Наталия Ким. Пролетая над куком гнездушки
Куся росла ребенком болезненным начиная примерно лет с полутора. Болеть она любила, потому что тогда вокруг нее начинали водить жалостливые хороводы, никто не ругался и не выводил на чистую воду, а там всегда было что куда вывести. Папа доставал ей красивые заграничные фломастеры, а мама и бабушка готовили только все любименькое и вкусненькое, особенно старалась бабушка, которая на самом деле не была мастером кулинарии, но точно знала, что картофельное пюре, перемешанное с жареным лучком и нарезанными «монетками» сосисками, лечит детские страдания лучше любой аллопатии. Куся хомячила эту неполезную еду от души, слушала пластинки и читала всевозможные книжки про животный мир, особенно налегая на Брема.
Регулярные сосиски с пюре и категорически запрещенные чебуреки, купленные возле ЗИЛовской проходной, в свое время таки довели Кусю до гастрита, и одиннадцатилетняя девица была отправлена на месяц в институт педиатрии и детской хирургии, сокращенно НИИПэДэХа. Название казалось угрожающим, да и Кусин папа не очень удачно пошутил – ну ты там не пэдэхай, доча, лечись. В общем, домашняя Куся впервые должна была надолго оторваться от привычного уклада и родных лиц, и она никак не хотела отпускать маму, у которой болела голова и вообще не ладилось со здоровьем. Поэтому прощанье получилось слегка истерическое с обеих сторон, его прервала фрекенбокского вида санитарка, как потом Куся узнала, носившая кличку «Липовна», потому что полностью звали ее Зинаидой Филипповной.
– Тэк-с, сопли-вопли прекратили, женщина, тут вам не варьете с перьями, а медицинское учреждение! Девочка – как бишь тебя? Пак? Че за фамилия, не пойму, пакет какой-то… ну ладно, Пак! Вещи взять, в палату – марш!
Кусю привели в палату. Двери и межкомнатные стены на две трети были стеклянными, таким образом при желании можно было видеть все, что происходит в других отсеках до самого конца коридора. Мальчиковые палаты, как потом выяснилось, располагались по другую сторону от сестринского поста. Пока никого вокруг не было, потому что дети находились на занятиях: как и сейчас, в 80-е годы в больницу приходили учителя, которые обучали детей всему тому, что они должны были бы пройти в школе. Липовна распотрошила Кусину сумку, изъяла оттуда пару апельсинов («еду нельзя!»), сунула их себе в карман, критически окинула взором несколько томов про зверей и странную, обернутую в газету книжку. Ее Куся стащила с «запретной» полки в родительской комнате: экстренно искала что-нибудь еще не читанное про животный мир, и название «Пролетая над гнездом кукушки» – самиздат, возможно, переводчик решил, что название фильма 1975 года больше привлечет читателей, чем исходное «Над кукушкиным гнездом» – ей показалось убедительным, наверное, что-то вроде Бианки, подумала она и засунула книгу в сумку между полотенцем и пижамой.
– На черта тебе столько?.. Писали писаки, читали собаки, надо запретить это все в палатах, одна пыль да ересь… Пак! Я к тебе обращаюсь, оглохла? Стелить постель умеешь? Ну-ка, – Липовна сбросила на пол подушку и горчичного цвета одеяло, – покажь, че умеешь!
Куся постаралась как можно тщательнее застелить койку и аккуратно положила подушку, предварительно взбив ее, как в сказке про Морозко.
Липовна кривила губы:
– От сразу видно – не лежала в больнице! Кто ж так подушку ложит плашмя, дура? Смотри, как надо! – Липовна выхватила из рук Куси подушку, взяла ее за один угол, крутанула несколько раз по часовой стрелке, ловко перевернула и водрузила этот условный одинокий парус ровно посередине одеяла. – В центр ложишь, поняла? Чтоб до тихова часа ни складочки, ни ниточки! Сидеть-лежать запрещено! Давай, шмотье-хоботье складай на полку, щетку-пасту-мыло сдать мне, надписать! Приду, чтоб сей минут мне надписатое сдала! – и Липовна ушла, громко шаркая тапочками без задников.
Девочка пыталась отыскать в портфеле с учебниками ручку и поняла, что забыла пенал дома. На дне портфеля обнаружился огрызок двустороннего красно-синего карандаша, но он категорически не оставлял никаких следов на глянцевой упаковке. Тогда Куся решительно процарапала на куске мыла свою недлинную фамилию и, гордая собственной находчивостью, ждала Липовну. Та не замедлила появиться с какими-то бумагами в руках. Куся смело протянула ей щетку, пасту и мыло с художественной резьбой. Санитарка свирепо смотрела мимо, на пол. Куся поглядела вниз и обмерла – чистый коричневый пол был весь в мыльных ошметках.
– Эт-та шта за херь?! Я тя спрашиваю, дура, че за херь ты тут мне развела за две минуты, а?!
– Это… это от мыла… – пролепетала Куся, но Липовна уже шла по направлению к двери, голося:
– Привезли блять нерусскую на мою голову! Мыло ногтями царапает, идиотка! Галя, подь сюда, притри там в шестой, там дура малолетняя наговняла!
Куся пылала от стыда и негодования. Она не привыкла к такому обращению, хотя, конечно, росла не в инкубаторе и имела представление об обсценной лексике, однако в свой адрес ее слышала достаточно редко. Вошла Галя с ведром, и Куся было попыталась предварить ее усилия словами, что она совсем не говняла, а просто только немножко мыла на пол попало, и что она, Куся, может сама убрать, но молчаливая Галя махнула в ее сторону коричневой ноздреватой вонючей тряпкой, что, видимо, означало, мол, заткнись и сиди. Куся заткнулась и сидела, пока Галя расслабленно гоняла мыльную воду по полу. И в этот момент в палаты стали возвращаться с уроков дети.
