— Ты считаешь, что «соседи» к нам сюда без спросу наведываются?
— Нет, не думаю, — и он театрально затянул паузу — Не думаю, а точно знаю. Ребята, которые здесь утром работали, рассказали, что на прошлой неделе вытащили из полов и стен наших кабинетов девять микрофонов. Они нам недвусмысленно твердят: «Делайте выводы!».
— И мы делаем?
— Не всегда. — На протяжение нескольких минут он собирался с мыслями.
— Мне приказано вывести тебя на поле твоей будущей деятельности.
— Что ж, будем пахать на поле будущего!
— Твой оптимизм и раньше-то меня восхищал. Но давай перейдем к делу. Ты знаешь, что наш шеф совсем недавно чуть было не сложил голову из-за евреев. Но не сделал из этого нужных выводов.
— То есть?
— Сегодня вновь возвращается к ним. Правда, теперь между евреями и абвером устанавливается толстая прокладка, точнее стена. Все дела и учетные карточки на них уничтожены и посему связь с ними формально прекращена, а на деле возлагается на тебя и твоих людей. Результаты докладываются шефу, и только ему. Ты понял?
Шниттке отрицательно тряхнул головой.
— Практически, фактически, формально — какое-то нагромождение слов и понятий. Давай упростим конструкцию. Итак, я работаю негласно с лицами экзотической национальности, официально отвергнутыми абвером как «непригодный материал». Так?
— Перфект!
— И полученную от них информацию в анонимном виде, то есть без подписей, псевдонимов передаю.
— Мне, — резко перебил его Вагнер, — а до того я передаю тебе группу информаторов-иудеев и умываю руки! — он весело продемонстрировал, с каким наслаждением и как ловко он это проделает.
— Что ты с таким интересом разглядываешь меня?
— Из-за этих раввинов. Я вчера чуть было не поругался с адмиралом.
— Вот это зря. Раввины того не стоят.
— Я тоже самое сказал ему. Более того, ты еще познакомишься с Максом. Он — выходец из Прибалтики, человек безусловно способный, но… — он запнулся в поисках подходящей формулировки, — по-моему, работает на советскую разведку. В доказательство я подготовил и передал адмиралу составленное мною досье, дескать, вот вам, господин адмирал, и косвенные доказательства.
— Ну, и?
— Он почему-то страшно возбудился. Сгреб все бумаги и разорвал, не читая. Я, честно говоря, остолбенел.
— А когда столбняк прошел?
— Тогда он вынул из ящика стола и положил передо мной заключение высшего командования вооруженных сил вермахта по поводу материалов, добытых Максом, то есть евреем Клаттом.
Отто наполнил из сифона стакан и опустошил его более чем наполовину.
— А дальше?
— Дальше? На, почитай. Теперь это — твоя забота.
Он вынул из портфеля бумагу и положил ее перед Шниттке на стол. «Информация вашего источника о заседании Государственного совета обороны под председательством Сталина, а также о планах наступления Советской армии на начало 1942 года подтверждает и дополняет данные, имеющиеся в аналитическом отделе «Иностранные армии — Восток» Генерального штаба вооруженных сил Германии».
«Главное командование имперских вооруженных сил надеется, что регулярное и своевременное получение информации от вашего источника в дальнейшем будет играть важнейшую роль в развитии успеха Германской армии на Восточном театре военных действий».
— Как видишь, опять адмирал оказался прав!
— Ерунда! Как раз то, что Макс якобы вынул информацию прямо из-под задницы Сталина, и навело меня на мысль, что это дело рук русских. Однако адмирал вновь реагировал странно.
— Если полученные сведения помогут Германской армии выиграть хоть одно сражение, то мне абсолютно наплевать, из-под чьей задницы и каким способом они добыты.
Упоминание в рассказе Генриха имени Сталина заметно взбодрило Григория.
— Видишь ли, всякое упоминание имени Верховного связано либо с награждением, либо с отсечением головы. Поэтому тут есть смысл крепко подумать. Для начала важно установить, чья это инициатива: наша, наших военных или немцев? — Он замолчал на несколько минут. — В любом варианте, надо срочно лететь в Москву. Сегодня же я связываюсь и запрашиваю самолет. Что же касается тебя, то ты действительно встаешь на крайне чувствительную тропу межведомственных противоречий немцев. И тут складывается все так, как и с нашим Верховным — «или грудь в крестах, или голова в кустах». Старо, но справедливо.
— Предпочитаю кресты, а кусты — для случаев более интимных, — весело заключил Генрих.
Григорий при прощании был печально-задумчив. Перспектива даже опосредованного общения с диктатором не радовала его.
Расставание же с Виталием выглядело несколько иначе. Сани-экипаж по кличке «Дилижанс» лихо подкатили к главному входу вокзала. Двое сопровождавших в штатском ловко подхватили два небольших разноцветных чемоданчика и двинулись по перрону.
Майор выбрался на свежий воздух и на мгновение остановился, прикрыл рукой глаза, спасаясь от ярких, низко стелящихся лучей зимнего солнца и его слепящего отражения от свежевыпавшего снега.
