные претензии к губернаторству Нилова не выходили за пределы его должностных обязанностей. Выявленные нарушения обосновывались и препарировались текущим законодательством. Для полноты картины заключительный раздел протокола «О личных качествах губернатора и о долгах, на нем состоящих» был оживлен сведениями приватного свойства. Предвосхищая подозрения о личном неприятии губернатора, генерал-губернатор заранее уведомил графа Кочубея, что «он не заметил в губернаторе Нилове склонности к корыстолюбию и ничего предосудительного», но вынужден отметить его «предубеждения», «намерения настойчивости», которые вовлекают его в неудовольствия, кроме дворянства, и с другими начальствами, начиная от Военного до Университета и Архиепископа. Иными словами, по мнению Соймонова, неуживчивость, конфликтность, необузданность нрава в сочетании с напористостью натуры не позволяют Нилову восстановить утерянную атмосферу взаимопонимания. Кроме того, сообщались подробности приватного характера. Якобы жители осуждают губернатора и не уважают его за имеющиеся долги, которые достигли 100 тыс. рублей. А главное, он не платит по заемному письму, поступившему к взысканию. Подобные подозрения Нилов посчитал оскорбительными. В ответ он официально заявил, что недостаток обвинений сенатора «вынудил» коснуться его долгов. Отныне конфликт между этими представителями местной власти вышел за границы их институциональных отношений и обрушился в МВД взаимными жалобами и обвинениями. О накале их переписки можно судить по объемной папке из личного архива Владимира Юрьевича под названием «Дело по доносу губернатора Нилова на сенатора Соймонова» на 213 листах[481].
Зададимся вопросом: имелись ли долги у Нилова до назначения его казанским губернатором и знал ли об этом император? Из записки, поданной Бенкендорфу, явствует, что Александр I при назначении Нилова казанским губернатором лично повелел выдать под залог его имения 400 тысяч рублей[482]. Сенатор в свое оправдание отзывался, что вынужден был сообщить правительству о долгах губернатора, потому как сделаны они были из купеческих опек. Настораживало его и то, что в управленческой практике Нилова уже были случаи неуплаты по счетам опек, в бытность того тамбовским губернатором (1811–1813). «Если чиновник, имеющий голос в обществе и не бывший помещиком в казанской губернии, в течение по крайней мере 10 лет не получил удовлетворения, то какого же удовлетворения мог ожидать подвластный губернатору опекун из купеческого звания?»[483] — рассуждал обвинитель. Далее он коснулся дел семейных. Ввиду наличия у губернатора винокуренного завода, сообщалось, что на имя супруги поступали деньги за вино, продаваемое в Казанской губернии через казенную палату. Прилагалась выписка из рапорта казанского уездного надзирателя над питейными сборами, в ней говорилось, что в прошлом 1822 г. в Казань было привезено от имени рижского 1-й гильдии купца Генри-Гила 26 бочек рома мерою 949 ведер, который весь был продан. Подобными фактами Соймонов ставил под сомнение добропорядочность губернатора, стремился уверить в его нечистоплотности. И все же приводимые доводы были лишь косвенным обвинением. Более того, верховная власть была хорошо осведомлена о материальных трудностях казанского губернатора, возникших еще до его назначения. Каков же был исход этого конфликта?
Министр Кочубей принял сторону сенатора, мотивируя это тем, что получение губернатором займов от опек «дело неприличное», и что Нилов действительно нанес личное оскорбление своему начальнику. Опираясь на «Высочайшую волю» о невозможности оставления г. Нилова при управлении губернией, Комитет министров утвердил причины его увольнения. Петр Андреевич был отрешен от должности за то, что в донесениях против сенатора, речью перед дворянством, «соединенной с укоризненностью», поставил себя против оного: «…омрачил себя в глазах публики и лишился уважения, которое для начальника губернии столь необходимо и восстановить которо