Вошли две девочки, по виду на пару лет старше Куси. Одна – тоненькая в дивных светлых кудрях, с прозрачными льдистыми глазами и черными ресницами (пухлая Куся с завистью призналась себе, что девочка очень красивая и необычная), другая – угловатая, резкая, с рыжими косичками, белокожая и очень высокая. Обе уставились на Кусю неприветливо.
– Ты новенькая? С чем лежишь?
Куся очень хотела произвести на старшеклассниц хорошее впечатление и честно ответила:
– Да мне лежать запретила тут одна вредная такая, хамка… говорит, нельзя до «тихова часу» (Куся очень похоже передразнила Липовну, был у нее такой талант к нехитрому лицедейству).
Кудрявая девочка хихикнула, а рыжая ледяным тоном сообщила:
– Ты че, больная? Зинаида Филипповна ее зовут, и это родная мамы моей тети, а никакая не хамка, ясно тебе?
Куся поняла, что влипла, и собиралась начать горячо оправдываться, но тут за ней пришли, уточнив, ела она или нет. Поскольку утром мама говорила, что сегодня есть нельзя, будут исследования проводить, то Куся ходила голодной с вечера, что и подтвердила медсестре. Та кивнула, велела Кусе идти за ней, привела ее на другой этаж, усадив на банкетку перед кабинетом с надписью «Эндоскопия», занесла туда Кусину карту и ушла – «тебя позовут». От нечего делать Куся играла про себя, как они часто делали с папой, – составляла маленькие слова из большого неизвестного ей слова «эндоскопия»: «покос, эпос, пион, поиск, кокос, поддон, поднос, писк…» Дверь открылась, и Кусю поманила пальцем докторша:
– Пак? Идем!
Куся вошла. Ей велели лечь на кушетку на левый бок и завели зачем-то правую руку за спину. Медсестра сказала:
– Значит, так – открываем рот, я тебе вставлю загубник. Потом туда будем пропускать зонд – затошнит, но ты не дергайся, терпи, так скорей все закончится, – и ловким движением воткнула Кусе в зубы пластиковую штуку, которая не позволяла закрыть рот. Перед глазами Куси появилась рыжая длинная трубка с какой-то пулей на конце, и вот это все медсестра теперь запихивала в Кусино горло. Потом Кусю держали втроем, орали, пригибали больно голову к кушетке, разок врезали по заднице, что никак не сгладило ситуацию. Ее выворачивало, глотку жутко царапало, слезы лились потоком, ей владело ощущение абсолютной беспомощности от надругательства взрослых людей, которые делают больно и страшно, от невозможности волевым усилием исторгнуть из себя чужеродный предмет, который рвал внутренности. Куся ухитрилась высвободить правую руку, крепко схватила зонд и потянула, ей разжимали пальцы и уже открыто материли. Наконец экзекуция завершилась, и рыдающую девчонку чуть не под зад коленом выпихнули из кабинета, приговаривая громко вслед, что первый раз в жизни видят такую хулиганку и вообще дрянь. Покладистой Кусе, которая всегда старалась быть хорошей и слушаться взрослых, было ужасно обидно.
Мысленно проклиная родителей, которые сдали ее этим фашистам, Куся пробиралась к лифту, собираясь немедленно сбежать, но ее отловила как на грех соткавшаяся в проеме лестничной клетки Липовна.
– Куда-а-а, как тебя, Пан! Тьфу, Пак! Куда это собралася? А ну назад, щас пойдем на кислотность тебя проверим… – она цепко взялась за Кусин локоть и поволокла ее дальше по коридору.
В следующем кабинете измученную, замурзанную Кусю опять уложили на кушетку, под бок подсунули подушку. Все повторилось снова – загубник и зонд, с той только разницей, что перед еле живой Кусей поставили на табуретке деревянную коробку, из которой стоймя торчали бесконечные ряды стеклянных колбочек. Дальше через зонд в девочкин желудок закачали, по словам ласковой (наконец-то) медсестры, капустный сок, чтобы у нее начала выделяться жидкость из желудка, которую потом надо будет проверить на что-то такое. Куся, конечно, толком ничего не поняла.
– Ты кончик трубочки опусти в пробирку, как наполнится – так в следующую суй. Это тебе часик полежать, а я как раз схожу пообедаю, – радостно объяснила медсестра и ушла. Куся послушно перекладывала рыжий зонд в следующую пробирку, как только наполнялась предыдущая. Это было интересно, потому что сперва жидкость оказалась мутно-белой, потом зеленоватой, потом желтоватой, охристой, темно-желтой и наконец густо-коричневой. «Красиво, – думала Куся, – а интересно, что будет, если колбочки закончатся, а она не придет?» Но медсестра пришла вовремя, похвалила трудолюбивую аккуратную Кусю и отпустила ее в палату.
Обе девочки уже лежали на кроватях, потому что наступил тихий час. На Кусю они едва посмотрели, одна листала какой-то журнал, вторая изучала свои плохо накрашенные ногти. Куся села. Ей хотелось умыться, но надо было спрашивать, где здесь это можно сделать, а обращаться к девицам не хотелось. Тогда она причесалась, утерлась сухим полотенцем и достала ту самую стащенную у родителей книжку, обернутую в газету. Кудрявая девочка приподнялась на локте: