— Завершить звонок.
Он буквально держит свое дерьмо при себе, обещая своему телу, что облегчится, как только окажется дома. Штаны стянуть он не может, но представляет себе, как обделается в уединении своей собственной ванной. Теперь, когда он уже стоит на крыльце, у него не осталось сил сдерживаться. Его кишки окончательно потеряли всякое терпение и самообладание. Он может поклясться, что ему выдавливают глазные яблоки.
Идти некуда. Общественные туалеты не вариант. Рук, почитай, нет. Можно позвонить в 911, меньшее из двух постыдных зол. Стоп. Он вспоминает про другого соседа.
— Активировать управление голосом. Позвонить Питеру Диксону.
Телефон звонит дважды.
— Питер у телефона.
— Привет, Питер. Это Ричард Эванс, твой сосед. Ты дома?
— Нет, в Нью-Йорке. Нужна какая-то помощь?
— Да нет, не бери в голову, спасибо.
— Все в порядке?
— Угу. Слушай, мне пора. Завершить звонок.
Он вспоминает о ключе, лежащем в кармане. Прямо вот в этом чертовом кармане, но туда не залезешь. Он поворачивается лицом к улице и ищет взглядом того, кто сможет помочь. По тротуару, приближаясь к крыльцу, трусцой бежит молодая женщина.
— Простите! — надрывно выкрикивает он с верхней ступени, поскольку не может быстро спуститься на тротуар или махнуть рукой.
Женщина его замечает. Слава богу. Она вынимает из уха наушник и приостанавливается.
— Вы не могли бы мне помочь? Достать из моего кармана ключ и открыть мне входную дверь?
На ее лице возникает маска отстраненности. Испугалась.
— Извините, — бросает она и убегает, не оглядываясь.
— Постойте! Пожалуйста!
Она удаляется от него, практически перейдя на спринтерский бег. Ричард может только вообразить, как выглядит и звучит со стороны: потный разбитый лоб, висящие плетьми руки, согнутая фигура, жуткий монотонный голос. Он бы и сам сбежал.
На его стороне улицы нет ни души, а голос слишком слаб, чтобы он мог докричаться до прохожего, выгуливающего собаку в парке. Опускает взгляд на телефон. Время 12:20, до прихода Мелани еще час с лишним. Он не дотерпит. Может, они смогут прислать кого-нибудь другого, но прямо сейчас. Точно!
Он активирует голосовое управление телефоном. От прокатившейся по телу болезненной, давящей волны его сгибает пополам. Он знает, это его последний шанс. Он едва может говорить.
— Позвонить в «Керинг хелс»[24].
Раздается три гудка.
— Алло?
— Это Ричард Эванс. Вы можете прислать ко мне кого-нибудь прямо сейчас? У меня нет возможности ждать Мелани. Это срочно.
— Ричард? Это Карина.
Что? Как? Его голос, его смазанный, невнятный, едва слышимый монотонный голос. «Керинг хелс». Карина.
— Прости, я… я…
— Я в городе. Буду через пять минут.
Глава 13
— Пожалуйста, просто оставь меня одного. Мелани будет здесь в час тридцать.
— Помолчи.
В наступившей тишине гаснут последние отзвуки их внутренней истерики, спровоцированной обоюдным страхом предстоящей встречи. Они в ванной Ричарда. Карина могла бы оставить его здесь. Но по какой-то причине, сама еще не разобралась по какой, не сделает этого, так что обсуждать тут нечего.
Карина отстегивает передатчик с надписью «BlueAnt» с воротника его пальто, снимает через голову висящий на шее телефон и кладет оба устройства на столешницу. Затем расстегивает на Ричарде зимнее пальто, выпуская наружу вонь, которая была до этого заперта под непроницаемыми прослойками пуха и водоотталкивающего верхнего материала. Зажимает рукой рот и нос, что нисколько не спасает от едкого зловония, быстро отравляющего воздух в ванной комнате.
В голове вспыхивает воспоминание. Летний полдень. Грейс два годика. Вооружившись одним лишь невинным намерением вытащить из машины шезлонг, Карина открывает багажник, и в нос ей ударяет резкий гнилостный смрад испачканного и забытого внутри памперса, запекавшегося на тридцатиградусной жаре несколько дней. Запах, что исходит сейчас от Ричарда, того же рода, но куда отвратительнее. Она отнимает от лица бесполезную руку и сглатывает подступившую тошноту.
Собирается глубоко вдохнуть, как привыкла делать, готовясь к чему-то потенциально болезненному или пугающему — озвучить первую ноту Гольдберг-вариаций Баха на репетиции миллион лет тому назад; тужиться в родах, производя на свет Грейс; ответить сегодня на звонок Ричарда, — но одумывается. Глубоко вдохнуть сейчас значит наглотаться еще больше распыленного в воздухе абсолюта сточной канавы. Вместо этого Карина натягивает ворот своего свитера на нос, создавая импровизированную маску, и делает мелкие опасливые вдохи через трикотажную ткань.
Карина поднимает голову и оказывается нос к носу с Ричардом. Его худые, гладко выбритые щеки мокры от слез, которые ему не смахнуть, а в глазах, всегда на ее памяти смотрящих грозно, читается покорность. Их униженное, виноватое выражение столь ошеломительно нетипично для него, что она не может отвести взгляд в сторону. Прикрыв глаза, он больше их не открывает — вероятно, не в силах вытерпеть, что кто-то стал свидетелем его фиаско, — и она благодарна за то, что он отгородился таким образом и не видит, как у нее самой глаза наполнились слезами.
