<…> Многие мероприятия, проведенные правительством, особенно в сфере военной экономики и в партии, проводились полностью по инициативе заместителя фюрера».
Во время оглашения приговора и в первые минуты после оглашения было очень похоже, что сам Гесс ожидал решения о казни. Именно к этому он шел, заявив на суде, что «впредь моя память снова будет исправно работать», и этим перечеркнув всю защиту своего первого адвоката Гюнтера фон Роршейдта.
Его вторым адвокатом стал доктор Альфред Зейдль, выполнивший, таким образом, просьбу Лея «взять дело» Рудольфа Гесса. Зейдль запретил Гессу давать какие бы то ни было свидетельские показания, а затем произнес в его защиту блестящую речь, которой аплодировал весь зал.
Речь же самого Гесса (последнее слово перед приговором) едва не свела на нет все усилия «самого проницательного и самого агрессивного из юристов защиты», как называли здесь Зейдля. Например, обращаясь к советским представителям, Гесс напомнил им «показательные» судебные слушания 1936–1938 годов и тех подсудимых, «столь удивительным образом обвинявшим себя». «Чтобы заставить их говорить то, что они говорили, были использованы некие психотропные средства. Те же «средства» заставляют людей и поступать согласно отданным приказам. Последний момент имеет огромное значение в связи с деятельностью персонала немецких концентрационных лагерей – не поддающейся иначе никакому иному объяснению. На такие действия нормальные люди не способны, тем более врачи и ученые».
Закончил он так: «Много лет своей жизни я проработал под началом величайшего сына моего народа, рожденного впервые за тысячи лет его истории. Даже если бы это было в моей власти, я бы не захотел вычеркнуть этот период из своей памяти. Я счастлив, что выполнил свой долг перед народом – свой долг немца, национал-социалиста, верного последователя фюрера. Я ни о чем не сожалею».
Гесс был признан виновным по первому и второму пунктам обвинения – заговор и преступления против мира, – но в военных преступлениях и преступлениях против человечества его вина установлена не была.
Когда зачитывали приговоры, Гесс не надел наушников. Из зала он вышел, сильно откинув назад голову и нервно посмеиваясь. Гилберту он сказал, что даже не слушал, к чему его приговорили.
9 и 10 октября 1946 года прошли заседания Контрольного Совета по вопросу о помиловании.
Просьбы о помиловании были представлены от имени Геринга, Гесса, Риббентропа, Кейтеля, Розенберга, Франка, Фрика, Штрайхера, Функа, Деница, Редера, Заукеля, Йодля, Зейсс-Инкварта, фон Нейрата.
Просьбы о помиловании не были представлены Кальтенбруннером, фон Ширахом и Шпеером.
Просьбы о помиловании Геринга, Штрайхера, Франка и фон Нейрата были представлены их защитниками без согласия на то или полномочий со стороны подзащитных.
Подсудимый Редер просил заменить ему пожизненное заключение расстрелом.
Контрольный Совет все просьбы о помиловании отклонил. Ходатайства Геринга, Йодля и Кейтеля о замене казни через повешение расстрелом также было отклонено.
10 октября вечером состоялось еще одно, сорок третье, заседание Контрольного Совета под председательством генерала армии Кёнига. На заседании присутствовали: маршал Советского Союза Соколовский, генерал Макнерни и маршал Королевских воздушных сил сэр Шолто Дуглас.
Контрольный Совет подтвердил, что приведение в исполнение смертных приговоров состоится 16 октября 1946 года. При казни будут присутствовать члены четырехсторонней комиссии, назначенные для этой цели, а также по два представителя прессы от каждой из оккупирующих держав и один официальный фотограф.
15 октября полковник Эндрюс посетил каждого из осужденных и сообщил им об отклонении просьб о помиловании, а также – о предоставленном им праве прощания с одним из близких родственников.
Свидания начали с пяти часов дня. Эльза около четырех зашла к Эмме Геринг, чтобы проводить ее в тюрьму.
Эмма с распухшими от слез глазами сидела в кресле, у окна, закутавшись в шаль, и смотрела на улицу. Сегодня с утра гудели колокола: это пробовали отремонтированную звонницу городского собора. Теперь большой колокол станет отсчитывать часы, как он это делал до той страшной бомбардировки – 7 января 1945 года.
Горожане с удовольствием слушали знакомый с детства, родной звон. За прошедший год много чего отремонтировали, восстановили – жизнь налаживалась.
– Как тяжело на душе, – пожаловалась Эмма. – Кто только придумал такую казнь – прощаться?! И не меня он хочет видеть, а Эдду! Варварство какое, что я не могу взять с собой ребенка! Но не пускать же ее одну!
– Я думаю, он хочет видеть тебя, – сказала Эльза.
Эмма вскинула на нее глаза. Протянув руку, взяла ее за запястье, притянула к себе:
– Тогда пойдем поскорее. Там без сомнения устроят какую-нибудь очередь. Теперь везде очереди! Но меня, как первую леди, должны пропустить вперед, – она усмехнулась и всхлипнула. – А тебе… не дали свидания?
– Нет. Видимо, позже, в Берлине.
– Может быть, Маргарите позволят?..
– Рудольф никого не хочет видеть.
Эмма покусала губы и снова посмотрела на Эльзу, вопросительно.
