, не взяла на руки свою внучку. Так и не узнала, что ее сын однажды заболеет БАС.
Ричарду кажется, что его мать приняла бы Карину. Отцу, который с ней толком не познакомился, она никогда не нравилась. Уолт не доверял пришлым — ни из другого города, ни тем более из другого штата, а уж из Польши и подавно. Весь его мир умещался в границах одной почтовой зоны, вся жизнь крутилась вокруг работы на местной каменоломне, городской церкви, банка, школы и питейного заведения «У Моу». Ему не нравилось, что он не знал родителей Карины, что не мог составить мнение, из какой она семьи. Когда он спросил ее о вероисповедании, она сказала, что бывшая католичка. Безбожницы относились к той единственной категории людей, к которым Уолт, протестант и ревностный посетитель воскресных служб, испытывал доверия еще меньше, чем к католикам. Он не находил очарования в ее акценте, не отдавал дань ее изысканному словарному запасу, хотя тот даже при ее ломаном английском значительно превосходил отцовский. Он винил Карину в том, что его сын предпочитал зваться Ричардом, а не Рикки, хотя она не имела к этому никакого отношения. Уолт считал ее выскочкой, снобкой, язычницей и, весьма вероятно, коммунисткой, лентяйкой-иммигранткой, заинтересованной в Ричарде исключительно как в способе получить зеленую карту.
В комнату заходят взрослые, приносят еду и напитки, рассаживаются. Большое мягкое кресло остается незанятым. Должно быть, это «то самое кресло». Ричард не знает точно, то ли все держатся от кресла подальше из почтения к Уолту, то ли садиться в него жутковато, зная, что тот скончался в нем всего несколько дней назад. Еще в понедельник его отец смотрел телевизор, сидя в этом кресле. Сегодня лежит в ящике, зарытом в землю.
Грейс говорит, что все-таки не голодна, и присоединяется к компании своих семи или восьми двоюродных братьев и сестер, которые на улице катаются с горки. Этих своих племянников и племянниц в возрасте от трех до двадцати двух лет Ричард совсем не знает. Все похороны они просидели с каменными лицами, не проронив ни слезинки. Было похоже, что их больше нервирует пускающий слюни незнакомый дядя, чем мертвый дедушка. Вероятно, легче присутствовать при красивом уходе старика, чем наблюдать за тем, как неряшливый медлительный паралитик ползет к своей смерти в лице БАС, когда должен находиться в самом расцвете сил. Дети постарше время от времени посматривали на него исподтишка, точно на спор, а когда он их на этом ловил, в панике переводили взгляд на объект более безопасный, чаще всего на гроб.
Восьмилетний Брендан, жилистый и стриженный под машинку мальчишка с острым носом и любопытными глазами, который оказался не в настроении мокнуть или мерзнуть, сидит, зажатый между родителями, Майки и Эмили, на диванчике. Томми с Кариной разместились на двухместном кресле. Жена Томми Рейчел — на улице, помогает двум их младшеньким с крутыми спусками и подъемами. Все едят сэндвичи с мясной начинкой и куриные крылышки «Баффало» с бумажных тарелок. Мужчины пьют «Будвайзер» прямо из банок, женщины — белое вино.
Ричард смотрит, как едят его братья: когда они говорят, огромные куски хлеба, ветчины и сыра крутятся и перемешиваются в их открытых ртах, точно белье в окне барабана сушильной машины, и он мысленно переносится за обеденный стол своего детства. Худенький, ел он скромно, добавок не просил и тарелки подчищал быстро. Уйти раньше положенного ему не разрешали, и он каждый вечер чувствовал, будто просиживает за столом долгие часы в одиноком молчаливом ожидании, пока его браться уничтожают тарелками мясо с картошкой. В отличие от Ричарда они были крупными парнями с развитыми мышцами, которые требовалось соответственно кормить. По молодости были спортсменами — наворачивали круги по стадиону или тягали штангу в спортивном зале и держали хорошую физическую форму, но сейчас оба погрузнели. Обзавелись пивным животом, толстыми щеками, мясистыми руками и ногами, из-за которых походка выглядит скованной, как у ребенка, которого затолкали в прошлогодний лыжный комбинезон, а он из него вырос.
— Тебе принести тарелку? — спрашивает Майки, заметив, что Ричард ничего не ест.
— Не мо-гу э-то ессь.
— Надо, чтобы кто-то из нас подержал тебе сэндвич?
— Не в этом дело. Он не может проглотить кусок пищи, не давясь, — говорит Карина.
— У ме-ня зон.
— У него в желудке стоит зонд для искусственного питания, — поясняет Карина Брендану, у которого от удивления округляются глаза.
— Можно посмотреть? — спрашивает Брендан.
— Ко-нешш-но.
Все сидят и смотрят на него, словно находятся в зрительном зале в ожидании, что вот-вот поднимется занавес и начнется представление.
— То-ко те-бе ри-де-ся по-нять мне ру-ба-шу. Сам не мо-гу, — говорит Ричард Брендану и играет бровями.
Брендан осторожно встает с места, подходит к своему дяде и замирает. Оборачивается на родителей.
— Ссме-лей.
Мальчишка поднимает дядину рубашку, выставляя на всеобщее обозрение белый пластиковый диск размером с четвертак, плотно прижатый к верхней части волосатого живота Ричарда.
— Фу! — восклицает Брендан, отпуская рубашку.
