Страшней всего было то, что она как будто сторонилась двойняшек.
Не детей вообще: Буц и Эдда постоянно попадались ей, подсовывая под ее руки свои белокурые головки, – а только своих.
Анна, более крепкая, занимала себя делами. Генрих, унаследовавший абсолютный слух отца и его волю, весь окаменел изнутри и состарился. Он строго руководил всеми, указывал даже Эмме Геринг, и она, сдерживая рыдание, поспешно, суетливо подчинялась.
Это становилось непереносимо. Когда Грета снова ушла в тюрьму, Элен, собрав в спальне Эльзу, Эмму и Джессику, сказала:
– Нужно что-то делать.
Об этом думали все. Но слова девочки стали сигналом.
– Может быть, поговорить с тем офицером, психологом, что был у вас, – предложила Эльза.
– С Гилбертом? – вспомнила Элен.
– Да. Он чаще других видел Роберта.
– А что он может предложить? – заметила Эмма.
– Неважно. Я поговорю, – кивнула Джессика. – Что бы он ни предложил – все равно. Он тот, кто ей сейчас нужен.
Джессике даже ничего не пришлось объяснять Гилберту. Джон сам искал встречи с ней.
Джессика Редсдейл была «небожительницей»; но ни она, ни все сильные мира сего не смогли бы сделать того, что должен был сделать он, обыкновенный капитан и врач, последний глядевший в глаза человеку, вокруг которого и после смерти продолжала вращаться Вселенная.
Вечером 26 октября Нюрнбергскому трибуналу было официально объявлено о смерти обвиняемого, числившегося в списке под номером четыре, Роберта Лея. Протокол судебно-медицинской экспертизы зафиксировал «смерть в результате удушения».
Подозрительные англичане сутки буквально не выпускали из рук тело Лея. Все успокоились только после вскрытия.
Утром, 27 октября, Маргарите наконец выдали кое-что из вещей мужа, однако не вернули ни книг, ни писем, ни фотографий. Это был повод для нее снова и снова приходить к тюрьме.
Там, возле запертых ворот, было то единственное место, где она могла сейчас отдохнуть.
Она отдыхала от боли, рвущей ей грудь. Потом, сильно сжавшись, выскальзывала из себя и, легко пройдя между стальными прутьями ограды, бежала туда, где он лежал под белым – такой, каким, она его оставила, – теплым, спящим, без единой тени на помолодевшем, разгладившемся лице.
Она всегда знала, как сделать ему приятно… ее ласки всегда отнимали его у сна… Все мышцы напрягались, тело точно наливалось наслаждением и медленно вытягивалось, губы жадно искали утоления… Так было всегда.
Она ушла от него, чтобы вернуться. И пока возвращалась, жила.
Но утром 28 октября неожиданно выпал снег.
На несколько часов он укрыл развалины: для одних – саваном; другие улыбнулись ему, как покрывалу невесты. Уцелевшие окна кое-где блеснули надеждою; большинство лишь отражало холодный свет. Все замерло, затаилось на переломе, на тонкой грани, с которой можно падать или взлететь.
На выдохе замерло и сердце Маргариты. Вдавив висок в стальной прут, Грета считала шаги идущего к ней Гилберта. Она и теперь знала, с чем он к ней идет.
Крепко зашитый кожаный мешочек, похожий на футляр для очков, только меньше в четыре раза. Она взяла… пальцами ощутив мягкое. Очень мягкое внутри.
– Благодарю.
– Это… все, что мне дали для вас. Простите.
– Благодарю, благодарю…
– Мама!
Маргарита, вздрогнув, обернулась на голос Генриха.
– Мама! Мне очень нужно сказать. Это важно. Выслушай.
Сын не глядел, как она, сцепив пальцы, что-то прятала под подбородком. Он смотрел ей в глаза. В стороне, прислонившись плечом к ограде, стояла Анна, трогая мыском туфельки снег.
– Мама! Я должен тебе сказать. Ани… она… – Генрих запнулся и покраснел. Но собрался под твердым взглядом Гилберта: – Мама! Ани ждет ребенка. Она б-беременна.
Он так произнес это слово, что мать не поняла и прищурилась.
– Врачи говорят, что это очень опасно, потому что она очень молода! – выпалил сын.
Маргарита обернулась на дочь. Ей почему-то бросились в глаза легкие бежевые туфельки, в которых Анна стояла на снегу.
Маргарита точно проснулась и открыла глаза.
– Идемте домой. Ани! – позвала она дочь и повернулась к Гилберту: – Я их отведу… они легко одеты.
– Да, да, немедленно, – улыбнулся Гилберт. – Если позволите, я к вам как-нибудь зайду.
– Да, конечно. Джон… – она свободной рукой провела по лбу, как бы снимая утомление, – спасибо.
Гилберт смотрел, как они уходили. Генрих шел впереди. Маргарита – за ним, держа за руку Анну, другой рукой прижимая к груди то, что он дал ей.
Джон не испытывал жалости. Выполнив свой долг так, как он понимал его, Джон Гилберт испытал удовлетворение.
«Нет, человечность не бред», – сказал он однажды Лею.
«И вас прислали работать с нами?!» – поразился тот.
