Из-за чувства бессилия ему захотелось орать и ругаться. Нынче возьмет в постель двух девок. Или трех. И много вина. Может, благодаря этому наконец-то уснет.
Звук, который вонзился ему в уши, был резким и металлическим, а Крыса только через миг его узнал. Гонг. Военный гонг с соседней вышки. Он глянул в ту сторону: один из стражников молотил в бронзовую плоскость, второй – натягивал арбалет. Солдаты, сопровождавшие командира, бросились к оружию, рычаги их арбалетов тоже защелкали шестернями.
– Гонг. Ударь в гонг, господин!
Он проигнорировал просьбу, глядя на Урочище. Туман ожил, заклубился и выплюнул из себя чудовище.
В твари было где-то тридцать футов длины и три – высоты, сегментированный панцирь ее вздымался на подобии хитиновых ног. Паук, подумалось Салурину, Великая Матерь, он же размером с трех лошадей. Обед подкатил к горлу, когда существо подняло передние сегменты, из которых один в нескольких местах разошелся, раскладываясь частями, ощетинившимися шипами.
– Гонг! Проклятие, гонг! – Один из солдат бросил натягивать арбалет, схватил деревянную палку и принялся бить в бронзовую плиту. – Трево-о-ога! Трево-о-ога!
Соседняя башня тоже зазвенела металлом, потом следующая и следующая. Через минуту как минимум дюжина стражников лупили в гонги, а сзади, из-за валов им ответили горны и барабаны. Пятьдесят Второй вставал на бой.
Анде Салурин смотрел, как гигантское создание ползет к стенам, а передняя часть его тела вздымается на добрых десять футов над землей, смотрел, как оно поворачивает, извивается по-змеиному, как вдруг застывает в неподвижности и словно принюхивается: «лепестки» спереди у него развернулись и свернулись несколько раз, пробуя воздух. Вторая Крыса чувствовал комок желчи, который подкатил ему под горло, а лоб покрылся холодным потом. Насекомое… огромное, мерзкое, липкое насекомое.
Он ненавидел насекомых больше всего на свете.
В этот самый момент чудовище получило в середину хребта – точно в соединение сегментов – копьем, вылетевшим из тумана. Паук пискнул, закрутился и бросился назад, вглубь Урочища. И только тогда на самом краю испарений появилось еще одно чудовище.
Высотой в восемь или девять футов, четверорукая двуногая бестия заступила дорогу первому уроду, с размаху рубя гигантскими саблями блестящую спину. Паукообразное существо скрутилось, обернулось вокруг противника, подбивая ему ноги и валя на землю. Рык, крик и писк ввинчивались в уши, словно звук ножа, царапающего стекло, куски панциря, летящие от сегментированного тела, смешивающаяся желтая и красная кровь – все это доходило до Салурина с опозданием, словно сквозь винное отупение.
Он содрогнулся, когда один из солдат тронул его за плечо.
– Огонь! – Вторая Крыса имперской внутренней разведки пришел в себя от шока и разорался во всю глотку: – Стрелять всем, что у нас есть!
Сражающиеся твари уже успели выкатиться из тумана на предполье, когда в них ударили первые стрелы тяжелых арбалетов. Одновременно вершина вала загудела под тяжелыми сапогами бегущих на помощь солдат. А Анде Салурин стоял на башне, размахивал руками и кричал:
– Убить их! Убить!!!
Одновременно какой-то частью сознания он холодно анализировал происходящее. «Император, – говорил себе Салурин. – Нужно вызвать сюда императора. Бер-Арленс должен увидеть это собственными глазами, потому что не поверит никаким рапортам».
Глава 34
– Люка. Эй, Люка. Проснись. Ну, давай. Проснись.
Он очнулся от глубокого сна без сновидений, чувствуя себя так, словно всплывал к свету из глубины бездонного, отвесного колодца. Колесо сидела подле него на корточках и тыкала в него пальцем. А потом попыталась сунуть этот палец ему в глаз.
Он отмахнулся, словно от надоедливой мухи.
– Что тебе?
– Ты должен пойти к Кахелу, Люка. В шатер. Они будут совещаться.
– О чем? А-а…
Нахлынули воспоминания. Вчерашний штурм прошел плохо. Очень плохо, причем несмотря на Уавари Нахс. Чернокожие воины приняли участие в последней – как всем казалось – атаке на Помве и вместе с остальной повстанческой армией были отбиты. Потому что на стенах города появились гегхийцы, в том числе и Рыжие Псы Хантара Сехравина. Несколько тысяч профессиональных солдат.
Люка видел это, стоя в тылу и проклиная собственную слабость. После последней вылазки он едва мог шевелить плечом, голова кружилась так, словно там гудел смерч, а потому он даже не пытался прибиться к штурмующим. Нужно знать, когда следует передохнуть, потому как иначе от человека будет больше вреда, чем пользы. Потому он только смотрел, как повстанцы идут в атаку и как их сталкивают с лестниц, обливают кипящим маслом, ломают камнями и бревнами.
Защитники чувствовали, что это решающий штурм, что если стены падут, то город ждет расплата за тысячи убитых рабов, а потому сражались с молчаливой, мрачной решимостью. И на место каждого солдата, который падал со стены, вставал следующий и следующий.
