– Мадам Моро писала Дарю, что нуждается в лечении.
– Прекрасно! – воскликнул Наполеон. – Моро сам лезет в мою западню. Арестовать его жену с ребенком вместе. Держать их в Венсеннском замке на хлебе. Моро слишком любит их, он придет по их следам, будет валяться у меня в ногах… Я растопчу его, Бертье! Превращу в грязь, в слякоть…
Жюно не стал маршалом, спятив у горы Валутиной.
– Пустите меня… пустите к жене, – плакал он.
Жюно в лесах под Смоленском потерял разум, он не пошел на помощь маршалу Нею, который не мог понять, как обычная стычка с арьергардом у Валутиной горы вдруг сама по себе разрослась до масштабов кровавой битвы. Непонятная для опытного Нея, эта битва не стала понятнее от слов Наполеона, который прискакал к Валутиной горе, потом сказал:
– Мои маршалы начинают трепать меня по всяким пустякам… В чем дело? Окружайте их всех, пленяйте их!
Коленкур записал тогда фразу Наполеона: «Барклай сошел с ума! Его арьергард будет взят нами, если только Жюно ударит в него…» Но Жюно не полез в буреломы за Неем.
Вместе с канцлером Александр торопливо выехал в Або, куда плыл морем и шведский кронпринц Бернадот, но корабль его задержала буря. Бывший якобинец оставил «папочку» умирать, все дела королевства он быстро прибрал к своим рукам. Бедным шведам не дано было знать, что их будущий король уже наладил работу тайной полиции, ибо уроки общения с Фуше и Савари не пропали для него даром. Александру было забавно познакомиться лично с человеком, который свалился на престол Швеции, как клоп падает с потолка.
– Как вы освоились с новым положением?
– Очень быстро, – отвечал Бернадот. – Недаром же существует древняя истина: «Не мы от королей, а короли от нас».
Время было дорого, и Бернадот понимал, что продвижение Наполеона к Смоленску обязывает царя сидеть в Зимнем дворце, а не кататься по финским захолустьям для свиданий.
– Мне известно серьезное положение в России, – сказал Бернадот. – Не менее оно серьезно и в Швеции, где еще немало рыцарей мечтают о турнире с вами. Я так много воевал, что мне это дело опротивело. Когда я стану королем, я скажу шведам: пусть эта война станет для них последней. Но прежде хочу слышать: чем я могу помочь вашей стране? – Царь ответил, что Швеция нейтральна, и этого пока достаточно. – Нет, – горячо возразил гасконец, – я не желаю оставаться нейтральным, если идет война с Наполеоном…
Во время их беседы вошел тихий Румянцев:
– Смоленск… сдан. Барклай отходит к Москве.
Бернадот предчувствовал, что по следам русской армии тронется и Наполеон, ибо он еще не получил победы над русскими, а без уничтожения противника он не мыслит войны. Александр ответил, что ему очень трудно объяснить в стране постоянное отступление Барклая, ибо народ порицает Барклая как изменника. Он вынужден передать армию Кутузову:
– Этот старик популярен в нашем простонародье…
– Так чем же я могу вам помочь? – Бернадот рассуждал конкретно, как полководец: со времен войны со шведами Россия держала в Финляндии гарнизоны на случай нападения. – Сейчас эти ваши войска, – сказал Бернадот, – просиживают последние штаны по финским хуторам в бездействии. Отводите их сразу в Курляндию – против маршала Макдональда, идущего на Ригу, против Йорка и Клейста. А я заверяю вас, что мои шведские бузотеры будут сидеть дома и помалкивать…
Этот благородный жест Бернадота усиливал армию Витгенштейна сразу на 10 000 штыков. Море еще сильно штормило, но Бернадот, высказав главное, уже заторопился в Стокгольм. После его отплытия Александр признался Румянцеву:
– Все монархи предали меня, поставив Наполеону войска для надругательства над Россией. А этот якобинец, сорвавшийся с виселицы, оказался порядочнее всех монархов. Спору нет, мы, благодарные, закрепим на престоле Швеции эту новую скороспелую династию Бернадотов…
Румянцев доложил, что в Або на корабле Бернадота прибыл и капитан Рапатель. Он просит подорожную до Петербурга, деньги у него водятся, а по-русски он ни бум-бум.
– Зовите его ко мне, – распорядился Александр.
После якобинца-короля предстал второй якобинец, в чине капитана. Александр с места в карьер поздравил его с чином полковника русской армии, просил изучать русский язык. Рапатель, воюя в Германии, свыкся с языком немецким.
– Вот и хорошо, – сказал Румянцев. – На стороне России доблестно сражается «Немецкий легион». Вместе с финскими гарнизонами вы поплывете до Ревеля, а мы обеспечим ваше появление в отрядах Дибича хорошей рекомендацией… Мы понимаем, что адъютант генерала Моро не может быть плохим офицером! Счастливого вам пути, колонель…
Отправив Рапателя, царь велел Румянцеву:
– Сразу пишите Дашкову в Филадельфию, чтобы Моро ехал в Стокгольм, а Бернадот все уже знает. К тому времени, как Моро будет с нами, мы уже выберемся за Вислу, и Моро окажется кстати… если не в России, так в Европе!
К этому времени семья Моро находилась в Бордо.