— Брендан! — одергивает сына Эмили. — Это некрасиво.
Брендан спешно возвращается к своему месту между родителями. Майки хлопает его по голове свернутой в трубку программкой траурной церемонии. Рубашка Ричарда упала, прикрыв его живот, но все в комнате так и продолжают рассматривать место, где установлен зонд, представляя себе, что сейчас увидели.
— И что в него вводят? — интересуется Майки.
— «Ликвид голд», — отвечает Карина. — Похоже на детскую смесь.
— На-кус ка ку-ри-са.
— Что, правда? — удивляется Томми.
— Не, — улыбается Ричард. — Шу-ка.
— Как ты с этим борешься? — спрашивает Майки.
— Шо-ты име-ешь ви ви-ду?
— Посмотри хоть на парня, который запустил флешмоб «Испытание ведром ледяной воды», а? И фильм «Глисон». Видел его? Он про того защитника из «Нью-Орлеан сэйнтс», у которого БАС. Он основал некоммерческую организацию. Их девиз: «Никаких белых флагов». Парень — настоящий источник вдохновения. Прямо герой. Нельзя просто сдаться и лечь, Рикки. Ты должен бороться.
Бывший капитан школьной футбольной и бейсбольной команд, корнербек Университета Нью-Гэмпшира, Майки воспринимает каждое препятствие как противника, которого можно победить, как игру, которую можно выиграть.
— И ка по-вое-му я дол-жен бо-ро-ся?
— Не знаю. Посмотри, что сделали те парни.
— Ты-хош чо-бы я вы-лил на-се-бя ве-ро ле-дя-но во-ды?
Или заблокировал удар по мячу? Вставил себе в трахею трубку и подключился к ИВЛ, когда не сможет больше дышать? Выживание любой ценой считается победой? БАС — не футбольный матч. Эта болезнь не носит футболки с номером, не теряет своих звездных игроков из-за травмы, у нее не бывает неудачных сезонов. Она — безликий враг, неуязвимый противник, чемпион, не знающий поражений.
— Не знаю. Хотя я бы что-то придумал. Запустил бы еще один флешмоб, снял документалку или еще что-нибудь. Что-нибудь, что поможет найти лекарство. Главное — бороться и не сдаваться.
— Ла-но.
— Это хорошо, что ты еще можешь ходить. Те парни — все в колясках.
— Я то-же ко-ро ся-ду.
— Может, и не сядешь. Никогда не угадаешь. Надо мыслить позитивно. Ходить в спортзал, тягать железо и укреплять мышцы ног. Если эта болезнь будет забирать у тебя мышечную массу, действуй на опережение и наращивай ее. Ты справишься.
Ричард улыбается. Он признателен за заботу, но только у мышечной дистрофии при БАС совсем другой механизм. Болезнь не делает различий между сильными и слабыми мышцами, старыми или новыми. Она забирает их все. Физические нагрузки не дадут ему выиграть время. Приближается высокий прилив. Высота и великолепие песочного замка не имеют никакого значения. Рано или поздно накатит море и размоет его до последней песчинки.
— Хо-ро-ша мыль.
— Не знаю, как это у тебя выходит, — говорит Томми. — Сомневаюсь, что я бы смог обходиться без еды.
— То-да бы ты сдал-ся. Зон-и ес то, ка ты бо-ре-шя с БАС.
Приятного в этом мало. Зонд для искусственного питания и БиПАП-аппарат — не тот материал, из которого получится интересный фильм или глобальный интернет-феномен. Борьба состоит из тихих личных ежедневных попыток просто дышать и потреблять достаточно калорий, чтобы оставаться в живых.
— Здорово видеть, что вы двое снова сошлись, — говорит Эмили.
— Мы не сошлись, — возражает Карина.
— Ага, — улыбается Ричард. — Про-со жи-вем во гре-хе.
— Ничего подобного! — протестует Карина. — Ни о каком грехе и речи не идет.
— Это как раз и плохо, — говорит Майки.
Эмили смеется:
— Ну тогда это просто потрясающе! То, что ты для него делаешь.
Карина молчит. Ричард тоже молчит и не смотрит в ее сторону, смутившись. С какой легкостью Эмили выразила то, о чем сам Ричард никогда не говорил! И при всем желании он не может винить в своем молчании БАС.
— Знаешь, Рикки, — начинает Майки. — Мы хотим обсудить с тобой отцовское завещание. Мы знали расклад еще до того, как он умер: отец решил оставить дом нам с Томми.
Ну разумеется.
— Но мы тут потолковали и решили, что продадим дом и разделим деньги на троих.
Все застывают в ожидании.
Ричард мысленно повторяет только что услышанное и переспрашивает:
— Се-рье-но?
— Ну да. У него было три сына, а не два. Это как-то не по-людски, а мы хотим поступить по совести.
— Точняк, старик, — говорит Томми. — Чувствую себя ужасно, что ни разу не вступился за тебя, когда мы были мелкими. Отец круто с тобой обходился.
— Он мог вести себя как упертый поганец, — вторит ему Майки.
Томми кивает.
— Вот мы и вступаемся за тебя сейчас.
Ричарду никогда не приходило на ум, что его большие, смелые, суровые братья-качки тоже боялись отца. Показать свою расположенность к младшему брату значило пойти на риск — оказаться отверженным, загнобленным, непринятым. Как Ричард. Его братья не были такими уж крутыми, какими он их считал. Да он их ни в чем и не винит.