в холке, а у вас ведь взрослый конь, чья высота шестнадцать с половиной хэндов. Ослабьте уздечку на три дырочки – она разрезает бедняге язык пополам… У него крипторхизм[23]. Вы знаете, что это значит? Если его две недели подряд кормить кукурузой, он взбесится и разнесет на куски и повозку, и конюшню, да и вас угробит.
Он повел коня в тень дерева, а за ним потянулась и повозка, в которой сидела невероятно довольная миссис Уонноп.
– Ослабьте же уздечку, – велел Титженс кучеру. – А, вы боитесь…
Он ослабил ее самостоятельно, испачкав пальцы в смазке для упряжи, которую так ненавидел.
А потом обратился к мисс Уонноп:
– Можете подержать ему голову – или тоже боитесь? Если он откусит вам руки, значит, есть за что! Подержите?
– Нет! – ответила та. – Я и в самом деле боюсь лошадей. Я могу управиться с любой машиной, а вот лошадей боюсь.
– Ну что ж, правильно делаете, – проговорил Титженс, сделал полшага назад и взглянул на коня – тот опустил голову и блаженно оторвал пятку задней ноги от земли.
– Пусть пока отдохнет, – велел Титженс. Он принялся расстегивать неудобную, грязную и потную подпругу, и она развалилась на куски прямо у него в руках.
– А ведь правда, – сказала миссис Уонноп. – Если бы не вы, мы бы разбились через пару минут. Повозка бы перевернулась…
Титженс достал большой складной нож с изогнутой ручкой – похожие носят с собой школьники, – выбрал подходящее лезвие и раскрыл нож:
– Нет ли у вас какой бечевки? Веревочки? Проволоки? Кроличьих силков хотя бы? Ну же, силки у вас наверняка есть, ведь вы же человек работящий.
Кучер отрицательно покачал головой под шляпой с опущенными полями. Ему не хотелось прослыть браконьером.
Титженс положил подпругу на оглоблю и проткнул ее лезвием ножа.
– Халтурно сделано! – сообщил он миссис Уонноп. – Но домой вы точно доедете, и с полгодика упряжь еще послужит… Но вашего коня я завтра продам.
Миссис Уонноп вздохнула.
– Надеюсь, хоть десять фунтов за него выручить удастся… – проговорила она. – Полагаю, лучше мне самой пойти на рынок.
– Нет! – не согласился Титженс. – Я продам его за пятьдесят – или я не йоркширец. Ваш кучер… он вовсе не хотел вас обмануть, когда лошадку покупал. Он выискивал самое лучшее за разумные деньги. К тому же он, похоже, плохо понимает, что больше подходит дамам. А вам нужны белый пони и легкая плетеная повозка.
– О, звучит заманчиво… – проговорила миссис Уонноп.
– А то. Однако такая упряжь – это слишком.
Титженс тихо вздохнул и достал хирургическую иглу.
– Хочу сшить этот фрагмент вот с этим, – пояснил он. – Материал такой гибкий, что хватит и пары стежков – и будет уже не порвать.
Кучер подошел к нему и выложил все содержимое своих карманов: грязный кожаный кисет, шарик пчелиного воска, нож, трубку, кусочек сыра и тоненький кроличий силок. Он передумал, решив, что Титженс вряд ли сдаст его в полицию, и великодушно предложил все свои сокровища.
– О! – воскликнул Титженс и принялся распутывать проволоку.
– Что ж… послушайте… Вы купили лошадь у торговца из постоялого двора «Баранья нога»?
– «Голова сарацина», – пробормотал кучер.
– И заплатили тридцать фунтов, потому что продавцу срочно нужны были деньги. Я знаю. И обошлась покупка очень дешево… Но все же такой конь подходит не всем. Для ветеринара или для торговца лошадьми – вполне. Как и повозка, которая чересчур высока!.. Вы, конечно, очень стараетесь. Вот только вам ведь уже не тридцать, правда? А конь попался взбалмошный, да и повозка неудобная – вы даже не сразу смогли из нее вылезти. А еще простояли на солнце два часа, ожидая хозяйку.
– У конюшни был тенечек, – пробормотал кучер.
– И все же ждать лошадке не очень понравилось! – благодушно заметил Титженс. – Поблагодарите Бога, что вы шею себе не свернули. Подтяните ремешок и застегните на ту дырочку, которую я проделал.
Он хотел было влезть на место кучера, но миссис Уонноп возникла прямо перед ним.
– О, нет, стойте! – воскликнула она. – Править этим красавцем разрешено лишь двоим – мне и моему кучеру. Не вам, мой дорогой мальчик.
– Тогда я поеду с вами, – заявил Титженс.
– О, нет, не поедете! Если кто и сломает шею в этой повозке, то только я и Джоэл. Возможно, даже сегодня.
– О, мама, нет! – внезапно воскликнула мисс Уонноп.
Но кучер уже взгромоздился на двуколку, и миссис Уонноп щелкнула хлыстом. Конь тут же сдвинулся с места, а миссис Уонноп склонилась к Титженсу.
– Что за жизнь у этой бедняжки, – проговорила она, имея в виду, судя по всему, миссис Дюшемен. – Непременно нужно ей помочь. Как знать, может, завтра ее муж попадет в сумасшедший дом. Она его туда не отдает – какое поразительное самопожертвование!
Конь шел мягким, спокойным шагом.
