анахо?
– Я росла в семье верданно. Жила с ними несколько лет, прежде чем меня принесло к Ласкольнику.
– У кого?
– А Анд’эверса Калевенха.
Он прищурился. Его руки затанцевали в ритме произносимых слов, а Кайлеан широко улыбнулась. Давно не видела такого красивого, торжественного и слегка напыщенного ав’анахо.
– У того, который благословенный Матерью Лошадей, повел нас/наши сердца за справедливостью и местью? У победителя трижды проклятого Йавенира? Ока Змеи, предводителя десяти тысяч боевых фургонов? Ты приемная дочь героя?
Ав’анахо состоял из слов и жестов, потому, стой кто за ее спиной, прочел бы лишь часть его обращения. Это был язык саг, песен о героях и эпосов. Именно этот язык толкнул молодежь верданно, а за ними и остальное племя в безумный поход на поиски отчизны.
Она ответила точно так же:
– Это ведь не было испытание моей честности, воин? Полагаешь, я бы пришла к тебе со столь безумной, легкой в разоблачении ложью? Да, верданно воспитали меня/делили со мной пищу, воду и сердца, но я не стала их дочерью. Я люблю жажду, вожделею ветер в волосах и топот копыт под собой. Я была для них племянницей по крови, поскольку мы узнали друг друга в сражении/бою не на жизнь, а на смерть. Я была для их детей как сводная кузина. И если ты хочешь спросить/успокоить жгущее душу любопытство, я была на поле битвы славы, победы у брода на Лассе. Я видела атаку спасенных любимых, вернувшихся детей, поражение/разгром Наездников Бури помета Хромца Йавенира. Но это длинный рассказ, а я устала/измождена и слаба.
Он заморгал и опустил руку в обезоруживающем жесте. Некоторое время смотрел на нее, словно желал силой вырвать из нее рассказ, а глаза его блестели опасной влагой.
– Я слышал… – прошептал он наконец. – Все тут слышали историю об атаке Спасенных на полки Йавенира. На сотню тысяч закованных в броню всадников.
Кайлеан отвела взгляд, вдруг обнаружив вокруг себя, у котлов с кипятком множество интересных вещей. Они не были хорошо знакомы, и лучше бы ему не чувствовать себя униженным из-за того, что она заметила его слезы.
– Самое большее пятнадцать, может – шестнадцать тысяч, – проворчала она. – Бо́льшая часть се-кохландийской армии была уже прорежена атаками на Мертвый Цветок.
Он вздохнул глухо.
– Мертвый… они поставили Мертвый Цветок? А колесницы? Сколько у них осталось колесниц?
Ну да, фелано.
– А эти дощечки не слишком долго мокнут? – указала Кайлеан на ближайший котел. – Работа не станет ждать вечно. Я помогу тебе и расскажу, что видела, хорошо? А ты объяснишь мне, как собираешься сделать из этого щит.
Следующие полчаса они трудолюбиво работали с жестким, твердым деревом. Щит, а скорее, нечто, что при здешних условиях сошло бы за щит, должен был состоять из восьми горизонтальных и пяти вертикальных планок, выгнутых и склеенных вместе так, чтобы создавать выпуклый щит высотой в пять и шириной в три фута. Кахель-сав-Кирху, пояснил Кор’бен в перерывах между руганью в сторону упрямого дерева и попыткой его победить, хотел иметь в каждом полку две роты таких щитоносцев, поскольку во время битвы под Помве квадрат пикинеров понес серьезные потери от стрел конницы. А кузнец пообещал, что придумает, как быстро изготовить как минимум тысячу больших щитов.
Кайлеан с сомнением взглянула на плоды их труда.
– Из того, что мы тут выгнули, ты сделаешь самое большее три щита. Как долго станешь изготавливать остальные?
Кор’бен ухмыльнулся ей губами и ладонями. Глупышка, – передали его руки, но со знаком искренней симпатии.
– Сейчас дело не в щитах, но в этом вот. – Он стукнул в деревянную раму, которая удерживала шестнадцать дощечек. – Я уже знаю, какой мне нужен размер, а потому мы скоро сделаем сотню таких и тогда, увидишь, получим тысячу щитов за несколько дней.
Она послала ему жест: ловкач.
– Это довольно по-меекхански, – проворчала она. – Работа для многих людей в разных местах, чтобы получить массу вещей одних и тех же размеров.
– Ну, вы ведь покорили половину континента. Не молитвой и работоспособностью, но сотней тысяч одинаковых мечей, щитов и копий.
Верно.
Мужчина уселся перед палаткой, откуда-то вынул флягу и два кубка. Налил.
– Попробуй. Хорошее.
Она глотнула: вино отдавало цветами и дождем. Села рядом, вытянула ноги. Было приятно наконец-то отдохнуть и распрямить кости.
– Расскажешь? О броде через Лассу…
Она рассказала, не упомянув о странствии по Мраку и о том, как она попала на поле битвы; это была слишком странная часть истории. Но поведала, как нашла свою младшую кузину висящей на крюках, как послала ее в лагерь верданно в сопровождении женщины, которую ее родственники должны были убить на месте. О том, как Фургонщики вышли в поле, бросив защищать лагерь, а их гнев пылал, словно огонь. И как Призрачные Волки – Спасенные Дети – узрели истину, а потом бросились на армию Отца Войны и раздавили ее. Это был хороший рассказ, даже если вести его только на анахо. Кайлеан не обладала талантом и смелостью, чтобы представить его на Высоком Языке, но Кор’бен Ольхевар и не стал ее об этом просить.
