– Это все какая-то похабщина из тех, что выдумывают пятиклассники. Если не хуже. Попробуйте заливное. Я вот сейчас угощусь. У вас рыба остыла.
Мистер Дюшемен взглянул в свою тарелку.
– Да! Да! – пробормотал он. – С сахаром и в уксусном соусе!
Боксер-чемпион вновь ускользнул к серванту – славный, тихий человек; ненавязчивый, как жук-могильщик.
– Вы ведь собирались мне кое-что рассказать для моей монографии, – напомнил ему Макмастер. – Что стало с Мэгги… Мэгги Симпсон. Шотландкой, которая позировала для картины «Женщина в окне»?
Мистер Дюшемен взглянул на Макмастера здравомыслящим, но растерянным и уставшим взглядом.
– «Женщина в окне»! – воскликнул он. – Ах да! У меня ведь есть акварельный набросок. Я сам видел, как она позировала, и купил набросок прямо на месте… – Он вновь оглядел стол, заметил у себя в тарелке заливное и начал жадно есть. – Красавица! – добавил он. – С очень длинной шеей… И конечно же она не пользовалась особым… уважением! Думаю, она еще жива. Но уже немолода. Видел ее пару лет назад. У нее дома было много картин. Редчайших, само собой! Она жила на Уайт-чапел-роуд. Разумеется, она была из того самого класса… – Он продолжил что-то бормотать, склонив голову над тарелкой.
Макмастер решил, что приступ кончился. Он ощутил неодолимое желание повернуться к миссис Дюшемен; лицо у нее было суровое, строгое. Он быстро сказал:
– Если он немного поест, желудок заполнится… и тогда кровь отольет от головы…
– О, извините! – простонала она. – Как же это ужасно! Я себя никогда не прощу!
– Нет! Нет… Что вы, ведь я для того и приехал!
Глубокие чувства оживили все ее бледное лицо.
– Какой же вы славный! – грудным голосом проговорила она, и они так и замерли, не сводя глаз друг с друга.
Вдруг Макмастер услышал крик у себя за спиной:
– Говорю вам, он заключил с ней сделку, dum casta et sola, конечно. Пока она целомудренна и одинока!
Мистер Дюшемен, внезапно почувствовав, что над ним более не властна некая темная, мощная сила, подавляющая его собственную волю, радостно вскочил, слегка задыхаясь.
– Целомудренна! – прокричал он. – А сколько намеков в этом слове… – Он оглядел широкую и длинную скатерть – она раскинулась перед ним, будто луг, по которому можно пробежать, разминаясь после долгого заточения. Прокричал три неприличных слова и вернулся к тону, очень характерному для участников Оксфордского движения[20]. – Но целомудрие…
И вдруг миссис Уонноп ахнула и взглянула на свою дочь: та чистила персик, а лицо ее медленно заливала краска. Миссис Уонноп повернулась к мистеру Хорсли, сидящему рядом, и проговорила:
– Полагаю, вы тоже пишете, мистер Хорсли. И наверняка что-нибудь куда более умное, нежели то, что интересует моих скромных читателей…
Мистер Хорсли, в соответствии с инструкциями от миссис Дюшемен, хотел было пересказать миссис Уонноп статью, которую писал о поэме «Мозелла» Авсония. Но он все медлил, и потому дама его опередила. Она принялась обстоятельно рассуждать о вкусах широкой публики. Титженс склонился к мисс Уонноп с наполовину очищенным инжиром в правой руке и сказал так громко, как мог:
– У меня для вас сообщение от мистера Уотерхауза. Он просил передать, что если вы…
Совершенно глухая мисс Фокс, которая тоже была не чужда писательству, заметила, обращаясь к миссис Дюшемен, сидевшей наискосок от нее:
– Думаю, сегодня будет гроза. Вы заметили, сколько мошек летает…
– Когда мой почтенный наставник, – вдруг прогремел мистер Дюшемен, – в день своей свадьбы сел в экипаж, он сказал своей невесте: «Мы с тобой заживем, как ангелы небесные!» Какие прекрасные слова! Я, кстати, после свадьбы тоже…
– О… нет! – вырвалось у миссис Дюшемен.
Все замолчали, будто переводя дыхание после быстрого бега. А потом продолжили говорить с вежливой оживленностью и слушать с большим вниманием. Титженс счел это величайшим достижением и оправданием английских манер!
Бывший чемпион Пэрри дважды ловил своего хозяина за руку и кричал ему, что завтрак остынет. Он сообщил Макмастеру, что они с преподобным мистером Хорсли могли бы увести мистера Дюшемена, но тот начнет активно сопротивляться.
– Погодите! – шепнул им Макмастер и, повернувшись к миссис Дюшемен, проговорил: – Я могу его остановить. Можно?
– Да! Да! Сделайте что угодно! – воскликнула она. Он увидел слезы, бегущие по ее щекам, – никогда раньше он ничего подобного не видел. С великой осторожностью и нестерпимой яростью он шепнул в волосатое ухо бывшего чемпиона просьбу:
– Ударьте его в почки. Большим пальцем. Со всей силы – только смотрите, палец не сломайте…
В это время мистер Дюшемен как раз провозгласил:
– Я, кстати, тоже после свадьбы… – Он начал размахивать руками, переводя взгляд с одного лица на другое.
Миссис Дюшемен вскрикнула.