– У вашей матери такие руки… – проговорил Титженс. – Не часто можно увидеть, как женщина с такими руками управляется с лошадью… Видели, как она слушается ее?
Он прекрасно знал, что все это время девушка наблюдала за ним сияющими глазами, пристально, очарованно.
– Судя по всему, вы сотворили чудо, – заметила она.
– Да нет, на самом деле, ничего особенного, – сказал он. – Давайте сойдем с дороги.
– Поставили на место бедных, слабых женщин, – продолжила мисс Уонноп. – Успокоили коня со всей своей мужской основательностью. Полагаю, и женщин вы так успокаиваете. Как же мне жаль вашу жену… Вы – настоящий землевладелец! Тут же приобрели преданного вассала в лице кучера. Феодальная система в своем истинном проявлении…
– Вы же знаете, человек работает лучше, когда у него доверительные отношения с хозяином. Все представители низшего класса таковы. Послушайте, давайте уйдем с дороги.
– Вы ужасно торопитесь спрятаться за изгородью, – заметила она. – За нами что, следит полиция? Вероятно, вы наврали за завтраком, чтобы успокоить расшатанные нервы слабой женщины.
– Я не врал. Терпеть не могу дороги, когда неподалеку есть полевые тропки…
– А это уже фобия, женщины славятся ими! – воскликнула она.
– Полагаю, остановив полицию своими благородными мужскими методами, вы теперь считаете, что уничтожили мою романтическую, юношескую мечту. А вот и нет. Я не хочу, чтобы за мной гонялась полиция. Я умру, если меня посадят… Я ужасная трусиха.
– Нет, конечно нет, – сказал он, думая, однако, о чем-то своем, впрочем, и мисс Уонноп его не слушала. – Осмелюсь все же назвать вас героиней. И не потому, что вы упорствуете в действиях, последствий которых ужасно боитесь. Осмелюсь сказать, что к вам не пристает грязь.
Будучи слишком хорошо воспитанной, чтобы перебивать, она дождалась, пока Титженс договорит, а потом сказала:
– Давайте обсудим заранее кое-какие детали. Очевидно, что мама захочет вас видеть у нас в гостях как можно чаще. Вы тоже станете талисманом, как ваш отец. Полагаю, вы уже и сами считаете себя таковым: вчера вы спасли меня от полиции, сегодня вы спасли маму. Да еще и пообещали нам двадцать фунтов прибыли с продажи коня. А вы похожи на человека, который свои обещания выполняет… Двадцать фунтов в такой семье, как наша, сумма немаленькая… Так что вам, судя по всему, придется стать bel ami[24] для семейства Уонноп…
– Надеюсь, не придется, – проговорил Титженс.
– О, я ведь совсем не о том, что вы сделаетесь любовником всех женщин нашей семьи, – сказала она. – К тому же в распоряжении у вас лишь я. Однако мама вынудит вас заниматься самыми что ни на есть странными делами, а за нашим столом для вас всегда найдется место. Не вздрагивайте так! Из меня не такая уж плохая кухарка, хоть я и предпочитаю cuisine bourgeoise[25]. Стряпне меня обучила настоящая умелица, пусть и любительница выпить. Мне нередко приходилось готовить добрую часть обеда, причем для чиновников и высокопоставленных лиц. В Илинге живут по большей части именно они и им подобные. Так что я знаю мужскую природу… – Она замолчала, а потом добродушно продолжила: – Ради бога, забудьте то, что было. Мне очень жаль, что я нагрубила вам. Но так трудно стоять без дела, пока мужчина хладнокровно и собранно устраняет все трудности.
Титженс поморщился. Еще немного – и начнутся те самые осуждения, которых он наслушался от своей жены. И она воскликнула:
– Нет! Это несправедливо! Неблагодарная я тварь! Вы были совсем как талантливый умелец, выполняющий свое дело в толпе глупых бездельников. Но скажите же наконец. Скажите – в этой своей красивой, помпезной манере, – что вы симпатизируете нашим целям, но решительно не одобряете наши методы!
И тут Титженс внезапно понял, что девушку куда сильнее интересует то, за что она борется: право голоса для женщин, – нежели ему сперва показалось. Он не был расположен к разговору, однако же ответил то, что крутилось у него на языке:
– Нет. Я абсолютно одобряю ваши методы, но цели у вас идиотские.
– Вы, полагаю, не знаете, – сказала она, – что Герти Уилсон, которая сейчас отлеживается в кровати у нас дома, ищет полиция, и не только из-за того, что произошло вчера, но и потому, что она подложила динамит в несколько почтовых ящиков.
– Нет, этого я не знал, – сказал Титженс. – Но она, бесспорно, правильно поступила. Ни одно из моих писем не сгорело, иначе бы я очень разозлился, однако все равно одобрил бы такой поступок.
– Как вы думаете, грозит ли нам с мамой серьезное наказание за то, что мы ее покрываем? – с жаром спросила девушка. – Для мамы это будет большое горе… Она ведь против суфражистского движения…
– Мне ничего не известно о наказании, – сказал Титженс. – Но лучше уберечь от него вашу маму.
– О, и вы мне поможете? – спросила мисс Уонноп.
– Разумеется, нельзя, чтобы миссис Уонноп оказалась в стесненных обстоятельствах, – ответил Титженс. – Все же из всего написанного с восемнадцатого века лишь ее книга достойна прочтения.