я бедрами направилась вглубь комнаты к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Спокойной ночи, фрау Карин!
Пожелание застало ее уже на второй ступеньке лестницы. От неожиданности она слегка вздрогнула, повернула голову и глянула через плечо на гостя так, словно он сделал ей скабрезное предложение.
Оставшись в одиночестве, Генрих привел себя в порядок, съел оставленный на столе ужин, уселся в кресло и почувствовал, как приближающийся сон, перемешиваясь с реальностью, овладевает им. Завтра начнется новая жизнь. Как долго она продлится? Или едва начавшись, бесславно закончится в темноте подвала или на поляне при ясном свете? Но это уже совсем не важно.
Глава четвертая
Гофмайер поначалу был удивлен, почему не последовал быстрый ответ на его предложение. «Вот так всегда. Скорей-скорей, а затем тишина».
Критиковать начальство в разговоре с самим собой всегда приятно, а главное, безопасно. На сей раз, однако, это не прошло бесследно. Через несколько минут принесли телеграмму, прочтя которую Гофмайер вынужден был поумерить свой пыл, особенно прочитав последние фразы: «С предложенной вами кандидатурой согласны. Для работы с агентом прибудет Шниттке. Центурион».
«Центурион» был псевдонимом адмирала, которым он подписывал телеграммы, направлявшиеся во все точки мира, где действовала резидентура абвера.
После прочтении телеграммы Гофмайером овладело смешанное чувство. С одной стороны, он относился к своему дальнему родственнику с большим теплом, зная его разухабистый характер, уживавшийся каким-то образом с удивительной порядочностью по отношению к людям. С другой стороны, Гофмайер незаметно убедил себя в том, что появление русского парашютиста, пожелавшего работать на великую Германию именно под его началом, вовсе не случайно. Это было результатом правильно организованной работы подразделения абвера, которым руководил он. Что он сделал конкретно, было не ясно даже ему самому. Но Гофмайер не сомневался, что легко сумеет сформулировать это при первой необходимости. А поскольку личная заслуга его в этом деле неоспорима, то, откровенно говоря, делить успех даже с милым родственником не очень-то хотелось.
В этих сомнениях Гофмайер и провел остаток этого и начало следующего дня. Вернувшись после обеда, он сел в кресло, поинтересовавшись в секретариате, нет ли для него сообщений из Берлина, имея в виду время приезда Шниттке, и ввиду отсутствия таковых погрузился в размышления о том, как ему следует принять родственника.
И, как говорится, стоит подумать о черте, и он явится. Дверь неожиданно распахнулась, и в кабинет вместе с порцией свежего воздуха влетел излучающий оптимизм, помноженный на вечное движение, Шниттке.
Он был одет в прекрасно подогнанный по его фигуре военный мундир, на котором красовались совсем нетронутые временем погоны подполковника. А сам он распространял не только свечение блестящих погон, но и сильный запах модного одеколона «4711».
— Послушай, Шниттке, присядь на секунду и объясни, что происходит? — взмолился Гофмайер.
— Изволь. Рассказ в обмен на кофе с коньяком. Принцип прост: чем больше коньяку, тем подробнее рассказ.
Гофмайер открыл створку шкафчика и послушно поставил перед гостем бутылку коньяка. Тут же принесли кофе. Шниттке сделал несколько жадных глотков того и другого, в соотношении один к трем в пользу кофе.
— Итак, с чего начнем? — спросил он, но, не дожидаясь ответа, приступил к повествованию. — Меня неожиданно вызвали на самый верх. Как всегда, адмирал был немногословен: «В связи с некоторой вынужденной обстоятельствами перестройкой нашего агентурного аппарата вам предстоит вылететь в Россию для принятия на связь нового человека, которого мы планируем в дальнейшем использовать на Западе. Гофмайер, к которому вы направляетесь, старейший и опытнейший сотрудник абвера».
— Это он вам меня рекомендовал?
— Нет, это я вас ему рекомендую, — ответил адмирал и поднялся из кресла в знак окончания аудиенции.
— И что дальше?
— Дальше я оказался в самолете рядом с очень приятной дамой, женой то ли начальника, то ли заместителя начальника штаба армии, которая летела сюда, чтобы отпраздновать какой-то юбилей мужа. В связи с этим обстоятельством она везла с собой солидный набор французских напитков, который очень скрасил нам неприятное время висения в воздухе. Когда самолет пошел на посадку, она высказала явное сожаление по поводу предстоящего расставания. Я согласился продлить общение в машине, которая доставит ее в расположение ставки, а меня — к тебе. Должен сказать, я горд, что оказался здесь, не причинив тебе лишних хлопот.
— Когда-нибудь женщины погубят тебя, — мрачно заметил Гофмайер.
Родственники просидели до полуночи, обсуждая дела служебные, а заодно и житейские.
Часам к десяти утра следующего дня «Опель-капитан» серого цвета въехал во двор бревенчатого дома. Два немецких офицера в идеально отглаженной форме, без малейших признаков неудобств фронтовой жизни, легко поднялись по ступенькам, не касаясь перил.
