Карина ждет добрых десять минут, пока первые 250 кубических сантиметров не усядутся у больного в желудке, прежде чем вводить оставшиеся. Если поспешить, он насыщается слишком быстро, его тошнит, открывается рвота. Поднимаясь по пищеводу, «Ликвид голд» имеет мерзкий, едкий ореховый привкус. От одного только воспоминания о нем Ричарда передергивает. Эту дрянь не предполагается пробовать на вкус. К счастью, Карина никогда не торопится.
Когда серия «Друзей» заканчивается, а последний шприц с питательной смесью пустеет, Карина растворяет в воде вечерние лекарства и вводит их тем же самым способом — через шприц. Вода дарит ощущение прохлады и свежести и странным образом, даже не касаясь губ, утоляет жажду. Затем Карина еще два раза прогоняет по трубке воду, закрывает порт для питания прикрепленной к нему крышечкой и опускает задранную рубашку Ричарда. Готово. Закончила с ужином, рюмочкой перед сном, кормлением, или как там это еще называется. В его желудке сейчас пятьсот калорий, растворенных в полулитре жидкости. Нельзя сказать, что он голоден, но и сытым Ричард себя не ощущает. Хотя обслуживание было безупречным, само блюдо он бы оценил на одну звезду на «Йелп».
Ричард помнит, как, едва начав ездить в турне, каждый вечер заказывал себе в номер стейк. Наверное, вечер на восьмой-девятый его стало подташнивать об одной только мысли об очередном стейке. Наелся. Заказал пиццу и потом еще много месяцев к стейкам даже не притрагивался. Сейчас у него в меню только одна позиция — «Ликвид голд», его единственное блюдо уже двадцать три дня подряд, и это только начало. Чего бы он сейчас не отдал за слабо прожаренный стейк «Нью-Йорк» сухой выдержки!
Он старается не думать о еде. Во-первых, мука смертная — представлять себе все то, чего он уже никогда не сможет себе позволить. Во-вторых, как у собаки Павлова в ожидании куска мяса, который ее хозяин шмякнет ей в миску сразу после звонка колокольчика, при мыслях о еде у Ричарда начинается повышенное слюноотделение. Хотя гастростома избавила его от возможных опасностей, связанных с приемом пищи и питья, ему все еще приходится считаться с собственной слюной — как и любая жидкость, она при глотании может попасть не в то горло.
Даже несмотря на прием гликопирролата, слюна, которая по какой-то причине приобрела консистенцию клея ПВА, постоянно скапливается и либо вытекает наружу по нижней губе и свисает с подбородка блестящими тягучими струйками, либо клокочет в горле. При мыслях о стейке во рту будто кран открылся. Ричард заклокотал.
Карина щелчком включает новый аспиратор, сует Ричарду в рот отводную трубку и двигает ею внутри, водит ею между зубами, деснами, под языком, отсасывая излишки слюны, осушая переполненный рот. Каждый раз, когда она это проделывает, Ричард чувствует себя как в кабинете стоматолога.
Вторым большим открытием во время приема в клинике стало опасное состояние дыхания Ричарда. Форсированная жизненная емкость его легких, то есть объем воздуха, который он может с максимальным усилием изгнать из них, упала до 42 процентов. В последние три месяца он начал замечать, что, переходя из одной комнаты в другую, то и дело задыхается, а когда разговаривает, вынужден делать паузу через каждые четыре-пять слов, так как ему не хватает воздуха, и говорит только на выдохе.
— Вы просыпаетесь в течение ночи? — спросил его доктор.
— Да.
— Чувствуете себя уставшим уже с утра?
— Да.
— А когда просыпаетесь, голова болит?
Ричард ответил, что болит, почти каждое утро уже много недель.
— У вас по ночам возникает гиповентиляция. Легкие не получают достаточного количества кислорода и удерживают слишком много углекислого газа. Я хочу, чтобы вы начали пользоваться БиПАПом.
Ричард и не подозревал, что его бессонница и утренние головные боли были следствием постоянной нехватки кислорода в течение ночи. Так что теперь он спит в маске, присоединенной к аппарату неинвазивной вентиляции легких длинной гибкой трубкой. На часах десять, и подключение к БиПАПу числится единственным невыполненным пунктом в захватывающем ежедневном графике.
Карина наполняет увлажнитель и подключает его к розетке. Пока она занята, Ричард следит за ее усталым, но сосредоточенным взглядом. Карина выдавливает на мизинец немного вазелина и смазывает многочисленные болезненные потертости на лице больного. Влажный воздух и длительное ношение плотно прилегающей маски каждую ночь травмировали кожу, вызвав болезненную сыпь. Ричард попробовал перейти с полнолицевой маски на назальные канюли, но не смог удерживать рот закрытым во время сна, а использование подбородочного ремня слишком его раздражало. Поэтому он спит в маске и терпит неудобства. Карина вытирает руки о полотенце, включает БиПАП, после чего накрывает маской рот и нос больного.
Облегчение наступает мгновенно. На фазе его собственного вдоха в легкие нагнетается воздух. Когда он выдыхает, аппарат меняет уровень давления и воздух изгоняется из его легких с такой силой, как если бы они были ручными мехами, а аппарат сводил их ручки вместе. Каждый вечер в ту секунду, когда Карина крепит маску, плотно прижимая ее к лицу, Ричард осознает, насколько все-таки тяжело и поверхностно он дышал весь день, словно с самого утра затянул на груди тугой корсет, а Карина наконец-то его ослабила. С маской на лице он вдыхает предостаточно свежего кислорода и выдыхает необходимый объем углекислого газа, и глубоко укоренившееся напряжение покидает его тело, точно пар, поднимающийся от горячих блинчиков. Он не задохнется в ночи.
