Маргарита выдернула провод. Лей еще глубже зарылся в куртку. К ним спустился Гаррисон.
– Ну что там? – зевая, спросил его Роберт.
– Надеюсь, все обойдется, – улыбнулся Маргарите полковник. – Нужно только подождать.
– Вы сколько лет воевали, сэр? – спросил его Лей.
– Два года, а что?
– И не знаете, что собой представляет СС? Через десять минут они перестроятся и начнут прорыв.
– Вы… что-то предлагаете? – насторожился Гаррисон.
– Послать меня парламентером. Вы ничем не рискуете. Дети, жена – все мое у вас останется.
– Что вы им скажете?
– Скажу, чтобы пропустили нас по мосту и быстро двигали вперед, пока еще путь свободен. Если вы вызвали подкрепление, то у них на нас времени нет.
Гаррисон, ничего не ответив, полез наверх. Что такое СС, полковник спецслужб знал отлично. К тому же Мерфи сказал ему, что удалось прослушать переговоры эсэсовцев между собой: они готовятся к прорыву.
Лей тоже вылез и подошел к ним.
– Выходите с ними на связь и дайте мне поговорить: я их предупрежу, что перейду к ним на ту сторону, – сказал он.
– Они там, похоже, все пьяные, – поморщился Мерфи, передавая ему рацию.
Лей начал говорить, потом послушал что-то в ответ…
– Я тебе сам сейчас яйца на череп натяну! – вдруг рявкнул он так, что американский радист схватился за свои наушники. – Захлопни пасть и слушай, когда с тобой говорит генерал СА!
Пьяный эсэсовец на том краю моста едва ли поверил до конца, что с ним говорит Роберт Лей, однако тот факт, что говорит свой и высокого ранга, он сразу уразумел.
Черное пространство моста казалось растянутым, а темнота – плотной и как будто пружинила. Лей шел чересчур быстро; под ногами что-то хрустело и звякало, гулко усиливая звуки, и внезапно, прямо перед ним взрыла щебень автоматная очередь. Сукины дети! Он шел без фонаря, ориентируясь только по тусклой кромке воды, пересекаемой глухими массивами опор.
Ему в лицо ударил белый свет и, ослепив, принялся нагло ощупывать.
– Сукины дети!.. – заорал Лей, правой рукой упершись в твердое и, ткнув чью-то грудь, шагнул наконец за «пантеру», в неровное пятно относительного просветления.
– Вы-ы?! – перегаром выдохнуло на него сразу несколько глоток.
– Оберфюрер Гротман, – услышал он у своего уха голос адъютанта Гиммлера.
– Так вот тут что, – кивнул Лей, вытирая мокрое лицо. – Коньяк у вас хоть остался?
Сделав несколько глотков, он огляделся по сторонам:
– А ваш шеф случайно не с вами? Я его видел в последний раз во Фленсбурге.
– Я расстался с рейхсфюрером в районе Штаде. Он послал меня… – начал Гротман.
– Понятно, – Лей снова вытер лицо. – Вот что, ребята, у меня для вас плохие новости. Рейхсфюрер у англичан, где-то под Люнебургом. Это все, что я пока знаю. А по ту сторону моста американцы – пять тяжелых самоходок. Но минут через сорок их будет двадцать пять, подвезут орудия, может быть, накроют с воздуха – я их тактики не знаю. Так что давайте-ка врассыпную, парами. Под Рондорфом «контора», похоже, пока действует. Только лучше вам обойти южнее.
– А вы? – спросил Гротман.
Лей глотал коньяк, пока к «пантере» подтягивались вылезшие из машин эсэсовцы; все они были в чине не ниже штурмбаннфюрера – холеные лица заросли щетиной, глаза диковато щурились на свет; почти все были пьяны.
Среди этих лиц бегающий свет фонарей выхватил еще одно знакомое возбужденное лицо – доктора Хирта, руководителя Анатомического института, «коллекционера», как его звали в «Аненербе» («Наследие предков»). Институт Хирта занимался научным обоснованием расовой теории. В его подвалах хранилась и постоянно пополнялась коллекция скелетов и черепов всех имеющихся антропологических типов, а также разные «курьезы» – черепа с отклонениями от нормы, которые присылали Хирту начальники концентрационных лагерей. Коллекцию Хирта высоко ценили зарубежные антропологи, естественно, не ведая, каким способом она составлялась. Часть ее, однако, уже пришлось уничтожить при подходе войск союзников, но основу удалось сохранить.
– Рейхфюрер считал вас погибшим еще в Страсбурге, – сказал Лей Хирту, не ответив на вопрос Гротмана.
– Я спасал коллекцию, – выкрикнул Хирт, затравленно косясь по сторонам. – Объясните же им! Они не понимают… ценности…
– Он провонял всю колонну своими «ценностями», – буркнул Гротман. – Рейхсфюрер мне не давал поручения таскать с собой всякую тухлятину.
– Объясните же им… – Хирт тянул Лея за рукав к ближайшей «пантере». – Взгляните сами. Вы должны взглянуть!
Коньяк всего на пару минут расслабил стянутые в узел нервы Лея. Этого хватило. Он покорно залез на танк следом за Хиртом, который спустился в люк и стал там возиться, светя себе фонариком. От внутренностей «пантеры» шел кошмарный запах; Лей вдохнул его и, судорожно глотнув, понял, что отравился.
– Сейчас… сейчас… – бормотал Хирт, открывая ящики. – Взгляните какая! А эта! А такая?! – он поочередно приподнял и бережно уложил обратно три темных черепа, как будто, в париках (это были натуральные женские волосы). – А посветите-ка сюда!