Люка помнил миг, когда понял, что им не удастся. Это было, когда вспыхнул второй таран. Первый догорал под воротами, а второй встал в огне, даже не уткнувшись в стену усиленной своей башкой. Помвейцы использовали насос, который выстрелил струей масла на расстояние в сто футов, а потом подожгли машину пылающими стрелами.
После Люка больше не смотрел на город, а занялся помощью тяжелораненым, доставляя их в лазарет. А тех были сотни. Отбегали, отходили, отползали из-под стен, окровавленные и обожженные, порой молча, порой – пошатываясь и вопя. Помнил молодого мужчину, которому удар дубиной или обухом топора раздробил челюсть: окровавленная масса мяса и костей свисала на грудь. Помнил солдата своего полка, Аэрина, с половиной лица, обожженной до кости, и молодую лучницу из роты разведки с ногами, раздавленными брошенным камнем. Она молча ползла, не крича и не плача, а глаза ее были настолько равнодушными и спокойными, словно весь ад вокруг нее остался где-то далеко.
Люка видел такие глаза слишком часто для одной траханой жизни, а потому подскочил к ней, поднял с земли и, держа на руках, словно малого ребенка, побежал в тыл. Почти не чувствовал тогда боли в плече или головокружения.
Штурм прекратили через пару часов, и хотя Помве одержало победу, с его стен не слышались крики триумфа. Словно все без исключения были в ужасе от количества пролитой крови.
Люка долгие часы продолжал помогать раненым добираться до безопасного места. В тылу располагалось несколько лазаретов, а тот, куда он их отводил, находился, кажется, под личной опекой Колеса. Она успевала всюду: поила и кормила раненых, помогала им ложиться на постели и даже сопровождала в кусты по нужде. Женщины, которые тут управлялись, не обращали на нее внимания, у них и самих было полно работы в других палатках, и оттого любую помощь они принимали с благодарностью.
Люка смутно помнил, как в какой-то момент силы его покинули, и он оказался на плаще, разложенном на земле. Лег и заснул.
А теперь его разбудила Колесо, пытаясь воткнуть палец ему в глаз.
– Ладно. Я уже проснулся. – Он сел, почесал голову, глянул на тучи, затянувшие небо. – Уже вечер?
– Да. Кахелле созвал совещание командиров. Ступай туда. Узнай, что он готовит.
Тон, в каком прозвучала эта просьба – или, скорее, приказ, – сразу привел Люку в сознание. Колесо обычно не была столь жесткой и безапелляционной. Они обменялись взглядами. Девушка смотрела на него, словно птица, крутя головой и глядя то здоровым, то обожженным глазом, а язык ее высовывался и прятался, будто у нервного зверька.
Проклятие, ее снова навестили Они.
Но стоило ли удивляться? После всего, что она видела в последнее время?
– Колесо, деточка, они не подпустят меня даже на сотню ярдов к совещанию. Не хватало еще, чтобы каждый десятник без приглашения перся к генеральскому столу.
Она пожала плечами.
– Ступай. Заслони руку плащом, и никто не увидит, что у тебя нет цвета на рукаве. А это, – она коснулась пальцами его повязки, – теперь значит немало. Увидь, что они готовят. Увидь, что они хотят. Вернись и скажи мне.
Она качнула головой, словно пытаясь что-то из нее вытряхнуть.
– Многовато голосов, многовато плача. Везде… Я… должна знать.
Потом она посмотрела на него нормальным взглядом.
– Прошу, Люка. Ступай туда. Хотя бы попытайся.
А потому он вздохнул, встал и пошел.
Совет проходил перед шатром, потому что внутри не нашлось бы места для стольких людей. На него прибыли не только командиры крупных отрядов, но и некоторые свежеизбранные капитаны и лейтенанты. Люка воспользовался советом Колеса, спрятал левую руку под плащ и присоединился к нескольких офицерам, что шагали на совет.
Охрана пропустила их без единого слова. По дороге десятник чуть не столкнулся с капитаном кан-Сумором, но Оверерс не обратил на него внимания, занятый поисками места получше.
Люка почувствовал легкую досаду. Вот это – совет перед битвой? Сотня людей, спорящая об очередном ходе их армии, в то время как просто нужно принять решение и действовать?
Вокруг вынесенного перед палаткой стола стояли Кахель-сав-Кирху, Кор’бен Ольхевар, тот дикий кривоногий кочевник, Поре-как-то-там, и Уваре Лев с Деменайей, казавшиеся парой статуй из красного дерева. Все они молчали, ожидая остальных опаздывающих. Люка использовал момент, чтобы придвинуться поближе к столу.
– Все пришли? – Сав-Кирху откашлялся и продолжил, хмуря лоб: – А Кассе Узда дошел? Не вижу его.
– Узда мертв. – Худой мужчина в большом стеганом кафтане поднял руку. – Не смогли его спасти.
Морщины на лице командира повстанческой армии сделались глубже.
– Но… Проклятие, говорили же, что это просто стрела в ноге.
– В бедре. Когда попытались ее вытянуть, брызнуло из него на милю. Я до ста не успел посчитать – а он был уже мертв.
– А ты кто?
– Его заместитель, лах-Друм, Рамбе-лах-Друм. – Худой подернул рукав, показывая желтый карваш. – Выходит, что нынче я старший по званию среди Росомах.