В ее животе образуется пустота, а сердце стучит в горле. Карина медленно, неохотно берет наборную доску. Поворачивается к двери, пытаясь вызвать Кэти усилием воли. Никто не появляется. Карина разворачивается обратно к Ричарду и поднимает доску повыше.
— Первая буква из первого ряда?
Ждет. Ничего.
— Из второго?
Он моргает.
— Это «Г»? «Д»?
Моргает.
— Значит, «Д». Вторая буква из первого ряда?.. Второго?.. Третьего?.. Четвертого?.. Пятого?
Моргает.
— Пятого?
Моргает.
— Это «О»?
Моргает.
— Хорошо, у нас уже есть «ДО». Третья буква из первого ряда?.. Второго?.. Третьего?.. Четвертого?
Моргает.
— «М»?
Моргает.
— «ДОМ»?
Моргает. Из его правого глаза выкатывается слезинка. Карина вытаскивает из кармана пальто бумажную салфетку и промокает ему лицо.
— Ты хочешь домой?
Ричард моргает.
Но значит ли это, что он хочет сделать операцию и лечь дома на вентиляцию или экстубироваться и просто вернуться домой?
— Ты хочешь прооперироваться? — слышит свой голос Карина.
Ричард смотрит на нее широко раскрытыми глазами, из которых текут слезы. Он их не смаргивает.
— Ты хочешь, чтобы из тебя вытащили трубку, а потом отвезли домой?
Моргает заплаканными глазами.
— Бог ты мой, Ричард… Ты ведь понимаешь, что это значит, да?
Опять моргает, и она одновременно испытывает облегчение и опустошение. Разражается слезами, горько рыдает, утирая лицо то ему, то себе одной и той же жалкой салфеткой.
— Ричард, мне так жаль… — Роется по карманам в поисках другой салфетки, но не находит. — Мне так жаль. Хочешь, чтобы я вызвала Грейс?
Он моргает.
— Ладно. Она приедет. Кого еще? Братьев?
Держит взгляд прямо.
— Билла?
Моргает.
— Тревора?
Не моргает.
— Хорошо. Итак, буду я, Грейс и Билл. Позвать кого-то еще?
Ричард смотрит ей прямо в глаза через блестящую завесу слез. Карина вытирает нос влажной салфеткой и с шумом втягивает воздух.
— Тебе страшно?
Он моргает.
— Мне тоже.
Карина садится на кровать и берет его безжизненную, с выступающими костями руку в свои. Она вытягивает рукав своей блузки и его краем нежно вытирает слезы с глаз и щек Ричарда, а потом и со своих.
— Спасибо, — шепчет она.
Он моргает.
Глава 32
Грейс до сих пор не сняла пальто. Так и стоит в нем на расстоянии от кровати, рядом со своим чемоданом. Она приехала около часа назад прямо из аэропорта. У нее осунувшееся лицо, жесткий взгляд, выражение бесстрастное и Ричарду незнакомое. Такое ощущение, будто она бесконечно далеко. Это не обычное ее лицо. Жаль, что нельзя попросить Грейс подойти ближе и улыбнуться — просьба в данных обстоятельствах нелепая, даже если бы он мог ее озвучить, — но ему хочется увидеть лицо дочери таким, каким он любит его больше всего: улыбчивым и счастливым, с ясными глазами и высокими розовыми скулами. Надо полагать, его небритое лицо с трубкой, вставленной в рот и приклеенной к щеке, ей тоже кажется незнакомым.
Едва Грейс зашла, Карина засыпала ее вопросами об учебе и о бойфренде, но в какой-то момент разговор себя исчерпал. Все, кто был в палате, притихли. Карина сидит на стуле рядом с Ричардом, крепко скрестив на груди руки, будто ей холодно. Она выглядит уставшей, серьезной и смутно настороженной. Кэти стоит у аппарата ИВЛ и читает что-то в телефоне. Билл примостился в изножье и растирает ступни и икры Ричарда своими теплыми сильными руками. Боже, храни Билла.
Ощущение ожидания похоже на густой туман, зловещий, сюрреалистический. Ситуация кажется важной, безотлагательной, но ничего не происходит. Она до смешного обыденная.
В палату заходит стройная женщина с мальчишеской стрижкой. Ее уши утыканы серебряными сережками-гвоздиками.
— Здравствуйте. Это Ричард?
— Привет, Джинни, — отвечает Кэти. — Да, это Ричард Эванс. А это его бывшая супруга Карина, их дочь Грейс и гениальный помощник по уходу за больными на дому Билл. Это Джинни из службы хосписа.
Вместо того чтобы пожать руки, вновь прибывшая обнимает каждого. Подходит к Ричарду и, наклонившись, кладет руку ему на плечо. У нее карие ненакрашенные глаза, ясные и спокойно-уверенные, и естественная, вовсе не кажущаяся в этой ситуации неуместной улыбка. В ее жесте нет ни радости, ни жалости, ни натужного притворства, он без слов говорит: «Я здесь, с тобой». Ричард жалеет, что не может ее поблагодарить.
— Я дам доктору знать, что ты здесь, — говорит Кэти и выходит из палаты.
— Давайте обсудим несколько моментов, пока не подошел врач. Наша цель сегодня — подготовить вас к переезду домой с максимальным комфортом. Доктор вытащит эндотрахеальную трубку и переключит вас на БиПАП. Пока он этого не сделает, мы не узнаем, в каком состоянии находится ваша дыхательная мускулатура. Если она вообще не работает, БиПАП не сможет поддерживать ваше дыхание. При таком развитии событий я введу вам морфин и седативный препарат через капельницу, они подействуют мгновенно. Буду рядом и прослежу, чтобы вы чувствовали себя спокойно. Вы не будете мучиться, не испытаете ощущения удушья. И все будут прямо здесь, рядом. Такой расклад вас устраивает?