– Мне не брать с собой Эдду?
– Пусть лучше побудет у нас.
– Постой… – Эмма встала. – Почему же Луизе Функ дали свидание? У Вальтера ведь тоже пожизненное.
– Я думаю, из-за той ее попытки самоубийства, в декабре.
– Не верю я, чтобы она всерьез…
– Не нужно так, Эмми. Лучше оденься, и пойдем.
Эмма, вздохнув, подошла к шкафу, начала пересматривать платья. Выбрала светло-серое, достала с полки шляпку к нему, отыскала подходящие туфли. Снова сев в кресло, собралась надеть их и вдруг выронила…
– Эльза! Я же… обещала ему!
Эмма бросилась босиком в спальню и вскоре вернулась с коробочкой из-под румян, завернутой и перевязанной женскими чулками.
Еще прошлым летом Геринг, находясь с семьей в американском плену, взял с жены слово, что при «определенных обстоятельствах» она найдет способ передать ему капсулу с цианистым калием.
– Я ему дочерью поклялась! Он заставил! – ужаснулась Эмма, протягивая Эльзе чулочный клубок. Глаза снова наполнились слезами. – Как же я это теперь сделаю?! Как? Как?
– Одевайся. Я подумаю, – ответила Эльза.
Эмма быстро оделась, опустила вуалетку. Эльза спокойно ждала; капсулу она держала между большим и безымянным пальцами. Эмма глядела на нее из зеркала.
– Возьми в рот. Вот сюда, под нижнюю губу. – Эльза показала пальцем. – Будет незаметно и не помешает говорить. Подденешь языком и передашь с поцелуем.
– Я… Мне бы… попробовать, – робко предложила Эмма.
– Давай.
Они встали друг против друга. Прижавшись губами ко рту Эммы, Эльза терпеливо ждала, когда та вытолкнет ей в рот цианид. Получилось.
– Еще раз?
– Нет, я поняла. Я сделаю. Ты умница. Вы с Гретой… Боже мой! – Эмма, зажмурившись, потрясла головой. – Если бы мне… если бы…
– Что, Эмми, что? – ласково спросила Эльза.
– Любить так!
– Разве ты не любишь Германа?!
– Я люблю… любила… все то. А от всего того мне ничего не останется!
– А Эдда?
– Да… но… Маргарита… Она даже смерть заставила с собой поделиться.
Через полтора часа Эмма Геринг в прощальном поцелуе передала мужу яд.
Она вышла к воротам тюрьмы без шляпки, ничего не видя от слез, шла мимо растянувшихся цепью охранников, молодых белозубых парней, занятых веселыми мыслями о предстоящей вечеринке в городском клубе, о том, что все здесь наконец-то закончилось и скоро домой.
Эльза вела ее по очищенной от мусора улице, и Эмма, низко опуская голову, старалась скрыть от прохожих свое лицо, которое Германия знала не хуже, чем лицо фюрера.
Но прохожие не обращали внимания на двух женщин, бредущих вдоль свежевыкрашенных фасадов. Их было теперь слишком много – таких тоскующих вдов, погруженных в свое горе. Все они казались на одно лицо.
В одиннадцатом часу вечера 15 октября охранник услышал из камеры Геринга странные звуки. Они были похожи на тяжелый хрип. (В рапорте солдат сравнит их с «хрюканьем большой свиньи».) Следуя инструкции, охранник тут же вызвал дежурного офицера. Когда вошли в камеру, Геринг был уже мертв. Врачи обнаружили у него во рту осколки от капсулы. Все видимые признаки давали картину отравления цианистым калием.
Герман Геринг совершил самоубийство в 22 часа 45 минут 15 октября 1946 года. Труп освидетельствовали с немецкой стороны министр-президент Баварии доктор Вильгельм Хогнер и главный прокурор Нюрнберга доктор Фридрих Лейснер.
Казнь десяти приговоренных к повешению состоялась 16 октября. Она началась в 13 часов 10 минут и закончилась в 14 часов 45 минут.
Казнь совершили в переоборудованном для этого бывшем гимнастическом зале в одном из зданий в глубине тюремного двора.
В зале установили три механизированные виселицы, стоявшие на деревянных помостах. К маленьким четырехугольным платформам каждой виселицы приговоренный поднимался по тринадцати ступеням. Он становился прямо под тяжелый железный крюк, на котором висела веревка. В распоряжении палача – сержанта армии США Джона Вуда – имелось десять черных колпаков из плотной ткани, чтобы надевать их на головы приговоренных.
Первым ввели Риббентропа. Бывший министр иностранных дел выглядел как человек, давно отключивший свое сознание от всего происходящего. В прошлом блестящий импровизатор, свою последнюю речь на суде он читал по бумажке. Главной мыслью в ней была обида за то, что на него свалили ответственность за руководство внешней политикой, которой всегда руководил другой.
Пастор прочел короткую молитву. Вуд накинул на голову Риббентропа черный колпак, затем петлю и нажал на рычаг. Приговоренный провалился в люк и повис.
После него такую же процедуру прошли еще девять человек.
Кейтель стоял навытяжку, когда на него надевали колпак и петлю.
Кальтенбруннер ухватился обеими руками за веревку на горле и не выпускал.
Розенберг попросил пастора повторить для него молитву, и тот повторил.