Лей посветил. Хирт, вытянув руки, поднял к нему облепленный опилками стеклянный шар, в котором колыхнувшись из орбиты, глянул наверх круглый глаз. Руки с колбой опустились, и поднялась другая – в ней маленькое, с кулачок, скорбное лицо покачивалось в спирту из стороны в сторону и словно дуло себе под нос.
– Видите, насколько выражена аномалия – почти полное срастание! – с упоением объяснял Хирт. – Здесь у меня вся серия В…
Лей спрыгнул с брони.
– Это чего-то стоит? – спросил его Гротман. – Или он просто нас морочит?
– Стоит, – ответил Лей, усиленно глотая воздух, – а вместе с ним в несколько раз дороже. Прощайте, ребята, – он поднял ладонь, обернувшись на свет фонариков. – Как только пройдут американцы, выезжайте на тот берег, рассредотачивайтесь парами и двигайте южней.
– Вы могли бы с нами? – шагнул к нему Гротман.
Лей почувствовал, как в него впилось множество взглядов.
– Прощайте, парни! Вам еще делать долги, а мне уже расплачиваться. Хайль, Гитлер!
Американцы на том берегу услышали троекратное «Хайль!», долетевшее к ним эхом отыгранной драмы. За эхом появился вскоре и выходец с того берега и сказал, что путь свободен. Лея продолжало так мутить, что он наотрез отказался лезть в броневик: из «виллиса» все-таки можно было при необходимости выскочить.
Мост миновали благополучно. Самоходки и «виллисы» на скорости проскочили мимо застывших «пантер». Эсэсовцы развлекались лишь тем, что слепили фонарями глаза водителям; несколько лучей попали и в лицо Лею, и ему снова почудилось, что он вдохнул тот дух.
Что-то с ним творилось неладное. Его начало рвать и выворачивало каждые полчаса так, что в голове темнело и в ушах стоял звон. Он вернулся с того берега с недопитой бутылкой французского коньяка; Гаррисон и Мерфи, глотнув коньяка, нашли его превосходным. Гаррисону надоело задавать вопросы и не получать ответов на них. Лей, которого уже шатало, бубнил только, чтобы от него все подальше отошли, и колонна останавливалась раз десять.
Ахен с октября 1944 года жил под американской оккупацией – тихий, теплый, чистенький городок. Лей попросил остановиться возле одного из уцелевших «пряничных» домиков. Они вошли внутрь, спустились в подвал, в котором валялись только пустые бочки из-под вина и забытая или оброненная пачка американских сигарет; затем через откуда-то возникшую дверь проникли в другое обширное помещение, где так и тянуло воскликнуть: «Во истину, Германия – страна чудес!»
Пока Гаррисон с любопытством заглядывал в лица повернутых к стенам картин, Лей вскрыл какую-то нишу и выдвинул сейф.
– Здесь в основном наши французские трофеи, – небрежно пояснил он продолжавшему озираться Гаррисону. – Мне наплевать, если французское станет американским, по принципу «грабь награбленное».
– Для начала я приглашу сюда экспертов, – сухо отвечал полковник.
– Помогите мне это вытащить, – Лей кивнул на сейф. – Я сейчас один не справлюсь.
Вдвоем они вынесли сейф и положили в машину.
– Что-то больно тяжелый, – заметил Гаррисон.
– Мы с вами договаривались о десяти миллионах. Остальное передайте кёльнскому обер-бургомистру. Если вы так поступите, я передам вам такие же платиновые слитки для Дрездена и Берлина, при двадцати пяти процентах ваших. С русскими вы договоритесь.
Гаррисон усмехнулся.
– Я доложу, – кивнул он.
– Теперь еще одно дело, – продолжал Лей. – Необходимо запустить несколько консервных заводов. Большинство из них в вашей зоне. Только для этого снова придется попутешествовать.
– А без вашего физического участия нельзя этого сделать? – поморщился полковник. – Объясните: что, где, как… мы подключим ваших коллег…
– Когда мой штат работал, я объяснял. А теперь проще все делать самому.
– Снова тайники, подвалы, сейфы, бункеры?
– И это тоже.
– Вы как будто к партизанской войне готовились.
– Я готовился к тому, что есть.
– Хорошо, – согласился Гаррисон. – Но, пока я стану решать эти вопросы, вы все-таки отдохните.
– Пожалуйста, сэр, звоните вашему начальству, а ко мне приставьте своих церберов и позвольте нам с женой немного погулять по Ахену. Мы любим этот город, – попросил Лей.
В разговоре со своим начальством Гаррисон узнал новость: 26 мая в английском лагере для военнопленных 031, около Люнебурга, покончил с собой шеф СС Генрих Гиммлер.
Только после всех фиаско Гиммлер наконец осознал, что его историческая роль окончательно определена его же коллегами, переложившими на него весь кровавый груз национал-социализма, потянувший режим в преисподнюю. Но и тогда он еще не до конца поверил, что роль палача – того самого, классического, в колпаке с прорезями для глаз, – отдана ему. Об этом ему было прямо сказано во Фленсбурге, сказано в глаза людьми, спрятавшими свои эсэсовские мундиры – предмет недавней гордости.
Гиммлер увидел, как от него отвернулись все. Его «черная гвардия», мощная и дееспособная, на которую он так рассчитывал в дальнейшей борьбе, гвардия, которую он еще мог собрать в кулак, чтобы защитить для этих ублюдков их уже нагретые посты, должна была бы теперь начать с того, чтобы разметать это «национальное правительство», как навозную кучу. Борьба теряла смысл. Его предали… Но не было ли это расплатой за то, что прежде он предал сам?!