Гитлер по-прежнему сидел, откинув голову: он пребывал в прострации. Лей хотя и сохранял еще чувство юмора, но от усталости уже еле держался на ногах; у Хегеля бегал взгляд по этим троим: он только догадывался, что тут решается и «еще что-то». Борман же превосходно владел собой и потому позволил себе несвойственную ему «красивость»: Он отвалился от двери, выгнул грудь, вздернул голову и, шумно выдохнув, шагнул к креслу, в котором полулежал Адольф.
– Мой фюрер! Я благодарен нашему товарищу за это право выбора, предоставленное с риском для его собственной жизни. Но я свой выбор уже сделал! Мой выбор – остаться с вами, мой фюрер, и разделить вашу судьбу до конца. Я почитаю это за величайшее счастье и триумф всей моей жизни!
«Ну и дурак! – мысленно прокомментировал это Лей. – Я тебе дал шанс выбраться и жить. Всего-то лишь потому, что самому мне так жить перед моими детьми будет стыдно. А ты, счастливая скотина, этого чувства начисто лишен. И кормушка бы при тебе осталась. И чавкал бы ты из нее еще лет сорок… а то и все пятьдесят, с твоим-то здоровьем!»
Гитлер провел рукой по лицу и с трудом поднялся.
– Спасибо, Мартин, – кивнул он. – Бог свидетель, как я это ценю. Вы двое, да Геббельсы, только со мной и остались. И еще… мой Руди. Бог знает, что там сделали с ним треклятые англичане.
– Роберта никто не должен здесь видеть, – уже по-деловому напомнил Борман.
– Да, да. Побудьте здесь, мой дорогой друг. Пока я переговорю с женщинами.
Гитлер вышел, сильно прихрамывая. Лей остался ждать.
– Вы, Ганс, всё поняли? – обратился Борман к Хегелю. – О фельдфебеле знают уже все в бункере, а о рейхсляйтере – только здесь присутствовавшие. Вы поняли меня! Ступайте в соседнее помещение и ждите указаний. Что вам принести, Роберт? – спросил он Лея.
– Хорошие новости, Мартин. А лучше приведите сюда детей. Надеюсь, Магде вы обо мне скажете!
– Наверное… как решит фюрер… Все-таки хотите чего-нибудь? Тут склады полны, всего вдоволь.
– Нет, благодарю. Унесите отсюда все кресла и стулья. На корточках я не усну – это проверено.
Собственно говоря, на иной исход своего сумасшедшего предприятия Роберт не особенно рассчитывал. Нет, видно, не суждено Роберту Лею уйти с автоматом в руках, чтобы хоть его дети… «А в бункере, похоже, что-то переменилось, – вяло подумал он. – Борман больше не рвется наружу. Надеются на Венка? Или просто давно уже не видят того, что происходит над ними? Ведь если долго сидеть в безопасности, то начинает казаться, что так может длиться и длиться…»
Все в бункере знали, что прилетел фельдфебель люфтваффе с приказом доставить в объединенный штаб в Доббине нового командующего авиацией рейха Грейма. Борман, пока таскал кресла и стулья, пустил этот слух через Гюнше и секретарш. Борман видел, что Гитлер сидит у себя в спальне, не то в тяжелом раздумье, не то в отупении.
– Мой фюрер, мне сообщить фрау Геббельс о возможности вывезти детей? – осторожно спросил его Борман.
Гитлер с трудом оторвал от пола взгляд:
– Нет, я сам должен… Или… вы сообщите, а я после зайду спросить, как она решила.
Борман понял: Гитлер не хочет, чтобы Магда знала, кто прилетел. Она может расслабиться, материнский инстинкт восстанет в ней и тогда… Тогда может начаться всеобщее ослабление: все запаникуют, станут рваться наверх, откажутся от последних иллюзий. Ведь именно присутствие здесь детей питает эти иллюзии, превращая их в надежду.
Борман сообщил Магде о прилете фельдфебеля и о возможности ей с детьми покинуть бункер. Это предложение ничем не отличалось от тех, что уже делались, – передать детей в итальянское посольство, в Красный Крест и т. д. И Магда снова ответила отказом, попросив только отправить с улетавшими письма от себя и от Йозефа для старшего сына Гарольда. Письма для близких хотели передать и две секретарши фюрера.
Гитлер зашел к Магде, когда она что-то поправляла и дописывала. Геббельс сидел рядом; его письмо для Гарольда лежало готовое.
«Что?» – взглядом спросил Гитлер Геббельса. Тот отрицательно покачал головой. Геббельс тоже не знал о визите Лея.
Гитлер сам пошел с письмами к Лею и сказал, что, вот, Магда просила их переслать или передать, по возможности. Борман внес за ним кресло. Гитлер тяжело в него опустился.
– Если можете, вывезите отсюда командующего Грейма и Ханну – она хорошая летчица и в случае необходимости может вас заменить. А знаете, Роберт, – Гитлер вскинул на Лея внезапно заблестевшие глаза. – Я тоже решил жениться. Как бы вы отнеслись?
– Да, это… сейчас… как раз… – пробормотал ошарашенный Роберт. – П-поздравляю.
– Раз она этого хочет… Должен же я наконец это сделать для нее. Как вы полагаете? Еще никто не знает, – улыбнулся он доверительно. – Вам первому говорю.
«Он сходит с ума, – опять почти равнодушно сказал себе Лей. – Так вот, как ты караешь, Господи!»
– Я поздравляю вас, – четко произнес он, пожимая Гитлеру руку. – Передайте мои поздравления будущей фрау Гитлер. А… где Блонди?
– Блонди? – озадачился Гитлер. – А-а… она… при чем здесь?