После того, как майор щедро во всеуслышание расплатился с возницей, тот, в знак благодарности, верноподданнически склонил низко голову и негромко, но четко произнес:
— Будьте удачливы, господин майор. Как только извлеку вашу закладку из-под земли, немедленно дам вам знать.
— А если?
— «Если» быть не может, потому что не может быть никогда. Благополучной вам дороги и до скорой встречи.
Он легко вскочил на свое место в «Дилижансе», а лошади, привыкшие подолгу ждать и искренне обрадовавшиеся такому благоприятному повороту событий, без сигнала тронулись с места и весело затрусили по присыпанной свежим снегом дороге.
Странно, но приезд в оккупированный противником холодный, промозглый Псков Генрих воспринял если не как возвращение к домашнему очагу, то по крайней мере как свидание с каким-то недалеким, трудным, но, несомненно, полезным прошлым.
В доме было тепло, уютно, в первую очередь оттого, что вся мебель по-прежнему находилась на своих местах, включая могучее старинное кресло, надежно удерживавшего своей правой ногой половицу, под которой скрывались два разоблаченных Скибой немецких микрофона.
Пока помощники выкатывали машину из бывшей конюшни, а ныне гаража, Генрих позвонил в контору и был приятно удивлен, когда дежурный узнал его по голосу.
— Господин майор, господин полковник появится лишь завтра, однако если что-то срочное…
— Да нет, ничего срочного. Доложу по прибытии завтра лично.
— Как вам будет угодно. Желаю приятного вечера.
Генрих достал лист бумаги и написал крупными прописными буквами: «Выполняю инструкцию. Сообщаю тем, кто мною интересуется: ужинаю в ресторане «Четыре сезона». Берг».
— Куда вы запропастились, господин майор? Мы, рестораторы, живем не от случайно забежавшего перекусить, а от постоянного гостя. Так что я уж и волноваться стал о вашем здоровье.
По документам хозяин значился судетским немцем, но по образу мышления и по повадкам напоминал скорее выходца из Одессы.
— Видите, я свято храню ваше место! Ведь с вашей легкой руки у меня теперь весь офицерский корпус столуется, а это уж, сами понимаете.
Генрих улыбнулся, радуясь резко возросшим доходам хозяина.
Столик в углу был действительно свободен. Очень скоро принесли кровяную колбасу с жареным картофелем, луком и хреном на закуску, пиво и стакан воды для майора. Традиционный венский шницель находился еще на стадии кухонной доработки.
— Может быть, по случаю возвращения гости пожелают чего-нибудь покрепче? — предложил майор.
— Я не пью, — категорически ответил Дубровский.
— Разве? — громко удивился Генрих.
Дубровский грустно покачал головой, не одобряя любого проявления злой памяти. И притом сделал это так искренне, что Генриху захотелось как-то исправить свою бестактность. Но тут кто-то из большой компании офицеров за соседним столом произнес тост, требовавший громкого до визга одобрительного крика.
И как раз в это мгновение на фоне орущих болванов в мундирах появилась очаровательная белокурая женщина. Она медленно, но уверенно стала пробираться в направлении Генриха.
— К нам, красавица, к нам! — истошно завопил лейтенант с соседнего столика.
Она, едва повернув голову, глянула на него с недоумением, будто он пригласил не к столу, а произнес недопустимую скабрезность.
Когда она плавно, пройдя через весь зал, подошла к Генриху, он безотчетно тряхнул головой, словно освобождаясь от наваждения и, вернувшись в мир реальный, резко поднялся ей навстречу.
Упрекать себя в том, что не сразу узнал женщину, с которой продолжительное время общался, было бы справедливо, но уж очень неловко перед самим собой. Поэтому он, улыбаясь, взял протянутую руку и поцеловал. Соседний стол грохнул от восторга — не то от зависти, не то от гордости за весь немецкий офицерский корпус.
— Мои коллеги по искусству, — представил Генрих друзей, сидевших с ним за столом.
Те ответили, наклонив головы.
— Карин, вы к нам надолго? — неосторожно поинтересовался Генрих.
— Прощаю, господин майор. Я к вам навсегда. Чему весьма рада.
— Ах, даже так?
— Парадокс, но здесь я чувствую себя в большей безопасности, чем в Берлине, под ежедневными бомбежками англичан. Чего они хотят добиться, можете мне объяснить?
— Абсолютно того же, чего желают немцы, бомбя Лондон.
Карин задумалась.
— Ах, вот вы где от меня скрываетесь, господин майор!
Генрих поднял голову.
Крепко держась за спинку стула обеими руками и раскачиваясь из стороны в сторону, над ним сверху навис сильно подвыпивший Кляйне.
— В ресторане не скрываются, а общаются. Поэтому позвольте представить вам нашу сотрудницу, госпожу Карин.
— Во-первых, мы с тобой, милый Генрих, давно на «ты». А с госпожой Карин я знаком почти с детства, а потому позволю себе прямо спросить: «Фрау Карин, вы когда-нибудь любили?».