— Фрау Карин, позвольте представить вам моего коллегу, подполковника Шниттке. Он только что из Берлина.
— Как дела в столице Рейха? Я слышала, бомбят?
— Вы слышали? Неужели и сюда шум взрывов доносится? — попробовал неудачно сострить Шниттке.
— До нас все доносится, — сухо парировала Карин. — Слава Богу, я сумела уговорить отца перебраться в наше поместье, все же это в пятидесяти километрах южнее столицы.
— А где ваш постоялец? — поинтересовался Гофмайер.
— Я здесь, — отозвался из глубины гостиной Генрих.
Хозяйка поставила на стол кофейник с суррогатным кофе и деревянную хлебницу с веселенькими цветочками снаружи и блеклой выпечкой внутри.
После сдержанного приветствия все сели за стол.
— Представитель Центра подполковник Шниттке специально командирован Берлином для установления контакта с вами.
Генрих слегка склонил голову, чем подтвердил уважение к прикомандированному.
— Так с чего мы начнем? — Шниттке откинулся на спинку стула и артистично забросил ногу на ногу.
— Думаю, с биографии, — предложил Северов.
— Почему?
— Ваши коллеги начинали именно с этого. Я дважды письменно и дважды устно излагал свою биографию, а потому сделать то же самое в пятый раз не составит мне труда.
— Именно поэтому не стоит. Лучше еще раз ответьте на вопрос, почему вы решили перейти на нашу сторону? Из убеждений?
— Нет, из расчета. И может быть, по зову крови.
— Интересно.
— Я долго лежал в госпитале после ранения. Времени на размышления хватило. Если побеждают немцы, и я нахожусь на их стороне, то у меня все же есть некоторый шанс устроить свою жизнь, поскольку моя мать — немка. Если же, не дай Бог, побеждают русские, после тех потерь, которые они уже понесли и понесут еще во много крат, жизнь немца в России превратится в сущий ад.
Повисла тишина. Генрих, сидевший спиной к свету, разглядел в неосвещенной части комнаты, за лестницей, едва различимую фигуру Карин. «Женское любопытство превыше служебных предписаний», — мелькнуло в голове Генриха так четко, что женская фигура исчезла на короткое время, но очень скоро появилась вновь, несколько сместившись в пространстве.
Шниттке вынул из кармана пачку французских сигарет и протянул Генриху:
— Пожалуйста.
— Спасибо, не курю.
— Что так?
— У меня и без того много недостатков, еще один ни к чему.
— Поскольку у меня недостатков нет, позволю себе закурить.
Желая скрыть улыбку по поводу абсурдности изречения Шниттке, Гофмайер поспешил перейти к делу.
— Итак, будем считать первый этап вашей легализации завершенным. Теперь вы можете в свободное время выходить в город.
— А в несвободное?
— С этим вопросом — к моему гостю.
Шниттке словно ждал этого момента и поэтому тут же взял инициативу в свои руки.
— В Берлине внимательно рассмотрели все материалы, касающиеся вас, и пришли к выводу, что вы при определенном старании и желании можете принести пользу вашей исторической родине — великой Германии и для этого…
— Для этого я здесь.
— Этого недостаточно. Вам необходимо восстановить все контакты с людьми, которых вы должны взять на связь.
— Речь идет об одном учителе.
— Об одном, так об одном, — раздраженно перебил Шниттке.
— Дальше будет больше, — примирительно вступился Гофмайер.
Чем труднее времена, тем ярче и полнее проявляются характеры людей, их переживающие.
В яркий солнечный день второго года войны сельчане, гонимые страхом надвигающегося голода и грядущих бед, дружно высыпали на свои небольшие земельные участки и принялись жадно вгрызаться в землю с помощью самого незамысловатого инвентаря, чтобы добыть из нее хоть что-то, что позволит выжить в предстоящую холодную и безжалостную зиму.
Собственно, и людей в общепринятом понимании видно не было. Над землей возвышались людские зады, высоко поднимавшиеся над головами.
— Бог в помощь! — прозвучало из-за ограды.
Не разгибаясь, Кторов повернул голову в сторону сомнительного доброжелателя, скорее всего попрошайки.
— Скажи, любезный, может, кто сдаст здесь комнату одинокому мужику до следующей осени?
Кторов поднялся во весь рост и смерил взглядом незнакомца.
— Повтори еще раз, чего хочешь? Я не расслышал.
— Я спросил, не сдаст ли кто здесь комнату одинокому мужчине до следующей осени?
— До осени не пойдет. Хочешь — до весны. Есть комната с окном в сторону леса, а если хорошо заплатишь, то и веранда в твоем распоряжении.
— Покажи, посмотрю, поторгуемся.
Хозяйка встретила гостя поначалу приветливо. Но когда хозяин приказал нести самовар, а самое главное, съестное из самых сокровенных запасов, надежно упрятанных не только от рук, но и от глаз человеческих, она резко поменяла свое отношение к незваному гостю. «Бродят тут всякие проходимцы, чтобы только продукты зря истреблять.»