Сидел рядом и поглощал каждое слово.
– Ласкольник оставил Фургонщикам часть свободных чаарданов, которые собрал для битвы, но опоздал на нее, а лагеря имели достаточно золота, чтобы оплачивать их. Наемники, сахрендеи, Волки и лагеря – этого достаточно, чтобы сломать любую руку, которая снова посягнет на землю Фургонщиков, – закончила она.
Кузнец молчал и только раз за разом поднимал кубок к губам. Наконец наклонил его и опорожнил одним глотком.
– Хороший рассказ, девушка. Очень хороший. Несущий надежду. А теперь – что? Я не дурак, знаю, что ты пришла не для того, чтобы поболтать на ав’анахо. Я должен поблагодарить тебя, выдав наши секреты? Планы людей, которые раньше умрут, чем позволят снова надеть на себя ошейники. – Он дотронулся до шеи, на которой все еще виднелся поясок более светлой кожи.
Его взгляд был сосредоточен и внимателен. Она пожала плечами и без вопроса долила ему и себе вина.
– Пытаешься меня опоить/отуманить? – ухмыльнулся он словами и жестом.
– Естественно. Полагаю, что еще три-четыре фляги – и ты окажешься достаточно пьян, чтобы сказать мне все, что ты знаешь. Потому что я – жутко умелый шпион и всегда спаиваю всех мужчин, прежде чем похищаю их секреты, – произнесла она издевательски, но совершенно серьезно подняла кубок в тосте. – За лагерь Нев’харр, который первым сошел с гор и первый пустил кровь се-кохландийцам.
Они выпили.
– Я не стану спрашивать о ваших планах, обещаю. Но спрошу о Молнии. Ты стоял рядом с ним в шатре, и он остался жив. Каким чудом?
Кор’бен Ольхевар пожал широкими плечами.
– Он командир нашей кавалерии. А большинство ее составляют кочевники. Из разных племен. Не только меекханцы и верданно попали в неволю, девушка. Если ты присмотришься, найдешь тут все племена Великих степей, да и других частей мира, из пустыни, с моря, из больших равнин, где черные люди охотятся на буйволов и слонов. Поре и я… Он никогда не говорил мне, почему его продали в рабство, а я не спрашивал. Когда меня выставили на работорговом рынке, я попал на рудник, где меня приковали к рукояти, чтобы я крутил колесо, которое позволяло поднимать лифт с добычей. Я быстро понял, что железная руда тяжела, как… как железо. А однажды привели этого недомерка и приковали к тому же колесу. То, что я тогда почувствовал…
Он замолчал, словно вновь наслаждался тем мгновением.
– Я думал тогда – после странствия по Степям и невольничьим кораблям, – что уже не буду чувствовать ничего. Но будь у меня цепь подлиннее, я бы задавил его в ту же ночь, несмотря на то что кара за убийство другого раба – выжигание глаз и кастрация. Мы ходили по кругу, месяц за месяцем, с утра до ночи, и никто из нас не смотрел, не обращался к другому. При вороте я выучил меекхан, он, впрочем, тоже, потому что ваших людей там оказалось большинство, а если ты не умеешь договориться с другими рабами, то ты труп. И был там один такой «пепельный», какой-то кочевник из пустыни. Его сделали надсмотрщиком, оттого что решили, будто он не подружится с остальными. Сукин сын и правда любил мучить людей, но так, чтобы смерть их выглядела естественной, как от тяжелой работы. Хочешь слушать дальше?
Кайлеан допила вино, снова долила – себе и ему. В голове ее уже немного шумело.
– Говори, говори. Это хороший рассказ.
– Если так думаешь, то ты более пьяна, чем мне казалось. – Он широко улыбнулся. – Ну ладно, продолжу. За воротом мы ходили вдвенадцатером. Шесть деревянных рычагов, по двое людей на каждый. Этот сукин сын, звали его Тивох, раз в месяц выбирал себе одного из нас, и когда нужно было вертеть колесо быстрее, бо́льшая часть батогов доставалась спине этого человека. После десятка дней его спина и мышцы отходили от костей, мухи откладывали яйца в раны, их личинки пожирали его живьем, он опухал и гнил. Но для главного надсмотрщика рудника все казалось нормальным, потому что один труп в месяц при вороте – это совсем немного.
Кузнец отставил кубок на землю, а его большие руки сжались в кулаки, потом невольно прикоснулись к шее. Кайлеан кивнула. Когда бы Ласкольник это видел, поверил бы, что таких людей никто и ничто не заставит снова надеть ошейник.
– Однажды Тивох усмотрел себе следующую жертву, именно Поре. А я обрадовался, очень обрадовался, когда кнут впервые свистнул и оставил кровавую полосу на его спине. И следующую. И еще одну. Девять дней… девять дней я смотрел, как этот проклятый Молния истекает кровью, падает, встает и снова толкает ворот. Как укладывается на ночь, свернувшись в клубок, опухший и воняющий. И все это без слова жалобы, без стона, без единственного взгляда на надсмотрщика. Словно он… проклятие… словно он был…