– Когда? – только и спросил Гаррисон.
– Около часа назад. В цеху как раз собрали рабочих, – стал объяснять капитан. – Они там все под завалами… Чистая диверсия! Эти немцы – тупицы! Им объяснили, что завод будет кормить своих! А они… Вы бы видели, с какими лицами они там стояли – даже те, что пришли! Целый месяц по мелочам здесь пакостили, а теперь вот…
– Где вы видели… их лица? Вы что, были там? – резко спросил Лей, указывая на развороченные стены.
Капитан оглянулся на него с удивлением. Лей говорил без акцента; капитан не признал в нем немца и не понял, отчего этот человек с такой злостью выплевывает слова.
– Да, я был. Вышел за минуту до взрыва. Килограммов сто тротила рвануло, не меньше.
Пожарные сбивали пламя, но оно продолжало вырываться наружу из-под завалов, и было ясно, что все находившиеся там давно уже превратились в пепел.
– Прямо как в печи, – вырвалось у одного из офицеров, стоящих возле машин.
Лей сел обратно в «виллис» и захлопнул дверцу. Все посмотрели на него.
Через полчаса Гаррисон заглянул к нему сказать, что Маргарита уехала на радиостудию, чтобы по местному радио обратиться к жителям города с просьбой прийти и помочь расчищать завалы.
Лей сидел, опустив голову на руки, и не двигался. Гаррисон помедлил. Он ощущал тяжесть на сердце. «Сами виноваты» – хотелось бы ему чувствовать сейчас по отношению к немцам. Но не получалось.
– Когда начнут собираться жители, вы должны обратиться к ним и объяснить ситуацию, – сказал Гаррисон Лею. – Здесь их слишком много, они могут представлять опасность.
– Оставьте меня в покое, – был глухой ответ.
Городок начинал оживать. Со всех сторон потянулись люди с лопатами, кирками и тачками. Маргарита нашла верные слова. Сейчас нужно было спасать оставшихся под завалами, работать вместе с американцами. А после – восстанавливать завод, восстанавливать все заводы… страну, их Германию, в которой им жить. «Мы еще будем очень счастливы», – закончила она.
«Мое уважение к немцам резко выросло в эту бессонную ночь, когда мы все боролись с огнем и разрушениями, – позже написал домой в Пенсильванию американский лейтенант Энди Уайт, – поскольку я своими глазами видел, как эти парни работают. <…> А как мужественны немки! Нам-то их расписывали вроде беленьких курочек, кудахчущих на своих чистеньких двориках. <…> Еще сдается мне, немцы начинают прозревать. Одна пожилая немка, которой вынесли из-под завала раздавленное обгорелое тело ее сына, сказала бывшему профсоюзному вождю Роберту Лею, который находится у нас в плену, что это из-за них, таких, как он, фанатиков, погиб ее мальчик. “Будьте вы прокляты!” – крикнула она ему. Еще несколько человек поддержали ее. Лей после этого залез обратно в машину и больше оттуда не выходил».
Кто-то из команды Гаррисона напрямую докладывал Даллесу. Шеф этого уже и не скрывал. Утром он связался с Гаррисоном, сказал, что обо всех «нюансах» знает, что момент удобный и Лея нужно «брать в капкан». «Все сложилось или тобой, Джонни, сложено очень удачно, – подбодрил он мрачного полковника. – Выходи на финишную, по плану. Но не разговорами. Они не преждевременны, они не нужны».
А Гаррисона – странное дело – тянуло как раз на «разговоры». На фоне огромной правоты своей родины собственная, отдельная вина за случившееся не должна была бы его трогать. Как и необъятная вина немцев и их вождей могла бы прикрыть собою все мелкие, частные «нюансы». Но совесть живет по иным законам.
Гаррисону казалось, что его понимает одна Маргарита. Уже не раз он ловил себя на том, как его мысли невольно притягиваются, точно к внутреннему магниту, а взгляд стремится к магниту внешнему… А имя у обоих одно – Маргарита. Он думал о ней часто и подолгу; думал по обязанности, по работе, но именно в эту смутную ночь вдруг признался себе, что думает потому, что хочется. И смотрит оттого же.
Недавно он видел сон. На краю леса капкан с хрустом защелкивает лапу матерого волка, а его волчица, на мгновение разжав капкан зубами, успевает сунуть туда и свою лапу. Затем, тесно прижавшись боками, оба зверя, как одно существо, проворно, на шести лапах, уходят в родную чащу. Проснувшись, Джон только подивился несуразности иных сновидений. Но образ уходящего в лес шестилапого и сильного зверя застрял в мозгу.
Под утро пролился обильный шумный дождь, прибил упрямые язычки пламени, развел грязь. Измученные промокшие люди растерянно глядели по сторонам, пытаясь снова собраться с духом. Но следом пришел другой ливень и смыл грязь; за ним вышло солнце, согрело людям лица, успокоило.
Солнце слепило глаза жидкой охране, когда десять человек в черном, словно вынырнув из общей массы работавших на расчистке людей, в несколько секунд свалили расслабившиеся посты американцев и, заскочив в три машины, рванули прочь. Раздались выстрелы, крики, рев моторов, визг тормозов и шипение: все оставшиеся «виллисы» оказались с проколотыми шинами.
«СС! Это СС! – кричали американцам местные жители, указывая в сторону загородного автобана, куда умчались “виллисы”. – Они увезли его!»
