что он жалеет, лишаясь одного из опытных губернаторов…»[589] В ответ министр внутренних дел П. А. Валуев заявлял, что инициатива увольнения исходила не от него. Возможно, он и лукавил. Для такого шага нужен был повод. Он обнаруживается в очередном рапорте полковника Г. Ларионова, датированном началом июня 1863 г. В нем сообщалось, что полицмейстер и начальник губернии намеревались «сложить с себя щекотливую обязанность полиции — производить обыски и аресты разных личностей в Казани по требованиям иногородних губернаторов, взваливая это прямо на жандармов… По поводу этого было недавно объяснение с губернатором, который в присутствии своего правителя дел, в пылу необузданной горячности решился отозваться, что находит жандармский корпус преступным учреждением и ни одному жандарму ни в чем не поверит». Далее Ларионов пытался убедить губернатора в обратном, но не нашел понимания, и продолжал: «Сознавая вполне много личных достоинств, нельзя не пожалеть, что все прекрасное в нем едва ли не поглощает неимоверная запальчивость характера, опрометчивость в поступках и другие неловкости, которым, не наведя преграды, не будет конца. И таким образом, они с каждым днем разрастаются. На первом плане препровождения времени на карточную азартную игру, за коей постоянно проводит ночи до утра, не разбирая в этом случае личностей, проигрывает нередко большие куши»[590]. Упоминаемая в рапорте «преграда» через два месяца обернулась увольнением с «оставлением по армейской кавалерии».
М. К. Нарышкин
Частный пример этого увольнения хорошо вписывается в общий фон сменяемости российских губернаторов в период «великих реформ». Пик их отрешений приходится на 1861 г. По данным М. М. Шумилова, в этот год было уволено 17 и назначено 19 губернаторов, в 1862 г. подобная участь постигла 14, а в 1863 г. 11 начальников губернии. Из состоявших на службе 53 губернаторов в течение 1861–1863 гг. были уволены 42, или 79 % от общего числа[591]. Относительно причин увольнений в исследовательской литературе нет единства мнений: одни увязывают это с проявлениями революционной ситуации, другие — с начавшейся реакцией в правительственных кругах[592]. Статистика губернаторских увольнений позволяет выявить кадровые издержки отмены крепостного права, а наметившаяся тенденция замены прежних начальников губерний свитскими генералами (уже в 1861 г. они составляли 50 % от общего числа губернаторов) позволяет судить о направленности кадровой политики правительства Александра II.
На общем фоне текучести губернаторских кадров пятилетнее правление казанского военного губернатора в 1858–1863 гг., скорее, исключение, чем норма. П. Ф. Козлянинову удалось пройти рубеж отмены крепостного права в одной из самых «неспокойных» помещичьих губерний России. По утверждению калужского губернатора В. А. Арцимовича, «неподатливые губернаторы, в которых гнездился милютинский дух, теряли свои места один за другим»[593]. И хотя казанский губернатор не относился к числу ярких носителей этого «духа», в конечном счете все же поплатился именно за это. Менялся курс реформ, поэтому его прежние заслуги перестали соответствовать духу времени.
Проведенный анализ документов III Отделения СЕИВК позволяет сделать вывод, что тотальная централизация, происходившая при Николае I, сузила круг участников диалога власти с обществом. Перевод административного надзора в III Отделение свел участие Сената и Комитета министров к формальностям делопроизводства. В коммуникативном пространстве власти жандармские штаб-офицеры получили равный голос наряду с ее первыми лицами. С их помощью возникающие административные конфликты стали разрешаться путем кадровых переводов и перемещений.
Все вышеизложенное позволяет заключить, что процесс реализации власти в губерниях был сложным и неоднозначним, что дихотомия «центр — регион» в изучаемый период выглядела, как явное упрощение. Сила и легитимность губернаторской власти в рассматриваемый период часто оспаривалась влиянием местного «общества» — корпоративными органами дворянства. Эта фронда не только способствовала смещению неугодных «хозяев губернии», но и опосредованно оказывала влияние на решения центральной власти о формах и способах управления губернией. Ее активность, наступательность и требовательность адресовались местным коронным властям, а также центральной власти. Проведенный анализ административной жизни в Казанской губернии позволяет сделать вывод, что горизонтальные коммуникативные связи и властные противостояния для управления помещичьими губерниями оказываются не менее значимыми, а подчас и намного более значимыми, чем связи вертикальные — с высшей властью.
