К примеру, в секретной части III Отделения отложились документы о причине перевода в Симбирскую губернию исполняющего обязанности казанского губернатора Александра Яковлевича Жмакина (ставленника сенатора Соймонова, управлявшего в Казани в 1823–1826 гг.). Его перевод в другую губернию стал результатом ревизии деятельности попечителя Казанского учебного округа. Жмакин был тестем Владимира Ивановича Панаева[491], одного из вдохновителей изгнания М. Л. Магницкого из Казани[492]. Панаев, вспоминая о тех событиях, искренне сокрушался, что политическая дезориентация тестя обернулась для того потерей возможности стать казанским губернатором. Виной тому указывались интриги уже обреченного Магницкого. Направленность ревизии генерал-майора П. Ф. Желтухина (был женат на дочери князя Д. В. Тенишева) казалась очевидной для всех. Как доверенное лицо императора, он был отправлен в Казань для смещения попечителя учебного округа. Желтухин вынужден был объясниться с Панаевым относительно дальнейшей судьбы его тестя: «Судите сами, мог ли я сохранить с ним прежние отношения? Я ревизирую человека, находящегося под гневом правительства, а Александр Яковлевич его принимает, ласкает, а мачеха вашей супруги каждое воскресенье ездит в университетскую церковь к обедне. Следует ли так поступать начальнику губернии?… Я давно генерал, а тесть ваш — статский советник, но помня, что он правит губернией, еду к нему. Говорят — нет дома. Чьи же это сани? Магницкого. Меня не принимают, а он — там. Судите сами»[493]. Поэтому в мае 1826 г. должность казанского гражданского губернатора досталась Отто Федоровичу Розену.
При назначении ему предписывалось во всем содействовать ревизии университета[494]. Вице-губернатор Жмакин при поддержке М. М. Сперанского, В. П. Кочубея и генерал-губернатора А. Н. Бахметьева все же получил губернаторскую должность в соседней Симбирской губернии[495]. Однако на него были составлены анонимные доносы, которые затем были препровождены к губернатору Розену. Расследование по этим анонимным доносам выявило, что написаны они женской рукой и что сочинители пасквилей собирались у Магницкого на квартире и писали под его диктовку[496]. В том же секретном фонде III Отделения сохранилась одна из таких записок под заголовком «О злоупотреблениях казанского вице-губернатора Жмакина»[497]. Автор, именуя себя патриотом, полагаясь на опыт и всесилие предыдущих ревизий, просит организовать проверку губернской администрации, вероятно, в надежде на новые кадровые потрясения и сведение личных счетов. Донос писался человеком осведомленным. В нем фигурировал вятский губернатор Добринский Павел Михайлович, находящийся под следствием Сената с 1824 г. В свете увольнения Добринского интерпретировалось и правление его зятя, казанского вице-губернатора Жмакина, который «с торгу продавал правосудие, отдавая оное в руки лихоимственных исправников…».
Доносители не учли одного: с воцарением Николая I начался закат «эпохи ябедничества». Теперь доносители сами попадали под наблюдение тайной полиции. Но дыма, как известно, без огня не бывает, упоминаемые в доносе административные нарушения по Ядринскому уезду и Казанской палате уголовного суда стали подтверждаться в донесениях жандармских штаб-офицеров.
После смерти Розена (12 апреля 1828) до назначения действительного статского советника Ивана Григорьевича Жеванова губернией управлял вице-губернатор Евграф Васильевич Филиппов (1826–1836). В течение десяти лет он являлся постоянным фигурантом жандармских донесений. Вот первое сообщение о нем: «Филиппов известен многим здешним чиновникам, т. к. выслужился от полкового писаря до вице-губернатора, 11 месяцев исполнял должность губернатора и был чрезвычайно недоволен, что МВД никакого вознаграждения ему не дало… Образование его весьма убогое…»[498] К этому добавлялось, что на свои именины только на вино он потратил 1000 рублей и к тому же соблазнил и обесчестил девицу Федорову. Подобные слухи о чиновниках губернаторского окружения Жеванов посчитал клеветой, выражая возмущение методами сбора информации подчиненными графа Бенкендорфа. Подполковник Новокщенов, в свою очередь, докладывал: «Казанский губернатор вместо того, чтобы содействовать общими силами, остался на меня в неудовольствии. Разглашает то, что секретно ему от меня сообщается, прежде нежели доносит Вашему Превосходительству…, при личном же моем с ним свидании у него на дому заметил я, что он, как бы подозревая меня в личности против себя, сказал мне, что я опасен, что мне будет худо, за то, что я окружаю себя будто бы дурными людьми, и что я от сего много потеряю. Сии его слова меня не мало удивили, тем более как бы угрожал мне Вашею Благодетельною для меня особою. Но г. губернатор того не знает, что мне для узнания в подробностях все злоупотребления во вверенной ему Казанской губернии все люди наготове…» Шеф жандармов на титульном листе поданной записки карандашом сделал запись, чтобы Новокщенов перестал писать на имя губернатора, а «только писал ко мне». Отныне сам А. Х. Бенкендорф без посредника ставил казанского губернатора в известность о «творимых беспорядках в вверенной ему губернии», после чего казанскому губернатору пришлось оправдываться, что в Казани вообще «размножились люди, вредящие славе правитель ства, порицающие и перетолковывающие по своему всякое доброе действие оного»[499].