Аппарат ИВЛ делает за Ричарда вдох. Потом выдох. Его не устраивает абсолютно все, что она сейчас сказала. Он моргает. Карина держит его руку в своих. Билл сжимает его ступню. Джинни, которую Ричард впервые увидел всего минуту назад, кладет руку на его плечо, и он чувствует благодарность за ее присутствие и прикосновение, они действуют на него успокаивающе. Ей это все не впервой.
Кэти Девилло возвращается с доктором Коннорсом. Из-под его застегнутого на все пуговицы белого лабораторного халата выглядывает синий галстук, ручка и телефон спрятаны в нагрудный карман, на шее стетоскоп. Когда Ричард поступил в отделение интенсивной терапии, доктор был гладко выбрит, но теперь у него пробивается борода. Это не первый его визит, за последние три дня он неоднократно заглядывал к Ричарду, проверял его самочувствие.
— Как у нас дела? — интересуется доктор Коннорс.
Трахея Ричарда ощущается поврежденной, сухой, травмированной. Губы растрескались и болят. Он одержим желанием прокашляться и изо всех сил пытается игнорировать мучительный зуд на макушке — такое чувство, что кто-то полон решимости вгрызться ему в мозг. Вдобавок, если все пойдет наперекосяк, он сегодня умрет.
— Мы еще кого-нибудь ждем? — спрашивает Кэти.
Все смотрят на Ричарда. Он не моргает.
— Нет, — говорит Карина.
— Да, — поправляет ее Джинни. — Я пригласила музыкального терапевта.
— Кого? — удивляется Карина.
— Нашего сотрудника, он придет и сыграет на гитаре что-нибудь расслабляющее, чтобы Ричарду было спокойнее.
Ричард встревоженно поднимает брови, надеясь, что Карина заметит.
— Боже, только не это! — умоляет Карина. — Не надо. Отменяйте.
— Вы уверены? — уточняет Джинни.
— На сто процентов. Ему бы это очень не понравилось.
Ричард моргает несколько раз кряду.
— Я проиграю что-нибудь с айфона. — Карина смотрит на Ричарда. — Моцарт?
Он думает. Нет. Дальше.
— Бах?
Ричард смотрит на нее, не мигая.
— Шуман?
Он моргает.
— Хорошо.
Произведение Карина не уточняет. Он верит, что она и так знает. Наблюдает за ее поисками. И вот звучит музыка.
Конечно же, она знала. Это шумановская Фантазия до мажор, соч. 17, величайший шедевр композитора и любимое произведение Ричарда как исполнителя. Он слушает первые такты с удивлением.
— Да, это ты в Карнеги-холле, — говорит Карина.
Его рот неподвижен, но глаза улыбаются. Он моргает.
Пока все слушают, предстоящее им серьезное дело отходит на второй план. Первая часть Фантазии насыщенная и романтичная, проникнутая страстной патетикой. В ней Шуман выразил тоску по своей возлюбленной Кларе, с которой их разлучил ее отец. Ричард встречается взглядом с Кариной, зная, что той известен смысл композиции, и его сердце щемит от желания дать ей понять, насколько он благодарен ей и как ему жаль прошлого. Даже если бы у него в горле не торчала трубка, если бы он не был таким усталым, испуганным и обратился к наборной доске или вернулся в то время, когда мог еще говорить, вряд ли он сумел бы найти слова достаточно искренние и емкие, чтобы залечить нанесенные им раны.
Он смотрит только на Карину, мысленно приказывая нотам говорить за него, и тонет в ее взгляде. По его лицу катятся слезы. Карина сжимает ему руку и кивает.
Во второй части происходит резкая смена настроения. Наступает черед величественного марша, мощного, громкого, помпезного, быстрого, крайне сложного для исполнения. В сознании Ричарда прокручивается вся его профессиональная карьера. Кёртис, Консерватория Новой Англии, престижные концертные и симфонические залы, всемирно известные дирижеры, оркестры, фестивали, сольные концерты, публика, овации стоя, пресса и восторженные отзывы. Прекрасная была жизнь. Но так быстро пронеслась.
Доктор Коннорс проверяет жизненные показатели Ричарда и поясняет свои последующие действия.
— Готовы?
Ричард смотрит на Грейс. Билл замечает это и протягивает ей руку, приглашая подойти поближе, присоединиться к их кругу. Она жмется к матери.
— Я здесь, пап. — Грейс выглядит испуганной. — Люблю тебя.
Ричард моргает, давая понять, что тоже ее любит. Мысленно молится, чтобы не в последний раз услышать эти ее слова.
Доктор Коннорс встает перед Ричардом, наклоняется к его лицу и отклеивает пластырь.
— Ладно, на счет три. Раз, два, три!
Коннорс резко дергает за конец трубки, и та выскальзывает из Ричарда на неожиданную длину: процедура оказалась столь же по-звериному грубой и неприятной, как и введение трубки. Но трубка удалена, и все в ожидании смотрят на Ричарда. Никто, включая его самого, не дышит.
А тем временем звучит третья часть. Мелодия торжественная, примирение. На его лице маска для БиПАПа, но воздух все еще не поступает. Вентилятор хранит безмолвие. Ничего не слышно — только Шуман в исполнении Ричарда. В голове начинает шуметь, палата будто сжимается. Он удерживает все свое внимание на Грейс, Карине, Билле и музыке, и внезапно границы между отзвуками нот и людьми в его палате исчезают. Он не хочет их оставлять. Он хочет продолжать слушать, звучать, дышать, быть.