Заключение
Результаты анализа разновидовых источников по «делам» казанских губернаторов первой половины XIX в. убедили меня в том, что административная реальность Российской империи была намного сложнее, чем это виделось верховной власти из Санкт-Петербурга. Поэтому её реконструкция, осуществлённая на уровне выбранной административно-территориальной единицы, сильно расходится с распространенным в исследовательской литературе мнением о «бесконтрольности» и «всевластии» российских губернаторов.
В начале XIX в. правовой статус губернатора оставался нечетким, так как он создавался политическими решениями, принятыми в разных условиях и на широком временном протяжении (Наказы 1728 г., 1764 г. и Учреждение о губерниях 1775 г.). Кроме того, министерская реформа (1802–1811 гг.) превратила былого «хозяина губернии» в чиновника Министерства внутренних дел. Находясь официально в подчинении Сената и подвергаясь сенатским проверкам, губернаторы были поставлены под контроль сразу нескольких министерств. Таким образом, в период адаптации на русской почве заимствованного из западных реалий министерского управления институт губернаторства функционировал в условиях недооформленной исполнительной вертикали власти.
В начале XIX столетия письменные жалобы верховной власти от населения перестали быть простым уведомлением государственных органов. Они стали своеобразной формой участия обывателей в управлении империей. Данная практика общения власти с подданными стала результатом наделения Сената функциями административной юстиции. На жизни губерний это отразилось реакцией официального Петербурга на получаемые жалобы в виде сенаторских ревизий, которые надолго парализовывали деятельность губернского правления и довольно часто оканчивались увольнением главы губернии.
Материалы этих ревизий свидетельствуют о том, что политическое пространство империи было буквально пронизано диалогами властей разного уровня. Участие в разборе конфликтов губернаторов с местным дворянством довольного большого числа официальных лиц и ведомств должно было создавать у обывателей эффект всевидящей и карающей несправедливость власти. В реальности же такая управленческая практика привела к ослаблению представительства коронной власти в регионах.
Возникшее на этой почве двоевластие в лице губернаторов и предводителей дворянства поддерживало многолетние противоборства губернской администрации и представителей разных социальных групп, вовлеченных в борьбу за репутации и интересы. В Казани всё это привело к административному кризису, который сопровождался частой сменой гражданских губернаторов и падением престижа этой должности.
В этой связи попытки Александра I ввести во «внутренних губерниях» генерал-губернаторскую модель управления, а также учреждение института военных губернаторов при Николае I могут быть рассмотрены как компенсаторные усилия. Очевидные сбои в министерском механизме государственного управления подвигали верховную власть к ремиссии авторитарных форм местного управления, к замене публичных разбирательств практикой тайных жандармских наблюдений.
«Наказ гражданским губернаторам» от 3 июня 1837 г. зафиксировал правовыми средствами сложившийся в административной практике порядок, сделав правителя губернии «главным блюстителем политических интересов государства и решителем самых мелких вопросов местного благоустройства». Однако провозглашенные в «Наказе» полномочия не были обеспечены реальными возможностями. Безмерная широта должностных обязанностей свидетельствует об институциональной аморфности системы губернского управления. Она возникла в условиях острого дефицита профессиональных управленцев и неразвитости гражданского самоуправления.
Судя по законодательным актам и распорядительным документам первой половины XIX в., объединенные усилия нескольких поколений российских губернаторов привели к существенному изменению имперской региональной политики. Верховная власть повернулась от стремления к унификации регионов, игнорирования их специфик (александровская эпоха) к признанию и изучению их особенностей (николаевское царствование). Во второй четверти XIX в. император предпочитал видеть на губернаторском посту человека, знающего вверенный ему край и умеющего использовать это знание для управления им в интересах империи.
Правители губернии, присланные в Казань из Петербурга, как правило, вызывали у местной дворянской верхушки реакцию отторжения. Автоматизм такого стойкого неприятия указывает на наличие в российской административной культуре первой четверти XIX в. серьезного дефекта. И это было то, с чем верховная власть не могла справиться посредством законодательства и институциональных реформ. Разрешение конфликта между политическими и локальными элитами произошло в правление Николая I посредством признания правительством и учета норм обычного права. Идеология «особого пути» позволила верховной власти интегрировать в рационалистическую (западную) систему управления нормы традиционных отношений (в том числе местные клановые связи).
Многолетний опыт российских губернаторов в лоббировании региональных интересов создал им представительскую репутацию. Этот политический потенциал был успешно использован правительством Александра II при подготовке и проведении отмены крепостного права. Тогда казанские губернаторы сыграли важную роль в налаживании позитивного диалога верховной власти и местного дворянства.