Правление этого гражданского губернатора оказалось кратковременным. По воспоминаниям современников, единственным доверенным его лицом был личный адъютант Александр Карлович Оливей. В обществе поговаривали, что «он ловко пользовался своим вполне благоприятным положением и, прибыв в Казань налегке, через шесть лет уехал оттуда в изящном, тучно нагруженном тарантасе, которыми Казань тогда славилась»[500]. Достался он Жеванову в наследство от предыдущих губернаторов. В то время как провинциальная чиновничья жизнь продолжала развиваться привычным ходом, в недрах III Отделения постепенно формировалось досье на каждого «неблагонадежного», упоминавшегося в сводках штаб-офицеров.
Толчком к изменению положения дел в управлении Казанской губернией послужил донос бывшего дворянского заседателя ядринского уездного суда прапорщика Ивана Мисаилова. «Всеподданнейшее прошение» было передано им в собственные руки Николая I в Варшаве в 1830 г.[501] В нем сообщалось о «свирепых» и «наглых» злоупотреблениях, совершающихся в Ядринском уезде по отношению к «непросвещенному народу чуваш» со стороны земского исправника Лукомского и всех чиновников земского суда. Сам Мисаилов предлагал свои услуги в качестве переводчика при организации следствия, но при этом выражал недоверие местным властям и даже московскому департаменту Сената, рекомендуя рассмотреть это дело в Санкт-Петербурге. Прямое вмешательство императора в застойные процессы административной жизни Казанской губернии ускорило развитие событий. С этого момента верховное внимание к казанским событиям не ослабевало. Уже в мае шеф жандармов получил подтверждение справедливости доноса Мисаилова. В рапорте штаб-офицера сообщалось, что он неоднократно докладывал «об отягощениях излишними поборами бедных поселян Ядринского и прочих уездов…, передавал все обстоятельства дела гражданскому губернатору, чтоб при новой баллотировке Лукомского не утверждать, губернатор был также оповещен, что Лукомский находится в тесных связях с губернским секретарем Дороховым и советником губернского правления Межуевым, с которыми и делится пополам»[502]. И действительно, еще в апреле 1830 г. в сводках первой экспедиции III Отделения отложилось донесение «о чиновниках Казанской губернии», в котором речь шла об окружении губернатора Жеванова, о наличии неформальных отношений с «лихоимцами» Ядринского уезда. В документе говорилось: «Секретарь при губернаторе Дорохов — чиновник пристрастный к интересу, игрок в карты, обыкновенно занимается сим ремеслом с приезжающими в губернский город исправниками. Весьма близок к своему начальнику и живет в губернаторском доме. Чиновника для особых поручений Москатильникова держит губернатор за отменный слог письма, невзирая, что он человек без нравственности, отпадший от религии и был под судом. Он занимается сочинением разных просьб. Советник губернского правления Мижуев пьет запоем и пристрастен к лихоимству. Исправник Ядринского уезда Лукомский чиновник совершенно не благонадежный для службы, делает поборы с казенных крестьян, но пользуется расположением начальника губернии»[503]. Впервые доносилось, что губернский прокурор Солнцев «слишком явно предан несчастной слабости к пьянству, затмевающей его природные способности и препятствующей ему обращать строгое и беспрепятственное внимание на действия Уголовной палаты, от чего часто он пропускает неправильные журналы, составляемые по произволу советника Иванова, руководимого самым алчным лихоимством»[504]. Председатель палаты уголовного суда по преклонности лет был уже недееспособен, что предоставило Иванову возможность «торговать правосудием». В качестве доказательства приводились оперативные сведения, что капитал его составляет около 400 тыс. и хранится в Московском опекунском совете на имя неизвестного, к тому же в прошлом году он купил в Казани дом. Бенкендорф передал записку штаб-офицера на рассмотрение министру внутренних дел А. А. Закревскому, а сведения о губернском прокуроре — управляющему