Пульмонолог говорит, что, судя по всему, форсированная жизненная емкость легких Ричарда снижается примерно на три процента в месяц. БиПАП может создавать только тот уровень давления воздуха, который необходим для облегчения дыхания. Устройство не дышит за него. Оно дышит с ним вместе. Придет время, когда поддержки БиПАПа станет недостаточно. Тогда он столкнется с единственно возможным выбором: смерть или трахеостомическая трубка вкупе с механической вентиляцией легких и круглосуточным наблюдением. Как и в случае со слабо прожаренным стейком «Нью-Йорк» сухой выдержки, он старается об этом не думать.
В то время как для Ричарда появление БиПАПа ознаменовало более качественный ночной сон, для Карины все вышло с точностью до наоборот. Она поправляет маску, чтобы убедиться, что та прилегает герметично. Карина прекрасно знает, что плотное прилегание, как и все прочее, — это, увы, ненадолго. Когда Ричард зевает, морщит нос, потому что тот чешется, поворачивает голову направо, маска может открепиться. Если это происходит, аппарат подает сигнал тревоги, и Карине приходится вставать, чтобы надеть маску заново. И так несколько раз за ночь. Она стала спать на диване в гостиной, чтобы бегать было поближе.
Ричард — будто новорожденный младенец, а Карина — страдающая от недосыпа молодая мать, ходячая зомби. Но с новорожденными есть хоть какой-то свет в конце туннеля. Младенец переходит на твердую пищу, набирает вес, ему исполняется годик — достигаются какие-то важные этапы развития, малыш чудом спит всю ночь напролет. А тут не будет ни света в конце туннеля, ни этапов развития, которые бы значили, что Ричард больше не нуждается в помощи на протяжении ночи. Если только не считать важным этапом его смерть. Может, Карина так и думает.
Ричард смотрит ей в лицо, в ее прелестные зеленые глаза. Она обследует маску по периметру, но поскольку та покрывает центральную часть его лица, кажется, будто она изучает самого Ричарда. Ее глаза выглядят тусклыми, лишенными даже проблеска внутренней искорки. Длинные волосы Карины собраны в низкий хвост, из него выбилась прядка и прикрыла правую бровь. Ему хочется протянуть руку и заправить прядь за ушко.
Карина смотрит ему в глаза и вздыхает. Ричарду хочется сказать: очень жаль, что она так устала. Жаль, что он попал в переплет и ему некуда было идти. Жаль, что он стал для нее такой обузой. И вдруг, как ни странно, ему впервые хочется сказать ей: жаль, что все так сложилось.
И он сожалеет о прошлом без привычных оговорок, без оправданий, без соразмерного списка ее преступлений на другой чаше весов, без уравнивающих обе стороны обвинений в ее адрес. Есть только просьба о прощении. Ему жаль, что он пренебрегал ею, их семьей, их жизнью. Жаль, что изменял ей. Он не знал, как быть со своим одиночеством, чувствовал себя недооцененным, невидимым, нелюбимым и понятия не имел, как поговорить с ней об этом. В постели с Кариной он ощущал себя более одиноким, чем где бы то ни было на земле. Он никогда не признавался ей в этом. Помнит, как эти зеленые глаза пронзали его, вспыхивая от обиды, наказывали или смотрели сквозь него равнодушно и отчужденно. Он слишком боялся спросить у нее: что не так? И услышать ответ. Они оба были пособниками в своем взаимном молчании.
Ее измученный взгляд — она, верно, молится, чтобы маска продержалась на месте хотя бы пару часов, — встречается с его взглядом. Он хочет сказать ей о своих сожалениях прямо сейчас, прежде чем она выйдет из комнаты, до того как это открывшееся понимание и желание во всем признаться испарится, иначе все это превратится в ночное сновидение, от которого он проснется утром со смутным ощущением забытого знания. Он держится за свое извинение, как за воздушный шарик с гелием: веревочка вот-вот соскользнет с запястья и шарик скоро превратится в точку в стратосфере. Надо сказать сейчас, другого случая может не быть.
— Прости.
Но его голос, такой же истончившийся и ослабевший, как и он сам, заглушается маской и жужжащим, точно пылесос, БиПАПом.
— Спокойной ночи, — говорит она.
Карина выключает телевизор и свет и, оставляя дверь приоткрытой, исчезает из комнаты, так и не услышав его, так ничего и не узнав.
Глава 17
Отработав утреннюю смену, Билл заходит в залитую солнцем, но зябкую гостиную, оставляя дверь в кабинет открытой нараспашку. Это смущает, даже беспокоит Карину, которая, свернувшись калачиком на диване и укрывшись одеялом, допивает вторую за утро кружку горячего кофе. Она будто бы увидела чужую кровать незаправленной или тюбик зубной пасты без колпачка. Вид дверного проема раздражает Карину, точно назойливый зуд, который она не может унять. Она не держит дверь в бывший кабинет распахнутой, хотя и не закрывает ее так плотно, как хотела бы, чтобы не запереть внутри Ричарда, но между ними должна присутствовать хоть какая-нибудь физическая, видимая преграда. Карина оставляет эту дверь приотворенной, и этого достаточно, чтобы создать подобие отдельного, личного пространства. Так для нее безопаснее. Не желая признаваться Биллу в своем, возможно диагностируемом, навязчивом состоянии, она после его ухода прикроет дверь в кабинет, оставив крошечный зазор. А потом наконец-то примет душ.