Жюно не пришел. В дело при Валутиной горе врезался Мюрат с кавалерией, но получил отпор от казаков Орлова-Денисова, и тот кратко и убедительно доказал Мюрату, что русские держатся в седлах крепче его французов… Боевые порядки Нея трещали, как и лесные буреломы. К ночи генерал Павел Тучков повел солдат врукопашную – на «ура»! Генерал шел впереди и первым получил штыковой удар. Не один раз французы всаживали в него штыки. Удар прикладом по голове избавил Тучкова от сознания… Луна осветила золотое шитье мундира, и он очнулся от возгласа: «О, женераль!»
Французы отвезли Тучкова в госпиталь Смоленска. Его судьбою озаботился сам Наполеон, и потому для Павла Алексеевича нашлись даже бинты. Но рядом с ним врачи обкладывали раны французов сеном или соломой. Санитары рвали на перевязки древние акты смоленских архивов, бинтовали раны бумагами времен Лжедмитрия, эпохи Петра Великого и веселой Елизаветы… Трое суток подряд, не умолкая, над горящим Смоленском надрывно рыдали церковные колокола.
Для Тучкова отвели в городе избу, где и оставили для поправки, взяв расписку, чтобы не вздумал бежать, – его должны отвезти в Нанси. Вечером кто-то вошел с улицы, по-французски справившись о здоровье. «Я, – вспоминал Тучков, – не обращал большого внимания, полагая, что то был какой-нибудь французский офицер, отвечал ему на вопрос сей кое-как обыкновенной учтивостью…» И вдруг – по-русски:
– Вы разве не узнали меня, Павел Алексеич?
Тучков увидел перед собой Михаила Орлова:
– Вы-то как сюда попали? Тоже… в плену?
– Нет, – рассмеялся Орлов. – Поздравляю вас с новым командующим армией – Голенищевым-Кутузовым, который и прислал меня парламентером, дабы о вас справиться.
«Сердце мое затрепетало от радости, услышав неожиданно звук родного языка; ябросился обнимать его, как родного брата». Орлов дал Тучкову выплакаться на его груди.
– Все образумится, – утешал он генерала. – Ваши братья кланяются, а дома у вас все здоровы. Мы отходим на Москву.
О пребывании Орлова в Смоленске было доложено Наполеону, и он встретил флигель-адъютанта с улыбочкой:
– Что-то мы стали часто встречаться… Я еще не надоел вам? – Орлов молча поклонился, и Наполеон заметил на его груди завитой жгут пышного аксельбанта. – Раньше у вас его не было… вы уже в свите государя? Поздравляю, Орлов, и от души радуюсь за вас. Но ваше особое положение при священной особе императора позволяет мне быть с вами предельно откровенным. Согласны ли выслушать старого ворчуна?
– Да, сир, – согласился Орлов.
– Но прежде обещайте, что мои слова в точности будут доведены вами до слуха вашего благородного государя.
– Несомненно, сир…
В минутной паузе Орлов внятно слышал скрип сапожек императора и противный треск пожаров. Внутренне он готовил себя к восприятию той перемены, какая должна произойти в сознании Наполеона, потерпевшего крах в стратегии, – теперь он станет искать не военного, а политического решения, и если не сыщет решения в политике, то будет вынужден вернуться опять-таки к военному разрешению войны.
Наполеон нюхнул табачку, протянул табакерку:
– Прошу! И долго вы собираетесь отступать? Неужели не понятно, что этим отступлением русские полководцы бесчестят и позорят свою армию? Вы дрались на дуэлях, Орлов?
– Как и все молодые офицеры, сир.
– И что делали после поединка?
– Пили шампанское, становясь друзьями.
– Именно это я и предлагаю вашему царю…
Наполеон пустился в длиннейшие рассуждения, что ему надоело гоняться за Барклаем, а теперь за Кутузовым, как за «солеными зайцами», лучше честно скрестить оружие.
– А когда мы скрещивали его нечестно, сир?
– Ну, хорошо, – мягко произнес Наполеон и даже потрогал аксельбант на груди Орлова. – Теперь, – сказал он, – я согласен на мирный диалог даже без генеральной битвы.
Вот оно, политическое решение! Созрело…
Орлов напомнил о приезде Балашова в Вильно:
– Надеюсь, он предупредил ваше величество, что визит его – крайняя уступка России, и могу заверить, сир, что Россия не станет рассуждать о мире до тех пор, пока хоть один ваш солдат останется на русской земле с оружием.
Орлов возвращал его к военному решению, и Наполеон стал волноваться, его сапожки скрипели отчаянно:
– Орлов, не смейте дерзить мне… Я напишу государю, и он вас накажет! Я не многого и требую от вас: донесите до своего царя, что я согласен распить шампанское. Наконец, его заблуждения извинительны, а я люблю и уважаю русских.
– Вы этот тезис и доказали, сир!
– Оставьте дерзости. Вы сейчас в моих руках, я могу позвонить, и вы поедете в Нанси следом за Тучковым. Но я могу при встрече с Александром дать вам и самую лучшую аттестацию, что ускорит вашу карьеру. – Орлов ответил ему, что помириться с царем он может, но вряд ли он способен сейчас примирить разгневанный русский народ. – С таким характером, Орлов, вы карьеры не сделаете, – ответил Наполеон, вроде бы даже с искренним сожалением. – Так где же вы решили заканчивать войну? На Иртыше? На Камчатке?