В приведенном отрывке упоминался бывший секретарь губернского правления титулярный советник Кудрявцев, служивший в местном правительстве еще во времена Толстого. В числе других он находился под судом, был помилован и возвращен на прежнее место службы. Знание и опыт выдавали в нем натуру сильную, независимую и необузданную. В записке жандармского штаб-офицера за 1827 г. о Кудрявцеве сообщалось: «…совершенно вредный для службы…, имеет каменный и два деревянных дома, которые передал жене, и капитал очень хороший. Свойства жестокого, при всяком случае являет себя дерзким деспотом. От чего как сиротский суд, полиция, земские суды, дума, магистрат и даже уездный суд все подчиненные, трепеща в грозность ему, исполняют его волю. Самые советники губернского правления в подобострастии у него»[519]. Скорее всего, доносы его были основательными, но, по мнению центральных органов власти, практику доносительства следовало замкнуть на губернском уровне, предоставив губернаторам разрешать на местах текущие проблемы и не игнорировать их, отсылая жалобы в вышестоящие инстанции. Чтобы обуздать наиболее «вредных», губернаторам предоставлялось право ссылать их под надзор полиции. Уфа, конечно, не Сибирь, но всеми порицаемая инициатива гражданского губернатора Нилова стала сбываться при военных губернаторах. В данном случае Кудрявцев стал жертвой отживающих норм провинциального бюрократического поведения.
Заручившись самой высокой поддержкой, Стрекалов принялся за оздоровление кадрового состава губернских чиновников. По этому вопросу он отчитывался следующими образом: «…многие из них или не знали своего дела, или слишком уж увлечены своекорыстием, переменив тех и других, по возможности, и заменив более благонадежными, достиг того, что дела в уездных судах, магистратах, земских и градских полициях, равно в архивах сих мест разобраны и приведены в порядок…»[520] Кадровая чистка коснулась не только должностных чиновников, но и выборных сельских начальников, и писарей у крестьян государственной деревни. Это благоприятно сказалось на жизни рядовых поселян и функционировании городского самоуправления. В кадровых перестановках военного губернатора обнаруживается и реализация рекомендаций жандармских офицеров. К примеру, были изгнаны со службы за получение взяток бывший губернский советник Межуев (ранее представленный к награде сенатором Соймоновым) и секретарь губернаторской канцелярии Дорохов.
Кроме ранее упоминаемых лиц, в жандармских донесениях часто фигурировал «по подозрениям во взятках» советник палаты уголовного суда Николай Николаевич Иванов. Однако его послужной список не был запятнан. По формальным параметрам, перед нами вполне добропорядочный, не замешанный ни в каких злоупотреблениях чиновник сорока лет. Иванов являлся советником Казанской палаты уголовного суда с ноября 1819 г. За этот период был награжден орденом Святого кн. Владимира IV степени в 1824 г. и орденом Святой Анны II степени в 1831 г. за самоотверженную борьбу с холерой. Он успешно продвигался по служебной лестнице: в 1826 г. получил чин коллежского асессора, в 1830 г. — надворного советника, кроме того, не раз удостаивался Высочайшего Императорского благоволения[521]. А вот доказать вымогательство взяток Ивановым оказалось делом непростым. В одном из жан дармских рапортов открыто сообщалось: «…чиновники знают, что доказать их взятки законным порядком едва ли возможно, следовательно, законы, долженствующие ограждать невинных, во многих случаях дают средства к лихоимству. Общая постоянная молва всегда справедлива, и если внезапно взять на рассмотрение бумаги Иванова, то найдутся ломбардные билеты на большую сумму, которую приобрести не мог он ничем другим как лихоимством»[522]. Однако и эти билеты могли служить лишь косвенным доказательством. Данное обстоятельство подтолкнуло военного губернатора к поиску неформальных путей избавления от этого чиновника.
Под грифом «секретно» он написал приватное письмо министру юстиции Дашкову[523]. В нем Стрекалов сообщал о положении дел в палате уголовного суда, давая понять, что рабочий стиль советника Иванова идет вразрез с его «мнениями и затрудняет» рассмотрение дел в Сенате, отчего следует «бесполезное умножение переписки, сопряженной с медленностью разрешения участи подсудимых». Губернатор отмечал, что неэффективность палаты уголовного суда царит вот уже лет пять, упоминал о некомпетентности советника, поскольку «несколько человек, сосланных по приговору в Сибирь, затем были возвращены указами Сената». Выход ему виделся в переводе Н. Н. Иванова без «дальнейших неприятностей» в другую губернию. Вместо него на образовавшуюся вакансию он просил назначить коллежского советника Москотильникова: «Сей шестидесятилетний старец, с умом образованным, с сведениями многолетнею опытностию приобретенными, мог бы быть надежным помощником в трудах господину председателю палаты и при своей деятельности и благомыслию обеспечил бы течение дел столь часто затрудняющих высшее начальство излишнею перепискою». Вероятно, жизнь этого «казанского Сперанского» и есть живое воплощение управленческих традиций, их переломов и возрождения. В Казани один за другим сменялись губернаторы, и каждый ходатайствовал о нем. Зарекомендовав себя как одаренный самоучка, этот просвещенный бюрократ был востребован губернской администрацией на протяжении всей своей жизни. Розен, а затем Стрекалов добивались восстановления его в должности. Военный губернатор инициировал замену «благожелательного» советника уголовной палаты шестидесятилетним старцем, бывшим под судом. В декабре 1832 г. Н. Н. Иванов был перемещен в Пензу с сохранением должности.
