– Да что с тобой, старина?! – рассмеялся Даллес. – Ты заботишься о нем, как о дите малом! Чем возбуждаешь мое любопытство.
И Даллес, снова хлопнув коллегу по плечу, вылез из машины и направился через церковный двор к аллейке, ведущей в глубь разогретого солнцем садика. Охрана укрывалась за сиреневыми кустами. С другой стороны кустов торчали мужские ноги в светлых носках. Даллес заглянул туда и обнаружил Лея лежащим ничком на стожке из свежескошенной травы; неподалеку на скамейке сидела его супруга. Даллес подошел поближе и вежливо кивнул ей:
– Фрау Лей? Вы меня знаете?
– Да, – ответила она, чуть подвинувшись.
Он присел.
– Я хотел поговорить с вашим мужем, однако сделаю это позже. У меня есть также разговор и к вам.
– Я слушаю.
– Речь пойдет о вашем брате.
Она резко повернулась к нему. В зеленых глазах вспыхнул болезненный вопрос.
– Ваш брат здоров и скоро будет в Германии, – быстро отвечал Даллес. – Не беспокойтесь за него. Но есть одна проблема. От моих коллег мне стало известно о приступах амнезии, посещающих вашего брата. Последний приступ особенно затянулся. Возможно, возвращение на родину поможет вернуть ему память. Положительную роль могли бы сыграть и встречи с близкими людьми, которые…
Он не договорил, боковым зрением приметив, что Лей поднял голову и посмотрел в их сторону. Затем поднялся и, отряхнув с себя траву, подошел к скамейке.
Мужчины поздоровались. Даллес про себя заметил, как переменился Лей со времени их первой встречи меньше месяца назад. Можно было предположить, что он все это время провел в концлагере. Это было непонятно, поскольку имелись ясные указания предоставить пленнику максимальные удобства.
– Если я правильно расслышал, вы сказали: есть проблема, – сказал Лей. – В чем она?
– В том, где устроить вашей супруге встречу с братом. Мои коллеги уверяют, что пока не имеют возможности переменить для Гесса место пребывания, – ответил Даллес. – Но и откладывать свидание нежелательно.
– Говорите всё, сэр! – вкрадчиво попросил Лей.
– Голодовки, приступы буйства, странные припадки, наконец, недавняя, вторая уже попытка самоубийства… Сейчас он выздоравливает, однако мои коллеги опасаются…
– Что Гесс не доживет до суда, а главное – не поведет себя на нем должным образом? То есть не станет молчать обо всем, что компрометирует королевскую семью и сэра Уинстона? За это ему позволили бы разыгрывать амнезию и таким образом вывели бы из-под всех обвинений? Я правильно понимаю?
Даллес молча усмехнулся.
– А моя жена должна им в этом помогать? – продолжал Лей. – А почему не фрау Гесс? Впрочем, я догадываюсь.
– Я только выполняю просьбу моих английских коллег, – заметил Даллес.
– Моей жене, в конце концов, наплевать на англичан с их пакостями, однако до той поры, пока это не коснулось Рудольфа. А его, судя по тому, что вы сказали, это уже и еще как… коснулось! Так что расчет ошибочен.
Даллес прикусил губы. Поединок с Леем был открыт, и счет пока 0:1.
– Я бы не торопился с решением, – сказал он. – Фрау Лей может подумать.
– Сэр, я сэкономил время вашим коллегам с острова. Моя жена не станет думать над тем, что противоречит ее внутренним установкам. Она так устроена. Увы! – усмехнулся Лей. – Теперь я сэкономлю и ваше время. Мы с женой твердо решили остаться в Германии. Мой «опекун», похоже, это уже осознал. Так что вам есть прямой смысл соглашаться на мои предложения. Они принесут пользу не только моим несчастным соотечественникам. За каждое дело для немцев я стану вам хорошо платить.
0:2? Даллес повернул голову и откровенно, с любопытством, посмотрел на Лея. Тот сидел, откинувшись на спинку скамьи, одной рукой обнимая жену, другой – держа травинку и покусывая ее.
– А мы разве отказываемся?! – пожал плечами Даллес и улыбнулся. – Запустить пищевые заводы, вскрыть еще пару-тройку тайников… Кто же станет возражать?!
– У вас был ко мне какой-то разговор – я правильно расслышал? – безмятежно уточнил Лей.
– Правильно. Но не до конца. Я сказал вашей супруге, что сделаю это позже. – Даллес поднялся. – А пока, извините – дела. Всего доброго.
Едва он повернулся спиной к скамейке, Маргарита почувствовала, как напряглась рука Роберта, лежащая на ее плечах.
– Сукин сын… – пробормотал Лей, так подавшись вперед, точно собрался ткнуть чем-то уходящего в спину. – Как я не придушил его тут, на месте?!
– Ты все правильно сделал, успокойся, – быстро шепнула Маргарита. – Я знаю Руди… Представляешь, какого напряжения стоит ему его нынешнее положение?! Любой контакт с кем-то из нас был бы для него мучителен. Эльза, по-видимому, уже отказалась и этим подала мне знак.
Лей сильно, обеими руками потер себе лицо.
– А я ведь, и в самом деле, в какой-то момент едва не вцепился ему в глотку! Нервы сдают. Стыдно… когда подумаешь, каково Рудольфу.