Джон тогда не ответил, что работать в Нюрнберге попросился сам. Он, еврей, потерявший близких, должен был через это пройти, чтобы понять свое сердце. Нет, в нем не было ни жалости, ни озлобления. Здесь, в Нюрнберге, сердце тоже выполняло свой долг: работало насосом: качало кровь. Здесь оно перестало быть еврейским и бояться себя.
Суд начался 20 ноября 1945 года и продолжался год. Процесс велся на четырех языках: английском, русском, французском и немецком.
Предъявление доказательств и речи сторон закончились 31 августа 1946 года. Состоялось 403 открытых судебных заседания Трибунала. Тридцать три свидетеля обвинения дали устные показания против отдельных подсудимых; был допрошен шестьдесят один свидетель защиты. Еще сто сорок три свидетеля защиты дали показания путем представления письменных ответов на опросные листы. Трибунал назначил уполномоченных для подбора доказательств. Сто один свидетель защиты дал показания перед уполномоченными, и было рассмотрено 1809 письменных показаний других свидетелей. Было предоставлено: 38 000 письменных показаний, подписанных ста пятьюдесятью пятью тысячами человек, – по делу политических руководителей; 136 213 – по делу СС; 10 000 – по делу СА; 7000 – по делу СД; 3000 – по делу генерального штаба и 2000 – по делу гестапо.
Трибуналом были заслушаны двадцать два свидетеля по делу организаций.
Во время процесса производилась полная стенографическая запись, а также электрозвукозапись всех заседаний Трибунала.
Бо́льшая часть доказательств, представленных Трибуналу, являлась документальными доказательствами, захваченными союзными армиями в германских армейских штабах, в правительственных зданиях и в других местах. Часть документов была обнаружена в соляных копях зарытыми в землю, спрятанными за ложными стенами и в тайниках с шифром.
Таким образом, обвинение против подсудимых базировалось в большей степени на документах, составленных ими самими, аутентичность которых не оспаривалась, за исключением двух случаев.
Так говорится в приговоре, который был вынесен 1 октября 1946 года.
В соответствии с разделами Обвинительного заключения, по которым признаны виновными подсудимые, и на основании ст. 27 Устава Международный Военный Трибунал приговорил:
Германа Вильгельма Геринга – к смертной казни через повешение,
Рудольфа Гесса – к пожизненному тюремному заключению,
Иоахима фон Риббентропа – к смертной казни через повешение,
Вильгельма Кейтеля – к смертной казни через повешение,
Эрнста Кальтенбруннера – к смертной казни через повешение,
Альфреда Розенберга – к смертной казни через повешение,
Ганса Франка – к смертной казни через повешение,
Вильгельма Фрика – к смертной казни через повешение,
Юлиуса Штрайхера – к смертной казни через повешение,
Вальтера Функа – к пожизненному тюремному заключению,
Карла Деница – к тюремному заключению сроком на десять лет,
Эриха Редера – к пожизненному тюремному заключению,
Бальдура фон Шираха – к тюремному заключению сроком на двадцать лет,
Фрица Заукеля – к смертной казни через повешение,
Альфреда Йодля – к смертной казни через повешение,
Артура Зейсс-Инкварта – к смертной казни через повешение,
Альберта Шпеера – к тюремному заключению сроком на двадцать лет,
Константина фон Нейрата – к тюремному заключению сроком на пятнадцать лет,
Мартина Бормана – к смертной казни через повешение.
Трибунал признал невиновными и оправдал:
Ялмара Шахта,
Франца фон Папена,
Ганса Фриче.
Трибунал отказался признать преступными организациями:
Правительственный кабинет,
Генеральный штаб,
Высшее командование германских вооруженных сил.
По этим двум последним пунктам мнение советского судьи разошлось с решением большинства членов Трибунала.
Генерал-майор юстиции И. Т. Никитченко высказал особое мнение советской стороны, считавшей невозможным оставить без наказания главного банкира (Шахта), главного радиожурналиста (Фриче) и вице-канцлера (фон Папена) Третьего рейха. Что же касается Гесса…
Из речи советского судьи Никитченко:
…Приговор Трибунала дает правильную и полную характеристику того исключительного положения, которое занимал среди главарей Третьего рейха Рудольф Гесс. Он действительно был ближайшим доверенным лицом Гитлера, его заместителем, причем не только по линии руководства нацистской партией. В официальном издании нацистской партии «Партийный ежегодник на 1941 год» говорилось: «В дополнение к обязанностям партийного руководителя заместитель фюрера обладает далеко идущими полномочиями в области государства…». Гесс определил и сформулировал также «особые задачи», которые должны быть выполнены на оккупированных территориях. Как известно теперь, эти «особые задачи» заключались в убийстве миллионов ни в чем не повинных людей.
Из речи главного обвинителя от СССР Р. А. Руденко:
…Господа судьи, чтобы еще более правильно оценить значение преступной деятельности подсудимого Гесса… я напомню статью в газете «Национал цайтунг» от 24 апреля 1941 года, посвященную Гессу: «Много лет тому назад, – это было еще до войны, – Рудольфа Гесса называли “совестью партии”. Если мы спросим, почему заместителю фюрера было дано это почетное звание, то на этот вопрос нетрудно ответить: нет ни одного события в нашей общественной жизни, которое не было бы связано с именем заместителя фюрера. Он настолько многосторонен и своеобразен в своей работе и в сфере своей деятельности, что это нельзя сказать несколькими словами.