Позже один из самых активных членов правительства Деница Альберт Шпеер выполнит свое намерение оставить мемуары и опишет эту деятельность с присущим ему юмором:
«…Поскольку правительству было уже, в общем, нечем заняться, оно усердно принялось создавать всевозможные властные структуры и уделять внимание исключительно проблемам самообеспечения. Так Дениц, подражая кайзеру, назначил глав своих кабинетов – военного (адмирал Вагнер) и гражданского (гауляйтер Вегенер). После долгих споров было решено, что к главе государства по-прежнему следует обращаться “гросс-адмирал”; была создана служба информации, и специально выделенный для этого человек целыми днями сидел у старого радиоприемника и слушал новости. Непонятно каким образом оказавшийся во Фленсбурге ранее принадлежавший Гитлеру огромный “мерседес” теперь отвозил Деница в его расположенную всего лишь в пятистах метрах от “Патрии” квартиру… Фельдмаршал Кейтель, все еще занимавший пост начальника штаба Верховного командования, был арестован; наше правительство не только не обладало реальной властью, на него попросту никто не обращал внимания.
Мы прекрасно понимали, что ничего не можем, и, тем не менее, составляли меморандумы неизвестно для кого… Только неиссякаемые запасы министра продовольствия оживляли настроение. По-моему мнению, мы попросту превратились в комических персонажей и напрочь утратили серьезность и основательность, так выгодно отличавшие нас во время проходивших в этом здании переговоров о капитуляции».
Бывший статс-секретарь Штукарт, поставленный во главе Министерства внутренних дел, разработал меморандум о преемственности власти, суть которого заключалась в том, что никто из членов правительства, как и сам президент, не должны были добровольно отказываться от своих должностей.
Из всего правительства этот меморандум поддержали единицы: среди них сам Дениц, Альберт Шпеер и – неожиданно – Лей, который заявил Союзному командованию, что в качестве главы Трудового фронта будет исполнять свои обязанности до тех пор, пока его официально не признают неправомочным. Американцы, конечно, поинтересовались, и с изрядной долей иронии, что именно он, как глава профсоюзов, намеревается делать, а главное – каким способом, находясь в плену-то? Лей потребовал себе в постель отчет, какие продовольственные склады открыты на юге страны. Американцы, посовещавшись, предоставили ему информацию. «А под Швеннингеном?» – уточнил Лей. Генерал Смит навел справки и сказал, что доктор Лей что-то путает. «Я путаю?! – возмутился Роберт. – Вы что, генерал, не знаете, где у вас в доме какая мебель стоит?! Я путаю!» Генерал ответил, что мебель тут ни при чем; вокруг Швеннингена никаких складов нет, а на юго-востоке до самой реки – минные поля. «Мины там только по периметру, – объяснил Лей, – а дальше – чисто. И три подземных бункера с консервами и мукой». Смит обещал послать саперов. «Ваши саперы провозятся несколько дней, а нашим беженцам жрать нужно! Дайте мне двух саперов, грузовики, ребят покрепче и поедем туда прямо сейчас». Смит развел руками: он отказывался понимать.
– Неужели я так плохо говорю по-английски?! – начал раздражаться Лей.
– Вы превосходно говорите, но…
– Бункеры вы сами едва ли отыщите. Саперы снимут пять-шесть мин, дальше я на грузовике поеду один, остальные – следом, на расстоянии. Никаких сюрпризов не будет, слово чести.
Продовольственные запасы под Швеннингеном предназначались на случай длительной обороны «альпийской крепости» и были основательны. Роберт, едва почувствовал себя в состоянии передвигаться, сразу начал соображать, как бы ему поскорей попасть на эти склады. Требовалось изъять из бункера номер два совсем небольшой ящик, в котором под медицинскими препаратами лежало несколько папок с документацией. Это были технические и эксплуатационные характеристики и разработки дизайна «народного автомобиля», профессионально сфальсифицированные; проще говоря, чистая липа.
Идея принадлежала самому Лею; техническое воплощение – молодому Порше. Нужно было сделать так, чтобы, когда, по выражению Лея, «“американские мародеры” начнут рыскать по нашим заводам, “фольксвагеном” никто бы по-настоящему не заинтересовался». Порше сконструировал также и запасной конвейер, который можно было бы собрать и запустить даже на вышедшем из строя предприятии. «“Фольксваген” должен остаться немецким и гнать малолитражки без перерыва так, чтобы занять хотя бы пятьдесят-шестьдесят процентов нашего рынка, несмотря ни на что», – считал Роберт Лей, и инженеры поддержали его.
Для полного воплощения идеи к началу мая оставалось переправить последний ящик в Вольфсбург.
Американцы, обсудив ситуацию со складами, согласились предоставить саперов и грузовики. Присутствие рядом с мужем Маргариты убеждало в том, что доктор Лей не самоубийца, да и его слову верили.
– Ваш муж живет сейчас по второму закону термодинамики, – сказал Маргарите американский врач, лечивший Роберта. – Вообще такие, как он, приходят в мир, чтобы его изменить. Я бы к подобным людям применял особые законы, поскольку они в собственной природе не виноваты. Мы, американцы, как нация к этой природе особенно близки.
– Вы хотели бы для своей нации особые законы? – улыбнулась Маргарита.
Доктор тоже улыбнулся в ответ, но несколько замороженно.
Лей слышал этот краткий диалог из-за двери и, когда Маргарита вошла к нему, только развел руками:
– Гре-ета!
– А думаешь, ты меняешься?! – парировала она.
– И… как же мы… будем? – Он приподнялся, чтобы взять рубашку, которую она ему принесла.