Мистер Дюшемен решил, что его настигла Божья кара. Что он – недостойный посланник Господень. Ему еще не доводилось испытывать столь сильной боли. Он упал на стул и съежился; в глазах у него потемнело.
– Больше он не встанет, – с благодарностью шепнул Макмастер боксеру. – Захочет. Но побоится. – А после обратился к миссис Дюшемен: – Милая леди! Все позади. Уверяю вас. Мы его успокоили способом, эффективность которого научно доказана.
– Простите, – сквозь слезы прошептала она. – Вы не сможете уважать…
Ее глаза забегали по его лицу – она искала знак прощения, как ищет его на лице палача осужденный. Сердце не билось, дыхание перехватило…
И тут настал миг истинного блаженства. Она ощутила на своей левой ладони прохладные пальцы, скользнувшие под ткань рукава. О, этот мужчина всегда знает, как поступить! И она сжала эти холодные, словно цветы нарда или амброзии, пальцы в своих.
А он, преисполнившись наслаждения, продолжил говорить в этой затихшей комнате. Он выражался невероятно учтиво – и как изысканно! Он объяснил, что некоторые приступы связаны исключительно с нервами и что их можно если не вылечить совсем, то хотя бы прервать, если напугать, если сделать что-то совсем неожиданное, причинить острую физическую боль, которая, само собой, тоже воздействует на нервы!..
Тем временем Пэрри проговорил на ухо священнику:
– Пора готовиться к завтрашней проповеди, сэр.
И мистер Дюшемен ушел так же тихо, как появился, про-скользив по толстому ковру сквозь маленькую дверь.
Тогда Макмастер спросил у своей собеседницы:
– Вы ведь из Эдинбурга? Стало быть, знаете побережье Файфшира?
– Да, разумеется! – воскликнула она.
Макмастер все не отпускал ее руки. Он заговорил об утеснике, растущем на заболоченных лугах, о песчанках, летающих вдоль низкого берега, и интонации у него были такие шотландские, а описания такие красочные, что она погрузилась в воспоминания о детстве, и ее глаза наполнились слезами радости. После долгого, нежного рукопожатия она отпустила его ладонь. Но когда он ее убрал, казалось, у миссис Дюшемен забрали саму жизнь.
– Вы наверняка знаете поместье Кингасси? – спросила она. – Оно совсем рядом с вашим городом. Там я в детстве проводила каникулы.
– Возможно, я, тогда еще босоногий мальчишка, играл где-то поблизости, а вы – внутри, в роскошных комнатах… – ответил он.
– О нет, едва ли! Все-таки у нас есть разница в возрасте! И знаете… Мне определенно есть что вам рассказать.
И тут она обратилась к Титженсу, снова решительно вооружившись своим женским очарованием:
– Подумать только! Оказывается, мы с мистером Макмастером, можно сказать, играли вместе в юности!
Она знала, что в ответ он взглянет на нее с сочувствием, которое ее невероятно злило.
– Стало быть, вы дружите с ним дольше меня, – проговорил он. – Мы познакомились, когда мне было четырнадцать, и я с трудом могу поверить, что вы знаете его лучше меня. Он славный малый…
Она возненавидела в Титженсе это снисхождение по отношению к человеку, который был явно лучше него, и за это предупреждение – а она понимала, что это предупреждение, – о том, что его друга стоит беречь.
Миссис Уонноп вскрикнула – громко, но не испуганно. Мистер Хорсли рассказывал ей о необычной рыбе, которая во времена Римской империи водилась в реке Мозель. Мозелла из поэмы Авсония. Так уж получилось, что в своем эссе он пишет по большей части о рыбе…
– Нет же! – с жаром воскликнул он. – Говорили, что речь о плотве. Но теперь в реке плотва не водится. Vannulis viridis, oculisque[21]. Нет. На самом деле все наоборот: красные плавники…
Миссис Уонноп вскрикнула, взмахнула рукой – да так, что ладонь едва не закрыла оратору рот, а кончик рукава чуть не попал ему в тарелку! – и, конечно, этого оказалось достаточно – он тут же затих.
– Титженс! – выкрикнула она. – Как такое возможно?..
Она согнала дочь со стула, уселась на ее место, поближе к молодому человеку, и стала бурно и громко выражать ему свою любовь. Когда Титженс повернулся к миссис Дюшемен, миссис Уонноп заметила его орлиный профиль и сразу же его узнала – точно такой же был у отца Кристофера, она видела его на праздничном завтраке в день своей свадьбы. И она рассказала всем собравшимся ту историю, которую все – кроме Титженса, разумеется, – уже давно знали наизусть: о том, как его отец спас ей жизнь и сделался ее талисманом. И предложила сыну, ибо его отец сам никаких благодарностей не принимал, свою лошадь, свой кошелек, свое сердце, свое время – всю себя. Она была так искренна, что когда завтрак завершился, коротко кивнула Макмастеру, с силой схватила Титженса под руку и небрежно бросила критику:
– Прошу прощения, больше я помогать вам со статьей не могу, а вот мой дорогой Крисси обязан забрать у меня любые книги, какие только хочет! Сейчас же! Сию же минуту!
И она поспешно вышла из дома, таща за собой Титженса, а мисс Уонноп поспешила за ними, как юная лебедь за своими родителями.
В своей грациозной манере миссис Дюшемен принимала благодарности от гостей за чудесный завтрак, в надежде, что теперь-то, когда все разъедутся…