— Я пытался. Много раз. Тяжело это. У тебя была сессия, потом второй семестр твоего первого года в университете. Не хотел портить тебе это потрясающее время.
— Не волнуйся, не испортишь.
Преданная своей матери чуть ли не с самого рождения, Грейс всегда винила Ричарда в несчастьях Карины и в их разводе. Сейчас, когда дочь сидит напротив, скрестив руки на груди и сверкая взглядом, Ричард может разглядеть еще одну черту Грейс, появившуюся, вероятно, не один год назад и подпитывающую ее гнев. До этого момента он никогда не замечал, что Грейс испытывает боль от предательства.
Каждый раз, когда Ричард изменял Карине, он изменял и Грейс. Он прокручивает в голове этот тезис, тщательно разжевывая его, как новую пластинку жевательной резинки. Одно дело — пропустить субботний футбол Грейс, или воскресный ужин, или вручение диплома в школе, потому что у него концерт в Майами. И совсем другое — пропустить все эти события, потому что он предпочел задержаться в Майами с женщиной, чье имя он сейчас и не вспомнит. Бо́льшую часть своего детства Грейс провела без отца в доме, и энное количество дней и ночей он отсутствовал, как раз будучи занят своими многочисленными изменами. Так что в некотором смысле он изменял и Грейс.
Он смотрит на свою дочь, которая со своими широко расставленными зелеными глазами и волосами цвета кофе всегда была копией матери, и видит в этих зеленых глазах обиду, в волевом подбородке — вызов, в линии рта — готовность защищаться. Он видит в лице дочери самого себя, и у него щемит сердце. Ни он, ни она не получили того отца, которого хотели.
— А дальше что? — спрашивает Грейс.
Если не считать редких визитов в выходные или свободные от учебы дни, Грейс не приедет теперь домой до конца марта, и то если не отправится в Дейтона-Бич, или Ки-Уэст, или куда там еще ездят нынче студенты на весенние каникулы. Еще три месяца. За это время может произойти сколько угодно изменений к худшему, изменений, после которых ему могут потребоваться питательный зонд, БиПАП, кресло-коляска, устройство для отслеживания направления взгляда, чтобы общаться, трахеостомическая трубка и инвазивная вентиляция легких. Бог даст, хоть помереть не успеет.
— Не знаю.
Атмосфера праздничного ужина проникнута одновременно полнейшей уверенностью и сиюминутной неуверенностью в будущем Ричарда, мыслимом и немыслимом. Никто не говорит ни слова, никто ничего не ест. Заканчивается последняя песня из рождественского альбома Бинга Кросби. В столовой повисает тишина. Ричард обводит взглядом еду, оставшуюся на столе, домашнюю пищу, от которой теплеет на душе и которую Грейс отвергла, отказываясь от этого тепла, — двенадцать блюд, приготовленных Кариной самостоятельно по рецептам, доставшимся ей от родителей и бабушек с дедушками. Он сосредоточивает внимание на маковце — сдобном рулете с маком, его любимом — и решает рискнуть.
— Карина, ты не могла бы дать мне кусочек-другой рулета?
Поначалу она не реагирует, сидит с отсутствующим видом, как будто не понимая его просьбы. Он еще ни разу не просил, чтобы она его покормила. Когда до Карины все-таки доходит смысл его вопроса, в ее глазах появляется настороженность:
— Не знаю. А тебе можно?
— Всего парочку кусочков, маленьких. Я запью их молочным коктейлем. Какая же это Вигилия без маковца?
Тут она сдалась. Карина падка на традиции. Все еще пребывая в неуверенности, она отрезает тонкий ломтик рулета и кладет Ричарду на тарелку. Потом садится на пустой стул рядом с бывшим мужем и поворачивается к нему лицом. Большим и указательным пальцем отщипывает маленький кусочек рулета размером с зернышко кукурузы и держит его на весу.
— Я ж не птичка. Покрупнее, пожалуйста.
По-прежнему неуверенно она берет неиспользованную вилку, приготовленную для случайного гостя, и отрезает скромный кусочек рулета. Встречается взглядом с Ричардом и осторожно отправляет кусочек маковца в его открытый рот.
Ричард смыкает губы и держит кусочек во рту. Если бы вкусовые рецепторы могли плакать от радости, они бы точно разрыдались. Рот наполняется слюной, так что, может, этим они и занимаются. Сочный рулет, сметана и сливочное масло, сладкий мед, легкий привкус лимона, твердые семена мака. Он жует. Жует! Он и не помнит, когда и что в последний раз жевал. Наверное, бейгл. Чем бы это ни было, в памяти не отложилось. Этот же рулет божественен, сочетание оттенков вкуса и текстуры создает во рту фейерверк ощущений.
Пережевав этот кусочек рая до состояния жидкой кашицы, которую можно было бы всосать через трубочку, как смузи, Ричард начинает сосредоточенно глотать. Никаких проблем. Высовывает язык, как ребенок, показывает, что все проглотил.
Вскидывает брови и кивает в сторону тарелки. Карина подцепляет вилкой следующую порцию. Ричард открывает рот, и она его кормит. Они удерживают зрительный контакт, пока он жует. Карина бдительно следит за ним на тот случай, если что-то пойдет не так. Ричард молча дает ей знать, что он в полном порядке.