Маргарита села к нему и обняла так крепко, как только это можно было, не причиняя боли:
– Как всегда.
С Леем под Швеннинген отправился немецкий врач, которого Роберт потребовал себе под предлогом недостаточного владения английским. На этого человека Лей и надеялся как на исполнителя плана по доставке липы в Вольфсбург. Он, еще в спальне оставшись с врачом наедине, быстро и четко объяснил, что именно требуется сделать, и доктор, Вальтер Лютц, твердо обещал все исполнить в точности.
Капитуляция была уже подписана, и в Германии установилась не то чтобы тишина, а, скорее, молчание – настороженное и угрюмое безмолвие хозяев, в доме у которых слишком много незваных гостей.
Юго-восточнее Швеннингена американские саперы сняли четыре мины, и Лей направился к грузовику, чтобы ехать через поле к подземным хранилищам. У машины его догнал американский сержант и сказал, что поведет грузовик. «Вы камикадзе?» – осведомился Лей. Сержант пожал плечами: «Вот уж нет! Начальство полностью вам доверяет».
И в самом деле: цепочка грузовиков сразу выстроилась за головной машиной и потянулась к реке. Американцы вскоре оценили способность немцев к камуфляжу. Бункеры были выстроены и замаскированы так, что до конца света могли бы оставаться никем не обнаруженными.
Доктор Лютц, вошедший в одно из хранилищ вместе с Леем, попросил позволения взять себе один ящик с медикаментами для беженцев. Американский полковник, руководящий разборкой и погрузкой складов, заглянул в ящик и, поворошив лежащие сверху коробки с таблетками, кивнул.
Бо́льшую часть основательных запасов продовольствия отправили в Штутгарт и Нюрнберг; несколько грузовиков выехало в Тутлинген, маленький городок, возле моста через Дунай, где скопилось много беженцев. Дальше бежать было уже некуда, да и незачем: люди ждали отправки домой.
Пока американцы прямо на железнодорожной станции раздавали беженцам продукты, Лей перешел через пути и присел отдохнуть возле аккуратно подстриженных кустов акации. Трава здесь была как шелк; от нее тянуло чем-то опьяняющим. Он погладил ее ладонями; потом лег на живот, положив голову на согнутые руки, и стал вдыхать этот запах, сразу заполнивший его голову и грудь. В прежние годы он едва ли позволил бы себе такое публичное «расслабление»: за двадцать лет он чересчур привык быть в центре внимания, где бы ни появлялся. Однако теперь, в царящих повсюду хаосе и общей озабоченности, решил побыть частным лицом. Американцы не выпускали его из виду, но на них ему было наплевать.
Позже, возвратившись в Фридрихсхафен, Роберт признался Маргарите, что таким способом хотел и проверить кое-что. Лежа ничком на траве, он быстро ощутил, как к нему стягивается вниманье. Люди подходили по одному, целыми семьями; многие вылезали из вагонов и присоединялись к собирающейся толпе. Американские охранники тут же сделали попытку протиснуться к Лею, но один беженец, по виду совсем старик, с неожиданной силой оттолкнул американца. Солдат выругался, но стерпел, однако, получив пинок от мальчишки лет пятнадцати, вскинул автомат.
Лей кожей чувствовал что происходит, но медлил подняться. «Нет, стычки я бы не допустил, – рассказывал он Маргарите, – но у меня было такое ощущение, словно мое порядком запущенное тщеславие приятно почесывают». Наконец он встал и попросил подоспевшего офицера успокоить своих парней и дать ему четверть часа поговорить с беженцами. Он догадывался, какие вопросы ему зададут.
– Это правда, что фюрер умер?
– Правда. Фюрер погиб в Берлине, в бою.
– Что теперь с нами будет?
– С вами все будет хорошо. Нужно только потерпеть немного.
– Что же нам делать?
– То же, что всегда делали немцы, – работать.
– Почему вас держат в плену? За что? Чем вы виноваты?
– Виноваты мы все в одном – в том, что проиграли войну. Для политиков проигрыш – преступление.
– Вы сказали – потерпеть… Опять? Мы много лет терпели, до тридцать третьего года. А после начали жить!
– Теперь опять придут евреи и всё отнимут?
– Нет, этого больше не произойдет. Так, как прежде, во всяком случае. Евреям нужно дать собственное государство. Этот вопрос будет решен.
– Но за что же судить вас? Вы не военный и не из СС. Мы вас любим. Мы хорошо жили.
– Почему мы проиграли войну?
– Потому что слишком хотели быть сильными, слишком верили в себя. И мы должны оставаться такими!
«Я говорил с ними долго. Мой полковник уже начал нервничать – людей собралось очень много… И ни одного упрека, Грета! Веришь – ни одного. Правда… позже, уже у машины, меня догнал паренек лет двадцати и спросил, как я считаю: чем частная жизнь отличается от общественной, то есть, к примеру, жизнь семьи – от жизни государства? Было видно, что его этот вопрос очень волнует. Я ответил, что все дело в количестве принципов: в частной жизни их может быть несколько, а в политике один – выгода. Он совсем разволновался и спросил: «Значит, вы так строили наше государство? А если попробовать, как в семье, по нескольким: не убий, не укради, защити слабого, поделись с тем, кто нуждается?!» Я ему ответил: знаешь, парень, ты молод, найди таких же и попытайся. Но вернись я на тридцать лет назад, ничего не стал бы менять. Придержал бы только свое отвращение к евреям. Эта нация спровоцировала в нас немцах психоз ненависти к себе и через это самовозродится».