Люди, похитившие Лея, были в черной эсэсовской форме, с алыми повязками на рукавах, – атрибуты, хорошо знакомые немцам. Эти люди не свалились с неба вместе с ливнем; они были растворены где-то здесь, в толпе работавших, и сумели преобразиться в считаные секунды. Каким образом?
Если это еще можно было себе представить, то поведение американцев выглядело совсем уж странным. Они бегали, галдели; тут же принялись брать свидетельские показания у очевидцев… Однако вялая погоня была организована лишь минут через десять. Никто, впрочем, всего этого тогда не заметил, за исключением Маргариты, которой бросилось в глаза спокойное выражение на лице Гаррисона.
– Вам не нужно беспокоиться за вашего мужа, – сказал он ей. – После произошедшего мосты за ним сожжены и обратной дороги нет. Перед ним другая дорога – вы знаете, о чем я говорю. Бывает так, что человека, даже такого сильного, нужно взять за руку и наставить на истинный путь. Тем более если он не один.
– Вы… сожгли за ним мосты и наставили на истинный путь? – спросила Маргарита, прямо глядя в глаза Джону. – Да, именно это вы и сделали. – И добавила то, чего не собиралась говорить. Он запомнил, слово в слово: – Вы слишком рано почувствовали себя хозяевами в стране, которой не понимаете, Джон. В этом ваша ошибка. Вы ее со временем исправите. Вот только… Не у всех немцев это время есть.
«Вся прошедшая жизнь проходит во сне цветными полосами, и я плавно перемещаюсь из молочно-розового в желто-оранжевое, делаю шаг в алое, которое начинает сгущаться почти до черноты, раздираемой белыми вспышками сконцентрированного цвета. Одна такая вспышка стерла мой мозг, и я открыл глаза без единой мысли. Это длилось всего мгновение, но если бы я сказал ему: “Остановись!” …Я не сказал, зато теперь я знаю, как просто сходят с ума. Когда взрыв белого света стирает смысл – это и есть начало конца. Безумие».
Агенты Даллеса терялись в догадках, читая подобные «опусы» Лея, передаваемые им для Маргариты.
Его «похитители» сняли эсэсовские мундиры и оказались симпатичными и вежливыми офицерами американских спецслужб, предоставившими в его распоряжение домик в Баварских Альпах, полный всех благ цивилизации – от молодых массажисток до телевизора.
«Я в этом безделье как рыба в воде. Столько удовольствий плавает вокруг, но лень даже протянуть руку. <…> Сам я уплыву отсюда лишь двумя способами: господином по имени “Никто” – за океан или с двумя кукишами и в наручниках – куда-нибудь. Второе потребует меньше усилий – только пошевелить пальцами один раз. А я так разленился здесь, что на большее и неспособен.
7 июля 1945. Р. Л.»
– Ты не устал от этого господина? – поинтересовался Даллес у Гаррисона, перечитывая это письмо. – Фанатики на редкость утомительны.
– Он не фанатик. И не зверь, чтобы ставить на него капканы!
– Брось, старина, – поморщился Даллес. – Я специально дал ему возможность отдохнуть и подумать. Отказаться от того, что ему предлагают, может только фанатик. По-видимому, последний, остальные уже в преисподней. Скажи ему, что золото мы все равно отыщем, хотя и не сразу, а это невыгодно для его же страны. И напомни, что он и впрямь теперь господин «Никто». Стоит нам только сделать заявление, что Роберта Лея выкрали СС при нескольких сотнях свидетелей, как наша сторона снимет с себя всякую ответственность. Тогда ему даже правосудие не светит. Но этот же самый факт дает ему абсолютную перспективу начать заново…
– Я скажу… и это, и все остальное, – раздраженно перебил его Гаррисон. – Только не вмешивайся больше, черт подери!
Даллес только хмыкнул, иронически.
Все разговоры с Леем давно уже представлялись Гаррисону бесполезными.
Но не оттого, что он понял этого человека; скорее оттого, что окончательно перестал его понимать.
Сегодня в полдень он мельком видел Лея на пляже, возле ручья, в полном блаженстве и расслаблении. Рядом лежала одна из «массажисток», коллега Гаррисона Патриция Смит – «Кэнди», и читала ему вслух детективный роман. А через три часа Лей переместился на несколько метров ниже по течению, на травку; теперь с ним прохлаждалась другая «массажистка» и медсестра – «Кид» (лейтенант Джоан Эндрюс), раскрасневшаяся и счастливая. Она резала ножичком персик, отщипывала виноградины и поочередно клала Лею в рот. Он лениво жевал. Под небрежно наброшенным полотенцем оба были, конечно же, голые. Всего за пару недель Лей сумел не только совершенно заморочить обеих девчонок, но и настолько дезорганизовать охрану, что ее пришлось сменить.
После разговора с шефом Гаррисон сказал Патриции, чтобы она тоже собиралась.
– А Кид? – задохнулась та.
– Детка, что с тобой происходит? – дружелюбно осведомился полковник.
– А Кид… она останется? Останется?! – подступала Кэнди.
– Обеих уберу, к чертовой матери! – рявкнул Гаррисон. – Устроили тут бордель! Вы офицеры или шлюхи?!
Все было очевидной и затянувшейся бессмыслицей. И только мысль о Маргарите ломала всю эту логику скольжения в пустоту и встряхивала сознание Джона простым вопросом: любит ли она его?