Он проглатывает и этот кусочек, просит следующий. Пока занят пережевыванием, смотрит в решительные зеленые глаза Карины, и ни мучительной неловкости, ни жалости — того и другого он до ужаса боялся, если его начнут кормить, в особенности она, — нет и следа. Вместо этого между ними возникает ласковая близость, тихая нежность, которых он совсем не ожидал. После следующего кусочка она вытирает ему салфеткой нижнюю губу, и он чувствует благодарность, а не стыд. Карина улыбается. Ричард жалеет, что столько месяцев отказывался от того, чтобы его кормили, и только представляет себе, сколько изумительно вкусной еды и чудесных мгновений он упустил, как начинает давится.
Наверное, он слегка переоценил свои силы. Может, отвлекся на неожиданное ощущение близости с Кариной. Как бы то ни было, Ричард непроизвольно передвинул комок рулета к глотке до того, как превратил его в пюреобразную массу, тем самым задействуя глотательный рефлекс раньше времени. Он не знает, запаниковал ли сначала и потому все пошло не так, или кусочек рулета попал не в то горло и заставил его паниковать, но в конечном счете у него в дыхательном горле застрял кусок клейкой рулетной кашицы, и теперь он не может дышать.
Хуже того — так как его брюшные мышцы и диафрагма ослаблены, он не может даже слегка кашлянуть, как это сделал бы здоровый человек, чтобы вытолкнуть наружу этот злосчастный кусок. Широко раскрытые глаза Ричарда, не мигая, лезут из орбит, Карина смотрит на него в упор. Она в ужасе, но не двигается, словно оцепенев. Ричард напрягает каждую мышцу и вену на шее, отчаянно пытаясь кашлянуть, глотнуть воздуха, позвать на помощь, но вместо этого только беззвучно задыхается.
— Мам! — вскрикивает Грейс, выдергивая свою мать из транса и побуждая действовать.
Карина начинает с силой ударять его по спине основанием ладони, точно он барабан бонго. Не помогает. Он представляет себе недоеденный кусок рулета в виде непросохшей бетонной пробки, застрявшей у него в трахее. Смотрит через стол на Грейс, которая сквозь выступившие слезы видится ему размытой и испуганной.
Карина меняет тактику. Встает за стулом Ричарда, обхватывает его руками за торс и начинает быстро надавливать кулаками на мягкие ткани под грудиной, между ребрами. Снова и снова. Маковец не двигается с места. Ричард старается, действительно старается ей помочь, но у него нет сил хоть как-то откашляться. В голове начинает шуметь. Грейс и вся столовая расплываются перед глазами. Карина зовет его по имени, и он знает, что она здесь, у него за спиной, бьет по нему все сильнее и сильнее, но ее голос доносится словно издалека.
Может, так все и закончится. Наверное, это и есть его «дальше».
Глава 16
Карина снимает крышечку с пластикового порта МИК-КЕЙ, плотно прилегающего к коже Ричарда в паре дюймов выше пупка, вставляет туда небольшую трубочку и начинает надавливать на поршень 50-миллилитрового шприца. За следующие полчаса она введет в общей сложности 500 кубических сантиметров смеси «Ликвид голд» непосредственно в желудок бывшего мужа, это его пятая, и последняя, «трапеза» на сегодня. Они смотрят повтор «Друзей» по телевизору, ожидая, пока опустеет шприц.
Минувшие три недели были всецело посвящены трубкам. После того как Ричард чуть не задохнулся в Рождественский сочельник, Карина отвезла его в клинику, специализирующуюся на БАС. Наблюдающие Ричарда невролог, пульмонолог, рентгенолог, специалист по нарушениям речи и гастроэнтеролог выслушали их и произвели оценку его способности дышать и глотать. Было сделано два важных открытия, принято два эпохальных решения, и оба предполагают задействование трубок. Выражаясь пафосно, мать всех решений, которая предполагает использование матери всех трубок, все еще ожидает вердикта.
Сперва больной прошел видеофлюороскопическое исследование акта глотания. Он выпил раствор бария, который глотал, отплевываясь. Затем принял барий, подмешанный в яблочный сок. Ему потребовалось несколько раз сглотнуть, чтобы избавиться от ощущения чего-то налипшего на стенки глотки. Потом сильно закашлялся, когда попытался проглотить крошечный кусочек посыпанного барием печенья. Рентгенолог и специалист по нарушениям речи изучили запись рентгенограммы и постановили, что способность пациента глотать эффективно и безопасно за последние три месяца значительно снизилась. Да ладно!
Мышцы языка и нёба еще больше атрофировались, сделавшись слабыми и ленивыми. Опаснее всего то, что во время глотания надгортанник слишком медленно перекрывает вход в гортань, а значит, еда может попасть в трахею и легкие, что, скорее всего, и произошло с маковцем в сочельник. Хотя жидкие молочные коктейли, в отличие от макового рулета, не застрянут в дыхательном горле, они могут залиться в дыхательные пути и просочиться в легкие, вследствие чего разовьется аспирационная пневмония. Теперь все, что попадает к Ричарду в рот, легко может его убить.
Не готовый еще уступить смерти, он уступает питательному зонду. Ричарда прооперировали на следующий день после того, как Грейс уехала в университет. Это была довольно простая и рутинная для хирурга двадцатиминутная процедура. Доктор Флетчер ввел эндоскоп Ричарду через рот, продвинул его дальше по пищеводу к желудку. Затем вставил в него тоненькую трубочку, которую вывел через маленький надрез в стенке брюшной полости.