– Она утащила мой камуфляж.
– А! Это мы сейчас уладим! – с видимым облегчением улыбнулся Гитлер. – А то я вдруг подумал, что не все уже начинаю понимать.
«А может быть, это я с ума схожу, – вяло гадал Лей, прилаживая паричок. – Или просто позорно пьян и сам чего-то не понимаю».
Он простился с Гитлером и Борманом, пообещав вернуться еще раз. Лица Бормана он не видел, а Гитлер все продолжал улыбаться:
– Я неделю назад знал, что еще увижу вас. И вот – жму вашу руку! Как бы там ни было, а до пятого мая я надеюсь дожить. Это день смерти Наполеона. Знаете, европейцы ведь так его и не поняли. Как не поняли они и меня.
Вдруг он вспомнил, что хотел передать завещание, но Борман уточнил, что оно готово лишь частично.
– Ничего, еще успею, – снова улыбнулся Гитлер.
Раттенхубер и Хегель обеспечили относительно безопасный подход к самолету. Врач Гитлера Штумфеггер вывел с трудом передвигающегося Грейма; его поддерживала заплаканная Ханна Рейч.
Проходя через исковерканный садик рейхсканцелярии, Лей увидел, как несколько эсэсовцев кого-то тащат. Парень был в одной белой майке; эта майка особенно ярко обозначилась на фоне набухшего влагой, темного липового ствола, к которому его толкнули. Он обеими руками обхватил этот ствол. Лей увидел его профиль и узнал мужа маленькой Гретль Браун, генерала Отто Германа Фегелейна. Эсэсовцы тут же прошили его тело тремя очередями. Уже у себя за спиной Лей услышал еще один выстрел – в голову.
Они благополучно взлетели, и самолет начал карабкаться вверх, пыхтя и кашляя от натуги на убийственной для него высоте. Но это был единственный способ пройти над разрывами русских зениток.
Ханна Рейч беспрерывно плакала. Лей женских слез не выносил и пробовал шутить на предмет их «космического» полета. Грейм улыбался, но рекордсменка на солдафонские остроты какого-то фельдфебеля никак не реагировала. Грейму ее взрыдывания тоже надоели, и он сказал:
– Хани, девочка, если ты страдаешь оттого, что тебе не позволили остаться и погибнуть, то еще есть вероятность сделать это в воздухе. Разве это не удача для летчицы, тем более реальная, что ты сидишь между двух Робертов. Есть такая примета – ты мне сама говорила.
– Вы меня узнали? – несколько разочарованно спросил Лей.
– Вас невозможно не узнать, по голосу, – ответил Грейм. – Взгляните, – те два красавца не нас ли ведут?!
Впереди висели два американских «Мустанга» – P-51D.
– Много чести, – заметил Лей. – А вот и наши!
Левее, на высоте примерно в тридцать тысяч футов, тянулись два плотных белых следа от МЕ-109. Самолеты встали в правый вираж и разлетелись – один пошел вниз под углом в сорок пять градусов; другой – на сближение с «Мустангами».
– Что-то они резвятся, – поморщился Лей.
– От нас отводят, – уже с уверенностью сказал Грейм.
Да, это было уже очевидно. Сзади шли еще четыре МЕ-109. Кто же отдал приказ? Неужели Гиммлер?!
– Может быть, Мильх? – додумал его мысль Грейм. – Фюрер, говорят, собирался вернуть ему какой-то пост в штабе.
– Мильх удрал, – кратко пояснил Лей.
– Мы сядем в Рехлине? – робко спросила Ханна Рейч.
– Надеюсь, фрау. Мой вам совет, генерал, кто бы вас ни встретил в Рехлине, на юге вам делать нечего. Геринг пока сидит под арестом. Вылетайте сразу в Плён. Фюрер вам назвал имя преемника? – уточнил он у Грейма.
– Разве фюрер… – начал тот.
– Геринга он заменил не только вами. Рейхспрезидентом будет назначен адмирал Дениц. Свою ставку он, скорее всего, переведет под Фленсбург. Там и соберутся все через день-два. Значит, говорите, меня выдает голос? – усмехнулся Лей.
– Не только! – заявила обиженная на все Ханна. – Глаза! Вы ими постоянно приказываете.
– Спасибо, учту, – пробормотал Роберт, глядя вверх. Он подумал, что отважной, но экзальтированной Ханне Рейч лучше бы подольше не видеть того, что надвигалось.
Эфир точно сбесился: «Ребята, двадцать “Мустангов” на три часа над вами! Парни! Десять “Спитфайров” на восемь часов… Атака справа! Атака справа!» – надрывались свои. Прямо от солнца, сверху, на «Шторх» валилась лавина английских «Харрикейнов». Их трасса прошла в нескольких метрах от крыла «Шторха». «Ну попали! – подумал Лей. – Собачья свалка?»
– А вы сомневались! – воскликнул Грейм. – Кто же нас прикрывает?
– Я думаю… приказ из штаба люфтваффе! Геринг не знал, кого я вывезу! Вас бы он не стал вытаскивать!
– Это понятно! – крикнул Грейм, поймав паузу между разрывами. – Все-таки нужно поблагодарить рейхсмаршала!
«Спасибо, Герман, – мысленно согласился Лей, – все-таки ты друг».
«Мессеры» прикрывали «Шторх»; на место выпавших тут же встраивались другие. Внизу, точно от погребальных костров, поднимались вертикальные черные дымы. Каждый уходил своим «шагом»: «Кометы» штопорами ввинчивались в землю, «Спитфайры», окутавшись дымом, показывали солнцу брюхо, красавцы «Мустанги» крутились, кувыркались, отбрасывая фонари и куски обшивки.