Граф Бенкендорф на протяжении ряда лет имел сведения «о предосудительных действиях» казанского чиновника Иванова. Он подтвердил, что указанный советник относится к числу «неблагонадежных чиновников», «торгующих правосудием», сумел нажить этим промыслом капитал до четырехсот тысяч[524]. Его удаление благоприятно сказалось на работе Казанской палаты уголовного суда. Через два года Стрекалов представил к награждению знаками отличия беспорочной службы ее председателя маркиза де Траверса, секретаря Николая Белозерова и столоначальника Спиридона Попова[525]. Применение высылки под надзор полиции, перевод на другое место службы стали одним из способов решения кадровых вопросов при участии губернатора и III Отделения.
Правда, применение подобных практик по отношению к неординарным личностям не всегда срабатывало. В Казани таковым был губернский прокурор Г. И. Солнцев. В донесениях штаб-офицеров о нем не было единства мнений. В ранних рапортах сообщалось: «Казанский губернский прокурор Гаврило Ильич Солнцев здесь всеми одобрен по его общим познаниям и, будучи доктором права, был ректором в Казанском университете. Знает совершенно свои обязанности в должности прокурора, беспристрастен и к общему благу ревностен и бескорыстен»[526]. С начала 30-х гг. в сводках о казанских чиновниках постоянно отмечалась его «слабость к пьянству». Эти сведенья передавались на рассмотрение непосредственному начальнику Солнцева — министру юстиции. В 1831 г. губернский прокурор за содействие подполковнику Маслову был удостоен ордена Святой Анны II степени. Дашков, напомнив об этом Бенкендорфу, посчитал невозможным в настоящее время отстранить Солнцева от занимаемой должности. Он также уведомил шефа жандармов, что военный губернатор Стрекалов настоятельно просил «в отвращение дальнейших предосудительных поступков Солнцева уволить от настоящей деятельности, с награждением пенсионом за прежнюю его службу»[527]. С увольнением решили повременить и все обстоятельно проверить. Поведение губернского прокурора стало предметом жандармских донесений на протяжении ряда лет. Вот одна из выдержек: «Долговременное служение г. прокурора, конечно, заслуживает уважение и некоторое снисхождение, но нетрезвость, усиливаясь, по-видимому, с летами… не только делает его бесполезным для службы, но и совершенно унижает в нем звание блюстителя законов»[528]. Спорадически Солнцев фигурировал в документах этого ведомства до 1836 г., затем переписка о возможной его отставке прекратилась. Скорее всего, это связано с визитом императора. В воспоминаниях Михайлова по этому поводу значится интересный эпизод: «… явились к государю все губернские власти, в том числе и прокурор Солнцев, и местное дворянство. Когда представлен был ему Солнцев, государь сказал: „Вот что, Солнцев, я слышал, что ты пьешь, а между тем ты человек способный и знающий. Поэтому я даю тебе полгода на исправление. Если же в течение этого времени ты не исправишься, то ты не можешь быть более на службе“»[529]. Не имея состояния, прокурорское место Солнцев терять не хотел, хотя и осознавал, что оно не соответствовало его дарованиям и знаниям. От вредной привычки Гавриил Ильич так и не избавился, но прослужил после этого случая еще шесть лет, до 1842 г. Столь долгое служение на одном месте можно объяснить только уникальным уровнем профессиональной подготовки. Не в каждой губернии доктор права занимал прокурорскую должность. Потому и на издержки его поведения власть готова была смотреть сквозь пальцы.
В 1835 г. кадровый вопрос неожиданно коснулся и самого военного губернатора. Стрекалов получил должностное порицание за растрату казенных денег его адъютантом. Первоначально донос «о растрате казенных денег» поступил в Министерство внутренних дел. Проверив обстоятельства дела, жандармский офицер сообщил, что донос составлен уволенным за взятки бывшим секретарем губернаторской канцелярии Дороховым. Напомним, что инициатива его увольнения исходила от военного губернатора. Выяснилось также, что адъютант Стрекалова Кашперов, оказавшись в Санкт-Петербурге, проиграл в карты значительную сумму казенных денег, о чем стало известно императору. Обстоятельства дела рассматривались келейно, без вмешательства Сената, Комитета министров, в обстановке секретности, с участием только императора, министра внутренних дел и шефа жандармов. В результате губернатору Стрекалову было вынесено «порицание» за доверие казенных денег своему адъютанту вместо хранения их в казначействе и за то, «что допустил в губернском городе запрещенную карточную игру, в которой участвовали первые чиновники местного управления и даже его адъютанты»