Но не в этом году.
Грейс безвылазно сидит у себя в комнате с тех пор, как появилась в дверях два дня назад. В качестве невнятных объяснений своего затворничества она пока назвала усталость, головную боль и чтение. Время от времени Ричард слышит, как наверху по трубам бежит вода, и понимает, что Грейс зашла в расположенную над кабинетом ванную. Пару часов назад она молча спустилась в кухню — вероятно, чтобы прихватить еды, и прошмыгнула обратно в свою нору. Уже шесть вечера, а она так и сидит у себя наверху.
Они с Кариной голову сломали, размышляя над тем, что именно стоит рассказать Грейс, до того как она приедет домой на рождественские каникулы. Карина не хотела отвлекать ее от учебы, чтобы та не провалила итоговые экзамены, а Ричард переживал, что дочь будет шокирована его видом, если ее заранее не предупредить. Они пришли к компромиссу. Поскольку Карина, в отличие от него, не звучала как Сири[28] в запое, она и позвонила Грейс, намекнув, чего той следует ожидать по приезде домой.
Просто хотела, чтобы ты была в курсе. Папа вернулся сюда, в наш дом… Нет, мы не вместе. Ему нужна была помощь, поэтому он поживет здесь какое-то время… Я не сошла с ума… Все в порядке. Поговорим об этом, когда ты приедешь.
Ричард продолжает мысленно прокручивать момент встречи с Грейс. Отразившееся на ее лице потрясение не шло ни в какое сравнение с понятной неловкостью при виде своего разведенного, жившего отдельно отца, который вернулся в их старый дом. Хотя и этого бы хватило, чтобы голова пошла кругом. Дело было в его БАС — в поникших, висящих плетьми безжизненных руках, невнятном монотонном голосе, исхудавшей фигуре. У него был год на то, чтобы привыкнуть к этой происходящей исподволь метаморфозе. Он приспосабливается к каждой следующей потере, каждой деформации по мере их возникновения, поэтому, когда смотрит в зеркало или слышит свой голос, обычно фиксирует только самое последнее изменение. Отмечает разницу между девяносто девятью процентами из ста и подстраивается под нее. Ему не нужно при выявлении каждого очередного симптома, при потере каждого очередного фунта или согласного начинать с нуля. Он по большей части все еще в состоянии себя видеть и слышать. Так что новая неделя — новая норма.
Но Грейс в последний раз видела его еще до постановки диагноза. Ричард наблюдал за тем, как она меньше чем за секунду осознает все произошедшие с ним перемены, от нуля до сотни, и меняется в лице. У него перехватило дыхание, он и сам в ужасе оттого, что вызвал такую реакцию. Она отвела глаза и выдавила из себя тихое «привет». Одеревенелая и молчаливая, она терпеливо выслушала их тщательно распланированный вводный курс по БАС для начинающих. Затем, не сказав ни слова, ушла к себе в комнату.
Карина объявляет, что ужин ждет. Из своей комнаты выходит Ричард, на пороге столовой материализуется Грейс. Она неловко топчется, словно пугливый, готовый сорваться с места зайчишка. Карина зовет ее в кухню. Оставшись в столовой один, Ричард садится во главе стола, где сидел во время праздничных и званых ужинов на протяжении тринадцати лет, но место это кажется ему не знакомым, а чужим, нервирующим, неправильным. Столовая выглядит по-прежнему — тот же самый дубовый стол и стулья в чехлах оттенка слоновой кости, та же хрустальная люстра, те же серебро и фарфор, та же абстрактная картина в мятных и медных тонах, написанная маслом. Всё как всегда.
Вот только Ричард не мог измениться сильнее… Теперь он бывший муж, больной с БАС, завершивший карьеру концертирующий пианист. На этом стуле сидит чужак, непрошеный гость, статист, взявшийся за главную роль. По польской традиции Карина оставила за столом место для случайного путника, заблудившегося в ночи и проголодавшегося. Ричард встает и пересаживается. Сюда. Это место ему больше подходит.
Карина и Грейс снуют между кухней и столовой, таская тарелки, большие плоские блюда, миски и сервировочные ложки, пока Ричард сидит и наблюдает за ними, точно лишившийся власти король. Стол заполняется красками, ароматами и воспоминаниями. Борщ — свекольный суп ярко-красного цвета с терпким вкусом. Ушки — маленькие пельмешки с начинкой из обжаренных лесных грибов. Вареники, тушеная квашеная капуста, сельдь в сметане. Всего двенадцать блюд. Настоящее пиршество.
Вернувшись из последнего похода в кухню, Карина медлит, молча отмечая, что Ричард пересел, и со звяканьем ставит ванильный молочный коктейль на середину его тарелки. Садится, быстро произносит молитву, благословляя всех на грядущий год, затем отламывает кусочек хлеба от буханки вместо традиционного оплатка и передает буханку Грейс. Та хлеб отцу не предлагает. Карина с Грейс приступают к роскошной трапезе, а Ричард тем временем цедит свой коктейль.