Солнце уже опустилось на крышу кирхи. Они немного погуляли по саду, молча, глубоко вдыхая особенные нежные запахи последних майских дней.
Лей настоял на том, чтобы вылететь в Аусбург до сумерек. Гаррисон предлагал ехать поездом, чтобы хотя бы одну ночь всем спокойно поспать. Но спорить с Леем было на редкость утомительно. Этот человек как будто нарочно загонял себя.
Гаррисон начал это понимать. И задавался вопросом – для чего?
Маргарита могла бы ответить. Усталость нужна была Роберту как лекарство против утомления души.
В Аусбурге огромный консервный завод стоял нетронутым, но без основного оборудования. И снова американцы получили возможность убедиться в способности немцев быстро наладить дело. Всего ночь понадобилась на то, чтобы собрать необходимый персонал и, изъяв из «тайников» недостающие части для конвейера, начать монтаж.
К восьми утра собрали и достаточное количество рабочих. Немецкие инженеры и мастера сами ездили по домам, объясняли обстановку. Но даже им верили с трудом. Установка на саботаж и сопротивление была внутренней потребностью большинства немцев в эту весну, и рабочие с настороженностью встречали аргументы мастеров, главным из которых было обещанное обращение к ним Роберта Лея.
Лей все объяснил в своей манере – просто, но так, что сразу легло на сердце: нужно работать, другим путем из дерьма не выбраться; немцы должны сплотиться, спаяться трудом; они должны сейчас жить друг для друга – немец для немца…
Впервые понаблюдав Лея-оратора, Гаррисон про себя выругался и восхитился одновременно.
Другими глазами глядели на своего бывшего вождя бывшие члены Трудового фронта. Двадцативосьмилетняя работница отдела кадров Эрна Шмид, после гибели мужа в сорок втором году начавшая вести дневник, сделала такую запись: «…мы сразу не могли опомниться и совместить убедительность его слов с тем, что увидели. В нем остался прежним разве только голос. Что они с ним сделали, каким мучениям подвергли?! <…> Он был в лихорадке, с трудом держался на ногах и как будто постоянно преодолевал сильную боль. <…> Они его вынудили, сломили или им не удалось? <…> Все наши тоже в недоумении. <…> И все-таки – нет!.. Им не удалось сломить его волю! Потому что он прав, прав! В работе наше спасение! И победа!..»
Если бы это прочли тогда американцы!
Но пора было двигаться дальше, снова лететь как на пожар, обслуживая «инициативы Лея». Следующим пунктом уже был назван Швандорф, крупный пищевой комбинат. Лей с трудом согласился отправить вперед немецких инженеров: ознакомиться с состоянием производственных мощностей (и вскрыть «тайники») – но велел ничего до его прибытия не предпринимать. Коньяк и кофе с кокаином перестали на него действовать, и он согласился на короткую передышку, еще раз повторив, чтобы в Швандорфе ничего без него не делали.
Но Гаррисон принял другое решение. Доводы Лея о том, что они, американцы, еще «не всё здесь поняли», в данном случае показались ему позой, и, послав своих офицеров в Швандорф, Гаррисон приказал им начать всестороннюю подготовку завода к пуску. «Доктор Лей думает, что в Германии солнце без него не встанет, – иронизировал полковник на другой день, завтракая со своими офицерами в гостинице. – Надеюсь, мы хотя бы на сутки избавимся от этих… припадков деятельности».
Однако днем, когда та же компания расположилась спокойно пообедать, в зал вошел мрачный Лей и, кивнув всем, присел у стола, не поднимая глаз.
– Вы уже вызвали самолет? – спросил он в сторону Гаррисона, у которого кусок застрял в горле.
– Кто вас разбудил? – проворчал полковник. – Самолет будет завтра утром. Что за срочность?! В Швандорфе уже начались работы…
Лей резко вскинул голову. Смерив Гаррисона взглядом, отстранил официанта, расставлявшего перед ним тарелки, и встал.
– Да успокойтесь вы ради бога! – воскликнул один из помощников Гаррисона майор Клинтон. – Я всего полчаса назад говорил с нашими людьми. Там все идет как надо. Вскрыли сейф, собирают персонал… Ваше присутствие вообще необязательно.
– Пожалуйста, сэр, вызовите самолет, – сквозь зубы повторил Лей, обращаясь к Гаррисону, и вышел.
– По-моему, он просто невменяем, – пожал плечами Клинтон.
– Однако разбудить его могла только жена, – заметил Гаррисон, – а она человек разумный.
Гаррисон теперь все чаще думал о Маргарите. Она, которую он считал в своем деле союзницей, становилась все менее понятна ему. Чего хочет эта женщина? Остаться с безумно любимым мужем здесь, в Германии? Но она не может не понимать, что здесь для них обоих будущего нет!
В Швандорфе они приземлились в сумерках. Над западной частью городка поднималось блеклое зарево. На лобовые стекла отъехавших от взлетной полосы машин изредка налетали крупные клочья гари. Машины неслись по безлюдным улицам к нарастающему шуму, который уже можно было разложить на характерные звуки: вой сирен, автомобильные гудки, тарахтенье тяжелой техники, крики взбудораженных произошедшим людей…
– Диверсия… Нацисты-фанатики. Четырьмя взрывами разнесло цеха, весь завод – сплошные завалы, – объяснял запыхавшийся американский капитан, оперативно подогнавший к месту взрыва тягачи.