В то время как музыка, особенно живая, легко может вызвать отклик в ее сердце — наливающиеся силой звуки, рождающее великий трепет мастерство исполнения, горе, о котором поется в песне, — она никогда не плачет просто так. Карина выросла в стране, находящейся под давлением со стороны русских, и повидала больше слез, чем многие проливают за всю жизнь, еще до того, как научилась сама зашнуровывать себе ботинки. Совсем юной научилась делать вид, будто ее ничто не трогает, сдерживать слезы жалости или сочувствия за массивными, неприступными стенами. Карина сухими глазами наблюдала за тем, как рыдали тщедушные малыши в очереди за бесплатным питанием, в которой она исправно простаивала по два часа с лишним каждый день после школы; как господина Новака, живущего через улицу, вырвали из рук бьющейся в истерике супруги и шестерых плачущих детей и забрали в тюрьму за кражу свиной головы с соседской фермы; как обливалась слезами ее мать, пока дочь собирала чемодан перед поездкой в Швейцарию. Карина уезжала на полгода работать няней, но мать знала, что шестью месяцами все не ограничится, что работа няней служит просто-напросто благовидным предлогом для получения паспорта, что Швейцария всего лишь перевалочный пункт по пути в американский колледж и что она может больше никогда не увидеть свою девочку.
Вот Карину и нервирует, что слезы Ричарда как-то ухитрились найти уязвимое место в ее обороне. Она откашливается, стараясь выбросить эти мысли из головы и сосредоточиться на стоящей перед ней задачей. Она расстегивает его джинсы и, ухватившись по бокам за их пояс и резинку бо́ксеров, одним сильным рывком стаскивает их до колен.
У нее ушло больше пяти минут, чтобы добраться до крыльца дома Ричарда. Когда он позвонил, она находилась от него не дальше чем за милю, но несколько минут заняла парковка. Часть жидкого, поносного дерьма, стекшего по его ногам, уже засохла, и сквозь эту корку, точно сорная трава из высохшей земли, пробиваются жесткие черные волоски. Основательная куча пристала к трусам, остальное же налипло, как глазурь на торт, к его заднице и яйцам. На такое она не рассчитывала.
— Ладно, на одной ноге устоять сможешь?
— Слишком устал. Боюсь, упаду.
— Держись за мои плечи.
— Не могу.
— Ах, ну да. Тогда обопрись о стенку за твоей спиной.
Карина крепко держит его за оголенную талию, а он, мелко шаркая, пятится, пока не упирается в стену.
— Подними, — присев перед ним на корточки, командует она, похлопывая его ладонью по левой голени.
На нем уже нет обуви, так что она полностью стягивает джинсы и боксеры с одной ноги. В результате протаскивания через испачканную штанину вся его нога целиком измазывается дерьмом. Немаленький его кусок вываливается из боксеров и падает на пол ванной. Белую стену за спиной Ричарда его задница расписала коричневым. Боже милостивый!
— Теперь другую.
Ричард поднимает правую ногу, и Карина стаскивает штаны и боксеры через обтянутую носком ступню. Смотрит на свои руки и мгновенно об этом жалеет — дерьмо Ричарда измазало большой палец правой руки и костяшки, попало под недавно накрашенные ногти, въелось в аккуратно обработанные кутикулы. Ее импровизированная маска сползла с носа, но она не хочет притрагиваться к свитеру выпачканными руками, поэтому оставляет все как есть. Вонь, грязь, свои руки. Накатывает тошнота. Раз, другой.
— Прости, — извиняется он.
Ей нельзя сейчас останавливаться, чтобы помыться, иначе она не сможет довести дело до конца. Нужно продолжать.
— Подними.
Она стягивает сначала левый носок, потом правый. Встает и, ухватив свитер снизу, пытается подтянуть его вверх, чтобы снять через голову, но руки Ричарда только мешают, он застрял. Ну и что ей теперь делать?
— Надо по одной руке, — подсказывает Ричард.
Карина с трудом проталкивает через узкое отверстие сперва левую руку, потом правую, затем голову. И вот он стоит перед ней совершенно голый, в дерьме, слезах и муках стыда.
Она включает душ. Ричард залезает внутрь. Карина подхватывает с края ванны губку и заливает ее жидким мылом.
— Уже все хорошо. Мелани закончит.
— Помолчи.
Начав его мыть, притрагиваться к плечам, груди, животу, она вспышкой осознает, что пусть и гораздо более исхудавшее, чем она помнит, но перед ней находится обнаженное тело Ричарда, тело, которое она любила, целовала, обнимала, прижимала к себе, согревала по ночам, ласкала, трахала, избегала, презирала, ни во что не ставила, проклинала, ненавидела. В ее сознании прокручивается полное меню воспоминаний и чувств, связанных с этим телом, неуместных в этой странной ситуации. Она отказывается их просматривать, игнорируя историю его тела, и вместо этого сосредоточивает внимание на выполняемых ею обезличенных действиях. Губка, ягодицы, мыло, нога, вода, пенис, снова мыло, яйца, губка, другая нога.