Хотя Ричард все еще в состоянии принимать кое-какую мягкую пищу, например картофельное пюре и макароны с сыром, и, без сомнения, справился бы с сегодняшним супом и пельмешками, саму процедуру кормления он вынести не может. Уже пробовал с разными помощниками, терпел все эти их танцы с бубном. Сидел в слюнявчике и широко открывал ротик. Чувствовал себя при этом беспомощным, ни на что не годным, впавшим в детство. Быстро пресек это дело, пожертвовав милыми сердцу ароматами и привычной консистенцией, а также любимыми блюдами, требующими использования приборов, ради довольно ограниченного меню, состоящего из жиденьких супчиков, смузи и коктейлей. Он и так теряет контроль над своими мышцами, своей независимостью, своей жизнью. Пока в силах, будет кормить себя сам.
Вот он и посасывает свой ванильный коктейль, наблюдая за тем, как Грейс с Кариной уминают на его глазах праздничный ужин, и злясь оттого, что бывшая жена не подумала предложить ему свекольный суп в стакане с трубочкой. Ричард слишком уперт, слишком, по-глупому, обидчив, чтобы просить. Вместо этого он настраивается на картинки и звуки их трапезы: звякают приборы о фарфор, шумно прихлебывает суп с ложки Карина, передаются из рук в руки дымящиеся миски, жует с открытым ртом Грейс. Весь этот чувственный опыт — каждая праздничная, запретная его частичка — внушает ему отвращение. Даже Бинг Кросби, поющий «White Christmas», воспринимается им как личное оскорбление.
Никто не разговаривает. Грейс, болтушка от природы, не произнесла ни единого слова. Молчание всегда было плащом, которым она прикрывала свою злость или страх. Девушка быстро орудует вилкой, подчищая тарелку так, будто соревнуется с кем-то наперегонки и уже нацелилась заполучить главный приз. Она управляется с трапезой раньше, чем Бинг Кросби допевает свою песню. Грейс отталкивается от стола, ставит свою суповую миску на тарелку и встает, собираясь пройти в кухню.
— Ну-ка стой! — командует Карина. — Тебе не разрешали вставать из-за стола.
— С чего вдруг? Я все доела.
— Ты не попробовала ни пряник, ни маковец.
— Я не хочу ни пряника, ни маковца.
Грейс обожает и пряник, и маковец. Как и Ричард.
— Ладно, тогда просто посиди с нами. Вигилия еще не закончилась.
Грейс уступает и остается на своем месте, но десерт на тарелку не кладет. Ричард замечает, что она украдкой бросает на него быстрые, мгновенные взгляды, как будто смотреть на него чуть дольше может быть опасно. Одно дело — читать о БАС в Интернете, чем, как он предполагает, она и занималась в своей комнате наверху последние два дня, и совсем другое — сидеть напротив него за столом, когда между ними только тарелка с пряниками и пара мерцающих свечей, видеть эту дрянь вживую, во плоти, поселившуюся в собственном отце.
— Как прошли экзамены? — интересуется Карина.
— Ужасно.
— Надо же, а что случилось?
— Мне было не до учебы, читала про БАС как заведенная.
Ричард с Кариной с ошарашенным видом поворачиваются друг к другу:
— Но откуда…
— Ты заявляешь мне, что папа снова с тобой съехался, но отказываешься объяснить, с какого перепугу. Я скинула эсэмэску Ханне Чу, написала, что все это очень странно, она мне и рассказала.
— Прости, милая…
— Получается, Ханна Чу и бог знает кто еще были в курсе того, что у отца БАС, а я ни сном ни духом. Как же я рада быть частью этой семьи, или как вы там это называете!
— Именно по этой причине мы и не хотели тебе ничего рассказывать до экзаменов.
— Это же не вдруг случилось. Почему молчали?
— Я сама узнала только недавно, — оправдывается Карина.
Она все знала уже в июле, если не раньше. Как всегда — переводит стрелки, как всегда — праведница, как всегда — невинная овечка. Ричарду хочется вцепиться в эту ложь, доказать обратное, в кои-то веки вывести Карину на чистую воду перед Грейс, но голос слишком плохо его слушается, он не успеет и слово вставить и потому спускает ситуацию на тормозах.
— А что ты? — спрашивает Грейс, впервые обращаясь к отцу. — Почему ты мне ничего об этом не сказал?
Диагноз ему поставили аккурат накануне прошлого Рождества. Ему не хотелось портить Грейс праздник своими мрачными новостями. Потом наступил период полного отрицания. Он не мог даже шепотом, в одиночестве своей квартиры, где никто не мог его услышать, произнести, что у него БАС, какое там проговорить эти три буквы вслух своему единственному ребенку. Ричард продолжил свои гастроли, делая вид, что все в порядке, и еще три месяца не признавался Тревору в своем диагнозе. В скором времени правая рука ослабла еще больше — это ставило под угрозу качество его исполнения, его репутацию, его жизнь, — и игры кончились. Но он все равно не объявил миру о своем диагнозе. Тревор решил на некоторое время выдать его болезнь за тендинит. Так что поначалу в сокрытии новостей от Грейс не было ничего личного.
А потом стало. Он боялся дать дочери очередной повод его оттолкнуть, боялся, что она может отдалиться настолько, что их отношения будет уже не восстановить. Он еще до БАС не представлял себе, как все исправить и возможно ли это вообще. Чего уж тут скрывать, ленился и думал, что у них все впереди. А теперь у него БАС, так что у них нет двадцати лет на психотерапию и ему не хватит жизни, чтобы все уладить, к тому же он до сих пор понятия не имеет, как выправить положение. Начал-то он неважно.